AnnotationДети рождаются ночью. Рита родилась днем. Вечером умерла ее мать. Семнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года Рите исполнилось тринадцать лет. В этот теплый воскресный день именинница впервые за всю свою короткую жизнь не дождалась подарка от отца. В пятнадцать лет Рита, прочтя похоронную, узнала, что ее брат, Павел Семенович Во робьев, в боях за свободу и независимость нашей Родины пал смертью храбрых. Сколько времени? Почему так темно? Пал смертью храбрых. Где тетя Маша? Холодно... Снег на дворе...

antique

Александров,

Григорий

Матвеевич

Я увожу к отверженным селеньям. Том 1. — Париж, Ymca Press, 1978

en

Александров,

Григорий

Матвеевич

calibre 4.99.4

22.2.2022

4385c23a-f2c7-4122-9acd-b55139a7656a

1.0

0101

я увожу

к отверженным селениям...

ДАНТЕ, АД, песнь

III.

Г. М. Александров

Я У В О Ж У к

ОТВЕРЖЕННЫМ

СЕЛЕНИЯМ

роман в двух томах

YMCA-PRESS

11, rue de la Montagne Sainte-Genevieve. Paris (5).

© World Copyright YMCA-PRESS 1978.

Том I

тяжелая дорога

Г л а в а 1.

РИ Т А

ТЕТЯ МАША

Дети рождаются ночью. Рита родилась днем. Вечером умерла ее мать. Семнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года Рите исполнилось тринадцать лет. В этот теплый воскресный день именинница впервые за всю свою короткую жизнь не дождалась подарка от отца. В пятнадцать лет Рита, прочтя похоронную, узнала, что ее брат, Павел Семенович Во робьев, в боях за свободу и независимость нашей Родины пал смертью храбрых. Сколько времени? Почему так темно? Пал смертью храбрых. Где тетя Маша? Холодно... Снег на дворе...

Пал смертью храбрых... Зачем он пошел на фронт? Он мог бы работать на заводе. Кто меня зовет?

— Рита! Рита! Очнись! Что с тобой?

— Пал... смертью... храбрых...

— Бог с тобою, Рита. О ком ты говоришь?

— Павлик... Павлик... Прочтите, тетя Маша.

— Ох! Господи! Рита! Что ты так смотришь? Похоронные врут!.. Врут... Ляжь, Риточка, поплачь... Я говорила Семену...

В пятницу рождаются не к добру... — бессвязно бормотала тетя Маша.

...Какая пятница? А-а-а ... Я родилась в пятницу. Но ведь не я умерла, Павлуша... Чего ей надо от меня?

— Выпей. Это хорошее лекарство.

— С кем мы теперь будем жить, тетя Маша?

— Вдвоем, Риточка, вдвоем.

Прошло полтора года. Война шла к концу. В далекой Мос кве грохотали праздничные весенние салюты, но Рита почти никогда не слушала их. Она уже давно работала на военном заводе. С работы обычно возвращалась поздно, измученная и голодная. Тетя Маша, постаревшая и осунувшаяся, с трудом передвигая больные ноги, часами стояла в бесконечных оче11

редях. Она никогда не жаловалась и не разрешала Рите помо гать ей.

— Ты отдохни, Рита. За целый день небось умаялась на работе. Я сама все по дому сделаю, — обычно говорила она.

Как-то раз вечером, вернувшись домой, Рита увидела, что тетя Маша лежит на кровати.

— Вам плохо?

— Ты не волнуйся. Я прихворнула немножко, — виновато пряча глаза, успокаивала тетя Маша встревоженную племян ницу.

— Врач у вас был?

— Был. Соседка вызывала.

— Что он говорит?

— Глупости одни. Хорошее питание: масло, яички, моло ко... и еще этот самый, пе-ли-ца-лин.

— Пенициллин? — догадалась Рита.

— Он самый. Как малое дите этот врач. Чудак он. Где теперь возьмешь масло? Нешто в коммерческом магазине? Оно там кусается — шестьсот рублей килограмм. Яички едят люди — не чета нам. А лекарство это? Ты, поди, сама помнишь — на прошлой неделе у Нюрки, что над нами живет, сынок умер, и то лекарство достать не смогла. Убивается Нюрка. На ней теперича лица нет.

— Я достану, тетя Маша.

— Дурочка ты. Откуда возьмешь такую прорву деньжищ.

Мы масло по праздникам не видим, а уж этот самый палици-лин — где нам...

— Достану!

— Ишь ты... И думать даже не думай. Не приведи Господь, что с тобой случится. Я ведь тебя больше всех люблю. Кого же мне и любить? Посиди, Риточка, не мельчешись. Вот и Семен был такой же торопыга. И упрямый до ужасти. Я просила его, чтобы он тебя по-людски назвал — Лидочкой, или, скажем, Настенькой. Хорошее имя. Бабушку нашу Настенькой звали.

А он одно заладил — назову Маргаритой, как мать твою по койницу звали. Любил он ее... А когда ты родилась, ко мне один хороший человек сватался. Я уж тогда в годах была — тридцать два стукнуло, а сватался.

— А вы?

12

— Я, Рита, всю жизнь одного любила. Почитай и по се годня его люблю.

— Кто он? Расскажите, тетя Маша.

— Чего рассказывать-то. Известно кто. Рабочий. Мы с ним еще в германскую войну познакомились. Пожили недолго — — без малого полгода. Его на фронт забрали. Потом граждан ская началась, и помер он от испанки. Это тогда такая болезнь была, вроде нынешнего гриппа. Детишек у нас не было. Как осталась я одна, все за Сенькой, отцом твоим, приглядывала.

Один он братан у меня. А Сенька-то, непутевый, в девятнадцать лет женился. Через год у них Павлик нашелся, а потом и ты пришла. Маргарита, царство ей небесное, добрая женщина была.

Как остался Семен один, я к вам и прилепилась. Куда пойдешь от вас. Павлику-то уж четвертый годочек тогда пошел. А ты и смеяться не умела. Семен и сам хуже ребенка малого. Ни защитить себя, ни попестовать вас... куда ему. Смирный, по слушный с детства был. Так я с вами и прожила...

— Тетя Маша, вы не знаете фамилию врача, который у вас был?

— А на кой она, фамилия-то, тебе надобна?

— Я хочу узнать у него, что вам нужно.

— Птичье молоко мне нужно.

— Достану.

— Спасибо тебе, моя умница... Только я гусиное молоко люблю. От него молодеют скоро. Спать пора, Рита. Поешь и ложись. Завтра тебе рано на работу.

Утром тетя Маша не встала. Она с трудом повернула голову, когда Рита подошла к ней, что-то хотела сказать и бессильно махнула рукой.

Тетя Маша умрет. Где же достать этот проклятый пени циллин? Я обещала ей... Сегодня не пойду на работу... Судить будут... Простят... Я не нарочно... Побегу в больницу.

— Пропустите меня. Я должна поговорить с доктором, — умоляла Рита людей, толпящихся у дверей врачебного ка бинета.

— Молодая еще. Постоишь.

— Я детей дома одних оставила. Они орут там благим ма том, а ты без очереди лезешь.

— Не пускайте ее, очередь для всех одна.

13

— Тут здоровых нет.

— Она небось больничный по блату получит, а тут стой как проклятый.

Из полуоткрытой двери кабинета выглянула невысокая худощавая медсестра.

— Товарищи, не шумите. Вы мешаете нам работать.

— Пропустите меня! Y меня тетя умирает. Пропустите!

— Рита кричала так громко, что стоявшие у дверей на минуту смолкли.

— Вам необходимо обратиться в регистратуру, чтобы выз вать врача на дом.

— Я была, сказали, что сегодня на дом врачи не ходят.

— Я вам ничем не могу помочь.

— Тетя умрет. Прошу вас!

— Элеонора Эдмундовна! Пропустите ко мне эту девушку.

Садись и не реви.

— Моя тетя... Вы вчера у нее вечером были. Я в регистра туре узнала. Может помните ее? Ломтева. Мария Павловна?

Ей очень плохо, доктор.

— Помню Ломтеву. Я ей велел лечь в стационар. Она от казалась.

— Я уговорю ее, доктор. В больнице спасут тетю Машу?

— Мы не волшебники. Сделаем все, что можем.

— Это очень опасно?

— Y нее правосторонняя пневмония. Воспаление легких.

В таком возрасте это опасно. Организм крайне истощен. На грани алиментарной дистрофии.

— Она умрет?

— Глупости. Спасти можно. Хорошее питание. Yxoa. Пе нициллин. Самое главное — пенициллин.

— А в больнице он есть?

— Если бы он был, девочка... В офицерском госпитале его не хватает, а у нас, для гражданских... Ступай, девушка... Меня ждут больные. Постарайся уговорить тетю, чтобы она легла в стационар, немедленно.