— Не ждите! Не заслужили! Вы посуду золотую требуете?! Пе рины?! Бани?! Голодаете? Не моетесь? На досках спите? Наши отцы в революцию железные дороги строили в рваных кало шах. Тифом болели, зимой на сырой земле спали — и не жаловались. По велению сердца строили, а не по принужде нию. Мерзли, голодали, умирали, но строили. Это были луч шие сыны народа, и народ пожертвовал ими во имя светлого будущего. Вы провинились перед Родиной и имеете наглость жаловаться. Скажите спасибо, что вам из гуманных чувств со285

хранили жизнь. Всех бы вас в вошебойку! Паром горячим об варить! Радуйтесь, что дышите! Вы еще должны заслужить пра во на жизнь! Честным и упорным трудом заслужить! Сегодня, когда я ехал, дрезина чуть с рельс не сошла. Кто дорогу строит?

Вы! Плохо строите, очень плохо. Налицо явный саботаж. С

завтрашнего дня нормы выработки повышаются на тридцать процентов. За невыполнение нормы — пять суток карцерного режима с ежедневным выводом на работу. Спать в карцере, триста грамм хлеба, и утром — на работу. За побег — коллек тивная ответственность. Убежит из зоны — накажут весь ба рак, с работы — накажут бригаду. Наказание — автоматичес кие наручники и десять дней карцерного режима. И работать так, чтобы дым из зада шел! Клевета, оскорбление, препира тельство, невыполнение любых требований лагерной админи страции — приравнивается к саботажу. Не надейтесь, что от делаетесь двадцатью пятью годами. Смертная казнь не отме нена. Осудим лагерным судом, скоро и справедливо. Поблажек никаких не ждите. Теплую одежду дадим к октябрьским празд никам, если вы ее заслужите. Без посуды обойдетесь до весны.

Улучшения питания — не будет! Найдем лишних лошадей — привезем воду... Рабочие бросили клич: в ближайшие годы вос становить разрушенное войной хозяйство страны. Вы плакать должны от счастья, что на вас возложили огромную стройку.

Мечтать о трудностях, проситься туда, где тяжелее, чтоб иску пить свою вину. Хочется верить, что многие из вас с завтраш него дня начнут работать в два раза быстрее, откинут ложно понятые чувства дружбы и своевременно сообщат админи страции лагеря о всех малейших нарушениях. Такие заключен ные сразу почувствуют себя лучше и со спокойной совестью лягут спать, не мечтая ни о каких перинах. У людей с нечистой совестью всегда бессонница. Зато кто облегчит свою совесть пе ред нами, искренне раскается, поплачет, расскажет или напи шет о проступках своих соседей по бараку, поработает, если нужно, лишний час, тот сразу почувствует облегчение и может надеяться на снисхождение со стороны лагерной администра ции. Мы не наказываем вас, а воспитываем. Те, кто поймет, для чего это делается, будут благодарны нам. А кто не поймет?

— мы не держим: дорога в могилу открыта всем. Можете по давать заявление о переводе из одной комнаты в другую, то

286

есть, отсюда туда, — полковник выразительно указал пальцем в землю, — мы без замедления рассмотрим ваши просьбы и пол ностью удовлетворим их. Наш лагерь обязался сдать в эксплуа тацию дорогу к празднику. Остается полтора месяца, а поезд за четверо суток проходит триста километров. Лошадь обгонит его. Вы должны отдать все силы, но выполнить обязательство!

Разбаловали вас тут! Как на курорте прохлаждаетесь! Не ла герь, а санаторий для заслуженных людей. С завтрашнего дня все изменится. Кто выполнит норму на двести процентов, дадим новые телогрейки. Те, кто не выполнит норму, будем считать отказчиками. Симулянты и те, кто отрубает себе руки, прирав ниваются к саботажникам. Сказал лекпом, что здорова, иди на работу и не рассуждай. Обжаловать решение лекпома разре шаю после окончания срока. Освободитесь — и жалуйтесь сколько угодно. Все! Пойдем, капитан, посмотрим, как живут твои голубки. Заключенных не распускать. Вернусь — еще кое-что выясню.

— Дознается полковник про вас...

— Раньше времени гадать не будем, — Любовь Антоновна сделала знак Кате, чтоб она замолчала. Елена Артемьевна дваж ды порывалась что-то спросить ее, но всякий раз Любовь Ан тоновна останавливала ее.

Прошло около часа, а полковник со своей свитой еще не вернулся. Усталые, голодные женщины пытались сесть на хо лодную землю, но надзиратели поднимали их пинками и окри ками. Одна из заключенных, она стояла по соседству с Любо вью Антоновной, упала. Надзиратель ударил ее ногой, но увидя, что она не поднимается, плюнул, выругался и пошел дальше.

Любовь Антоновна хотела помочь ей, но надзиратель, заметив, что она нагнулась, поднес кулак к лицу доктора.

— Понюхай, чем пахнет. Стой и не рыпайся! — пригрозил надзиратель.

...Гвоздевского все нет... Не дай Бог, если он увидит Риту в бараке... Придерется — и в карцер... а завтра на работу...

Убьют... Я буду виновата... одна я... Долг врача спасти боль ного... Я спасла полковника... спасла... А потом? Он передал мне письмо от Лили... она спрашивала меня, как я живу... Лилин муж академик, крупный ученый... считаются с ней... пока... Я не ответила... Рассказать правду — не пропустят, врать — язык

287

не повернется... Как он тогда кричал на меня: «Если вы меня из могилы вытащили, то я вас толкну туда, доктор. Я не тол стовец и не бью себя в грудь рисовыми котлетами. В двадцатые годы я сам писал не хуже ваших классиков. Призвали в ЧК

— работаю и не жалуюсь. Талант свой в землю закопал. При кажут вырыть — мигом сто печатных листов на гора выдам».

Кажется и впрямь он в двадцатые годы пописывал... Да и сей час, наверно, пачкотней занимается в свободное время... Опи шет, как эту дорогу молодые добровольцы строили... о нас, конечно, не вспомнят... постесняются... На меня он не из-за письма обозлился, хотя отчасти и за письмо тоже: Лиля ждала ответа, а я промолчала... Почерк мой они, наверно, подделали...

Лиле написали, что хотели... Но как он хотел принудить писать меня! «Вы думаете, что вы одна честная, доктор, а остальные — твари дрожащие. Я — тоже человек. Велели мне — делаю, а вы — непорочность разыгрываете. Заставлю и вас, доктор!»

Не заставил... К воровкам в БУР перевел. Убивать не захотел: над мертвым не посмеешься... Обещал, что встретимся, вот и встретились... Если бы завтра... приехал он... когда их всех отправят в больницу... Пусть бы я здесь осталась одна... Один на один с ним разговаривать не страшно... Быот всегда в самое слабое место... Привычка... Что он там делает?.. Если с Ритой что случится... А что я могу?.. Закричу, чтоб стреляли в меня?..

Посмеются... Плюнут в лицо и уйдут... Лиза... Что она сделает, если Гвоздевский расправится со мной?.. Смолчит... «Себе ку сок нужней». Не смолчит — себя зря погубит... Бедный капи тан... Он сейчас готов отдать все, лишь бы добром кончилось...

Треугольник: я, Лиза, полковник... Полковника ослушаться нельзя... Меня выдать — Лиза съест... Лизу перевести из одной комнаты в другую — сил не хватит... Откуда это выражение: из одной комнаты в другую? Вспомнила: рассказ Подъячева...

В двадцатые годы Гвоздевские увлекались Подъячевым... «Вы думаете, я себя чувствую обязанным? Спасти мне жизнь, доктор, — это ваш долг. У меня долг другой». Да, гражданин полков ник, у вас другой долг и обязанности иные... Он не терпит, если человек немного умнее его... Глупее быть трудно... Люди...

Зачем она вышла из строя? Завтра капитан с ней поговорит...

Как я устала! Войти в запретную зону? Могут изувечить, не убить... Слабодушие? А как называется то, что я вижу еже288

минутно?.. Вижу и не могу никому помочь... Какая польза от меня людям... Вот лежит женщина, а я стою... Закричать на охранника? Завтра вместо больницы все будут в карцере... А

больница? Я их спасу? Я уверена в этом? Но я тоже человек...

мне не хочется ничего делать... Я не имею права на подлость...

а на самоубийство имею право?.. Когда меня вызвали к Гвоздевскому, он корчился от боли и очень боялся лечь на опера ционный стол: врачи молодые, неопытные... они ошиблись.

Стоило бы мне уверить, что он выздоровеет, — и сегодня я не встретилась бы с ним... Преступление? Да, преступление! Но я имею право на него! Хватит всепрощения! Сам Христос не простил бы этим людям... Если бы пристрелили... Как хорошо и просто...