— Полковник вертается... очнитесь, доктор! — услышала Любовь Антоновна голос Кати. И другой голос, Любовь Анто новна узнала его сразу, — голос полковника Гвоздевского: — Заключенная Ивлева! Ко мне!

Любовь Антоновна на негнущихся одеревеневших ногах шла к полковнику. Шаг... Что он придумал? Второй... Пора кончать... Третий... Где Рита?

— Побыстрей, Ивлева! Мы вас ждем! — насмешливо торо пил полковник. — Встаньте как положено! Доложите о себе!

— Гражданин начальник! Заключенная Ивлева, осуждена на двадцать лет лишения свободы на основании закона от восьмого июня тысяча девятьсот тридцать четвертого года и в соответствии с ним по статье пятьдесят восемь один «А»

Уголовного кодекса, по вашему приказанию явилась.

— Хорошо отвечаете, Ивлева. По существу. Разъясните, Ив лева, возможно, кто-либо не знает, — полковник иронически улыбнулся, — свершение какого преступления предусматри вает статья пятьдесят восемь один «А».

— Измена Родине, гражданин начальник.

— Громче, Ивлева! Пусть слышат все!

— Измена! Родине! Гражданин! Начальник!

— Звонкий голос, Ивлева. Вот и верь вам: жалуетесь на плохую кормежку, а отвечаете так, что взвод солдат пере кричите. Кем вы работали, Ивлева, до ареста.

— Врачом, гражданин начальник.

289

— Какая похвальная скромность. Назовите свое ученое звание.

— Доктор медицинских наук, почетный член...

— Хватит, Ивлева. До утра не перечислите всех своих званий. Не хвастайтесь, меня этим не удивишь.

— Вы приказали, гражданин начальник...

— Не вступать в пререкания! Я вам не разрешаю говорить!

Почему молчите, Ивлева?

— Вы запретили говорить, гражданин начальник.

— Дошло до вас. Чурка вы с глазами, а не доктор. Знаете ли вы, Ивлева, что измена Родине карается смертной казнью и лишь в исключительных случаях — лишением свободы?

— Знаю, гражданин начальник!

— Гуманное советское правосудие подарило вам жизнь.

Лагерная администрация, не щадя своих сил и здоровья, забо тится о вашем благополучии, воспитывает вас. Вы чувствуете заботу о себе? Говорите! Разрешаю!

— Чувствую, гражданин начальник.

— Тихо отвечаете, Ивлева! Не бойтесь сорвать голос. Вы — не певица! Повторите!

— В пол-ной! Мере! Чувствую! Гражданин начальник!

— Уже лучше!.. Все могут разобрать. Вы чистосердечно раскаялись в своем преступлении?

— На суде и следствии мне не объяснили, какое преступ ление я свершила, поэтому я не знаю, в чем я должна рас каяться.

— Из этого следует одно: вы очень хорошо замели следы и скрыли сообщников своего гнусного преступления. Но со ветское правосудие сумело разгадать в вас врага. Многие из менники Родины подписали коллективное письмо, в котором они раскаивались в свершенном преступлении, клеймили себя и просили прощения. Вы подписали такое письмо?

— До сегодняшнего дня я не знала и не знаю, за что я должна клеймить себя. Скажите — раскаюсь и заклеймлю.

— Молчать! Я вам скажу, Ивлева, что вы сделали! Вы пре дали Родину и даже здесь, в лагере, пытались оклеветать чест ного человека. Доказательства? Можно и доказательства. Уж тут-то вы не отвертитесь, как на суде. На днях бежала заклю ченная Ярославлева, осужденная за антисоветскую агитацию

290

и пропаганду. Она распространяла клеветнические измышле ния, направленные к подрыву советской власти, порочила честных руководителей, была завербованной и хорошо опла чиваемой пособницей империалистических разведок. Ее нака зали строго, но справедливо. Вместо того, чтоб честным трудом искупить свою вину, Ярославлева попыталась убежать. Но об мануть бдительность чекистов не под силу никаким врагам.

За спиной чекистов весь наш народ, который помогает нм на каждом шагу. Охрана нагнала Ярославлеву и предложи ла ей сдаться. Она бросилась с топором на трижды награж денную собаку. В результате Ярославлеву убили. Ее при несли в зону. Другие заключенные молчали. Они поняли, как справедливо поступили с Ярое лав левой. Вы, Ивлева, вышли из строя и публично заявили, что якобы начальник лагпункта украл у заключенной кольцо. Отвечайте, Ивлева! — загремел Гвоздевский. — Y кого похитил кольцо начальник лагпункта?

Глядите в глаза не мне, а заключенным, и признайтесь, Ивле ва! Над вами никто не свершает насилия.

...Гнусная комедия... Он мстит мне... Я сказала ему тогда, что меня никто не уличал во лжи... Он пообещал, что уличит...

Унизить меня — это для него главное... Броситься на охрану?

Ударить его по лицу? Завтра он расправится со всеми... По казать ему кольцо? Крикнуть о Кузьме? Надзиратели услышат, расскажут охотникам... Но кто поверит? А поверят — умрет Лиза... Убьют еще пять охотников и все останется по-преж нему... Люди умели умирать от одной мысли: приказывали себе умереть — и умирали... Я — не умею... Тиски... железные клещи... не выкарабкаешься... Полковник... Капитан перед ним — мальчишка... Все предусмотрел... Промолчу — солгала... От дам кольцо — тем более солгала... Буду настаивать на своем — опять лгу... Побегу к запретной зоне — сумасшедшая... На верно, Гвоздевский узнал, что за моей спиной еще четверо...

Я заслужила это... «Доктор, лечите собаку». Спасла Гвоздевского, обязана помочь и псу... Умереть... Легче всего... А потом?

Для меня не будет «потом»... А для других? Я пообещала и предала их... «Мертвые сраму не имут». Мертвые... До запретной зоны не добегу — схватят... прикажут не стрелять... Да помоги же мне, Господи! — взмолилась Любовь Антоновна. Где-то в глубине души тлела искра неосознанной надежды на чудо.

291

Что-то изменится. Изменится... Но вокруг все было по-преж нему. Стоя дремали женщины, терпеливо ждал Гвоздевский, судорожно кашлял капитан, беззвучно плакала Елена Артемь евна, деловито расхаживали надзиратели. Темные окна бара ков, как глаза слепорожденных, смотрели на людей и не ви дели их.

— Начальник лагпункта не украл кольцо. Я выдумала, — громко сказала Любовь Антоновна.

— Наконец-то — Гвоздевский торжествующе усмехнулся, — трудно вам правду говорить, Ивлева. Врать легче... Вы к этому привыкли. Извинитесь перед капитаном.

...Этого от меня не может потребовать никто... Самолюбие?

Нет! Полковник хочет показать свою силу: захочу и сломлю любого, и вас, доктор... Не меня унижает, всех нас... Еще одна победа обезьяны над человеком... Сотни людей смотрят и слу шают... Попрошу прощения — они растоптаны... Молчать... и только молчать.

— Язык не поворачивается? —раздраженно спросил пол ковник. Довольная ухмылка медленно сползла с его обрюзг шего лица. — Извинитесь, Ивлева, пока не поздно. Я прошу вас. Иначе придется наказать.

...Он запугивает заключенных... Сперва сказал, кто я такая, велел перечислить ученые звания... Измена... Осуждена без доказательств... А теперь смотрите ее душу... Лезьте! Рвите!

— Вы признались и этого довольно. Не желаете извинять ся, значит в вас не осталось ни капли совести. Заключенные возмущены вашей наглой ложью! Вы — грязная свинья! Но свинья не гадит в корыто, из которого ест, а вы гадите. Можете не извиняться, но помните: я до утра буду ждать вашего изви нения. И заключенные вместе со мной подождут. Y меня время есть.

По рядам женщин пробежал глухой ропот. Они понимали, что полковник выполнит свою угрозу и им придется без пищи и воды стоять до утра.

— Вы слышите, Ивлева, заключенные возмущаются вашим поведением. Я не удивлюсь, если кто-либо из них ударит вас, — последние слова Гвоздевский выкрикнул.

...Схватить за горло... Он простоит до утра... Завтра ото спится... Назвать себя грязной свиньей и еще чем же? Молчать

292

— выйдет Елена Артемьевна... Как далеко до запретной зоны...

— Я, значит, хочу сказать, — раздался из задних рядов чей-то голос и к Гвоздевскому подошла известная всей зоне Люська-повариха.

— Говори, — благосклонно разрешил полковник.

— Эта самая свинья, хоть она и доктор, хуже, значит, свиньи, — заговорила Люська, повернувшись к Любови Анто новне, — я малограмотная, а таких сразу раскусывала на воле: придут в ресторан, а я их к ногтю, вижу, что враг, и сообщу куда следует, обезвреживала.