— Я слышала, хлеба прибавят и водой вволю поить велят...

— Долсд ешься... В кандалах на работу будем ходить.

— Гляди-ка, к воротам еще две бригады привели...

— Костры разолсгли... Сегодня двадцать человек от работы отставили для костров.

— Рано теперь темнеет, а работаем на час больше...

— Вот тебе и побег...

— Светло, как днем...

— Иллюминация...

— Наплачутся костролсеги с твоей иллюминацией... До утра дровишек не хватит...

— Сами дежурные вокруг костров крутятся... Бегают, ста раются...

— Может, фуфайки новые дадут?

— Платье шелковое подарят... Зачем фуфайки?..

— Вдруг облегчение какое вышло?..

— Поленом по горбу облегчат... Мало — и по башке до бавят... Полковник — дядька добрый...

— Откуда ты знаешь, что полковник приехал?

281

— Видела...

— Вот интересно, зачем?..

— Свататься к тебе приехал...

Многие женщины молчали. На их лицах, освещенных яр ким светом костров, можно было прочесть два нехитрых же лания — поужинать и лечь спать. Минут через тридцать, когда в зону завели последнюю бригаду, с вахты вышел полковник.

Его окружали два лейтенанта и солдаты. Полковника Любовь Антоновна узнала сразу, да и как ей было забыть своего па циента. Солдат и лейтенантов она видела впервые. Очевидно, все шестеро приехали с полковником из управления лагеря.

Оглядев заключенных, Гвоздевский брезгливо поморщился, по жевал губами и, помолчав, отрывисто спросил: — Жалобы есть?

Женщины несмело переступали с ноги на ногу, зябко ежи лись и поглубже втягивали головы.

— Жалобы есть? — раздраженно повторил полковник.

— Посуду не дают, — выкрикнул звонкий девичий голос.

— Ко мне, кто кричал, — распорядился полковник.

Из рядов женщин вышла Лида.

— Она со мной в одном вагоне ехала, — чуть слышно про говорила Любовь Антоновна.

— Пропадет девка, — ахнула Катя.

— Встать как положено! Почему выкрикиваешь с места?

— спрашивал полковник, не повышая голоса.

— Гражданин начальник, я... без посуды... Есть не из чего...

Без баланды сижу... Воды не напиваюсь... — невнятно бормо тала оробевшая Лида.

— Фамилия? Статья? Срок?

— Васильева, гражданин начальник... Статья пятьдесят во семь десять, срок тоже десять...

— Что десять?

— Десять лет, гражданин начальник...

— Еще какие жалобы есть у тебя? Ты говори, не бойся. Я

специально приехал, чтоб беспорядки выявить. Правду ска жешь — тебе лучше будет, — мягко уговаривал Гвоздевский.

Лида осмелела.

— Нас этапом двадцать дней гнали, и не мылись мы всю дорогу. Сюда приехали — тоже в баню не сводили. Женщины

282

говорят, что три месяца в баню не гоняли... Вши заедают... Кло пов полно... Нам чаще надо мыться, чем мужчинам... Сами знаете, женщинам труднее без воды... — разоткровенничалась Лида.

— И кормят, наверно, плохо? — сочувственно вздохнул полковник.

— Картошка нечищенная в супе... Не получишь и такого без посуды...

— А матрасы мягкие?

— Разве нам матрасы положены? — удивилась Лида. — Мы на голых досках спим.

— Ай-ай-ай, как нехорошо. Работа тяжелая? — вкрадчиво расспрашивал Гвоздевский.

— Землю копаем, лес валим, пни корчуем... С работы при дешь грязная, сами видите, какие мы, а в бараке воды напиться нет. Слово скажешь — быот.

— И даже быот! Как они смеют! — возмутился полковник.

— Три дня назад с побега принесли одну женщину, — совсем осмелела Лида, — собака ее порвала, а они нас смотреть заставили.

— А еще что случилось? — задушевно расспрашивал пол ковник.

— Боюсь, что накажут меня, когда вы уедете.

— Никто не посмеет, слово даю, — заверил Гвоздевский.

— Три дня назад, когда женщину с побега принесли, на чальник лагпункта ударил одну старушку.

— За что?

— Она его вором назвала.

— Все понятно. Помолчи, Васильева, а я с начальником лагпункта поговорю, — ласково попросил Гвоздевский. — Что же вы, капитан, девушку обижаете? Считайте, сколько она пунктов обвинения против вас выдвинула: воды не даете — раз, могли бы ежедневно поить их лимонадом, или уж лучше портвейном. Как твое мнение Васильева, что лучше: портвейн или лимонад? Не торопись, подумай, потом подскажешь мне.

В баню не водите — два. Разве вам трудно, капитан, построить для этих несчастных женщин пару великолепных мраморных бань? С буфетом, с картинами при входе. Квасом угощайте,

283

когда попарятся. А еще лучше — шампанским. Вы этого не делаете — спите. Посуды нет — три. Я не советую вам кор мить заключенных на золотых тарелках, нет, капитан, это совсем не обязательно, серебряные блюда тоже хороши для них. В супе картошка нечищенная — четыре. Что вам стоит кормить их куриными котлетами? Неплохо и жареный индюк, но женщинам он явно вреден: клюется и цвет лица портит.

На голых досках спят — пять. На перинах они должны спать, на пуховых перинах. Тесно в бараках — шесть. Для каждой заключенной отдельный дворец постройте. Вши — семь. Как они смеют тревожить ваших дам?! — в карцер всех вшей! По триста грамм хлеба на каждую — и пусть знают, кого кусать.

Работа тяжелая — восемь. Могли бы пушок с них сдувать, а вы их работать заставляете. Бьют — девять. Ручки целуйте им, капитан, но не бейте таких цыплят. Собака беглецов рвет. Стре ляют в них — десять. Почему с цветами беглецов не встречаете?

И с музыкой! Обязательно с музыкой! До революции играли гимны «Боже царя храни» и «Коль славен наш Господь в Сионе».

В порядке самодеятельности разучите с надзирателями обе песни. Как увидите, что беглеца ведут, ковер расстелите у во рот, в порфиру царскую его укутайте, кланяйтесь ему пони же, за руки в зону введите и оглушительно врежьте «Коль славен». И чтоб не фальшивить, капитан, беглецов встречают, как царей... Статья, Васильева?

— Y меня? — тихо спросила Лида.

— Нет, у голубя непорочного.

— Пятьдесят восемь десять.

— Контрреволюционная агитация?

— Да, — подавленно подтвердила Лида.

— На свободе агитировала против советской власти? И

здесь продолжаешь тем ж е заниматься? — с угрозой спросил полковник.

— Я сказала правду...

— Правдолюбивая гнида — вот кто ты! Правду! Кому она нужна?! Мне?! Им?! — полковник указал на солдат и офице ров, что окружали его. — Бьют вас?! Мало! Хорошие люди страну поднимают из развалин. Жизни своей не щадят! А вы напакостили нашему народу, как кошки блудливые, и награды ждете?! Плохо воспитываете заключенных, капитан! Побесе284

дуйте с этой девицей!.. В карцер ее! На сутки в автоматичес кие наручники!

— За что? — в отчаянии спросила Лида.

— За клевету! За недовольство! За наглость! Уведите ее!

— приказал Гвоздевский.

Надзиратель грубо схватил Лиду и потащил ее в карцер.

— Кто вас оскорбил, капитан? Надеюсь, виновная нака зана?

— Так точно, товарищ полковник!

— Хвалю! Есть еще у кого какие жалобы? Вы говорите, не бойтесь, я все разберу. Молчите?! Потом пишете в Москву?

С бесконвойниками перешлете из пересылки или из больницы, если кто попадет туда? Посылайте. Но зарубите себе на носу: все до одной жалобы из Москвы возвращаются к нам в управ ление, точнее, ко мне! Я разбираю вашу писанину! Я! Не за бывайте подписывать их пояснее. Я всегда пойду навстречу, если кто жалуется по существу. Пишите о тех, кто вражеской пропагандой в зоне занимается, рассказывайте, кто нарушил порядок, пытается бежать, не подчиняется лагерной админи страции. Я без всяких проволочек отвечу. О побеге никто не знал. На глазах у кострожегов ушла фашистка. Этого вы не видите. А вот что застрелили ее — сразу жаловаться. Она на собаку руку подняла, на заслуженную собаку, награжденную.

Честного солдата могла убить и охотников. Они люди негра мотные, университетов не кончали, не то что некоторые из вас. Но охотники любят свою Родину. Ни одному беглецу уйти не дадут. Они помогают нам, потому что понимают, на чьей стороне правда. На нашей! — Гвоздевский стукнул себя кула ком в грудь. — Вы от них пощады не ждите, — полковник шум но, с присвистом втянул воздух и энергично взмахнул рукой.