Запачкались мы... не отмоешься...

— Успокойтесь, Любовь Антоновна! Он с голоду полез.

Ненароком убил.

— Нет ни ему, ни мне прощения! Замерзал... Умирал... Но

256

чтоб женщину беременную убить?! Какое же мы имеем право жаловаться на жестокость?!

— Не плачьте, доктор!.. Пошутила я...

— Не уговаривай, Лиза... Позови капитана, пусть уведет меня в зону.

— Выпейте воды, Любовь Антоновна! Извините меня! Я

соврала! честное слово, соврала.

— Соврала?! — повторила Любовь Антоновна и в голосе ее прозвучали недоверие и злоба. — Зачем?!

— Не подумавши... Интереса ради.

— Я прошу вас ответить, почему вы солгали мне?

— Я думала, что вы защищать своих станете. Кто ж знал, что так оно получится? — оправдывалась Лиза, протягивая руки к доктору.

ДЕЛО МАЛЯВИНА

«Меня изучают, как подопытного кролика... — лихорадочно думала Любовь Антоновна. На мгновение она ощутила корот кую острую боль в животе. —Только бы не заворот кишок...

я почти ничего не ела... отпустило... Она смотрит на меня как на животное: я грязная, оборванная, голодная... Потом бы со седке от скуки рассказывала: «Какие они голодные эти конт рики: жрут — не нажрутся... Грязные до ужаса... вшивые».

Или еще что-нибудь подобное... Она издевается надо мной!

Психологические опыты ставит: буду я защищать политичес ких или не буду? Стерпеть?.. Унизиться еще раз? Солгут мер завцы! Не выполнит капитан своего обещания! Может, он за тем и привел меня, чтоб потешить жену? Убедить ее в том, что мы чудовища? Она, наверно, полагает, что великую честь хмне оказала, что не погнушалась сесть за один стол с такой оборванкой, как я? Я ей скажу все, что думаю...»

— Прочь руки! — приказала Любовь Антоновна. Лиза ви новато отдернула руки. — Вы хуже... Намного хуже, чем я думала! Вы издеваетесь над женщиной, такой же, как вы сами.

Я в вашей власти и вы воспользовались этим! Полезли мне в

257

душу... Вы такая же, как ваш муж! Как собашник! Позовите начальника лагпункта! Пусть он отведет меня в зону и не забудет пристрелить по дороге. — Любовь Антоновна задыха лась. Она не заметила, как и когда схватила в руки пустой стакан и сжала его с такой силой, что у нее побелели пальцы.

Тонкое стекло хрустнуло и острые осколки вонзились ей в ла дони.

— Доктор! Вы порезались! Кровь текет! — испуганно за кричала Лиза.

— Не ваше дело! — яростно отмахнулась Любовь Анто новна, стряхивая на пол капельки крови. — Пол боитесь за пачкать? Скажите начальнику лагпункта, чтоб заключенных пригнал после работы. Они вам дом построили, они и пол по моют. Не утруждайте себя!

— Дайте руку, доктор! Я стекло выну!

— И так убьет ваш муж! Со стеклом!

— Любовь Антоновна! Я не виновата! Выслушайте меня!

Дайте только руку перевязать... Все расскажу! — Крупные сле зы катились по щекам Лизы.

— Сама перевяжу, — возразила Любовь Антоновна, дро жащими пальцами вынимая из крохотных ранок мелкие ос колки стекла.

Лиза метнулась в смежную комнату и через минуту подала доктору бинт, стерильную вату и йод.

— Вам помочь? — робко спросила Лиза.

— Без вас справлюсь. Рассказывайте!

— Я вам такое расскажу, что если узнают охотники, всех трех в землю живьем закопают.

— Не верите мне — молчите.

— Верю, а боязно. Трое только про тот секрет знают: я, Миша и надзиратель один. Охотники народ бедовый, жало ваться не пойдут: своим судом порешат и концов не сыщешь.

— Воля ваша.

— Скажу. Никуда от вас не денешься. Зимой, перед тем, как тому убийству случиться, у Михаила вышел разговор с надзирателем, Малявиным. Когда Мишка привел его, я удиви лась. Сколько помню, он надзирателей домой не таскал. Сам пьет или с охотниками, а тут солдата привел. Облаяла я их обоих, подавать на стол не стала и к себе ушла. Я в той комна258

те прилегла, а они тут выпивали. Сперва осторожничали, а потом как выпили побольше, Мишка и говорит Малявину: — Серьезный разговор к тебе есть. Обожди, посмотрю: спит ли Лизутка, — и зырк ко мне в комнату. Меня, известно, любопытство разобрало: о чем они договариваться станут.

Закрыла глаза, вроде бы сплю. Мишка вернулся к Малявину и говорит:

— Спит Лизутка. Спросить с тебя за позавчерашнее хочу.

— Что я сделал, товарищ капитан? — спрашивает Маля вин, а сам в голосе изменился.

— Слушай и не перебивай, — отвечает ему Миша. — Поза вчера ночью во время дежурства ты, Юлдашев и Воронцов вызвали на вахту заключенную Жаркову и понасильничали ее.

Ей еще и семнадцати пет. Была бы уголовницей, в малолетке бы ее держали. — Я как услышала про девчонку — обомлела, но сдержалась, слушаю, что дальше будет. Мне-то и раньше прихо дилось слышать, что надзиратели баб похабят, а вот про девчон к у — впервые. Надзиратели — молодые, здоровые, кормят их в глубинке, как на убой, а насчет женщин — голодные они, как псы некормленные...

— Без гадостей, Лиза, — поморщилась Любовь Антоновна.

— Михаил и говорит: «Доложу в управление — под суд от дадут тебя». Малявин раскипятился: «У нас не служба, а каторга.

Как заключенные живем. Только жрем от пуза, а баб по году не видим. К какой тут бабе пойдешь? К охотниковой жене? К

девкам ихним? Мужики живо ухайдокают за своих девок. До ложите на меня — вам позор, товарищ капитан, за то, что сол дат плохо воспитываете. Прошлым летом с работы вели заключенных, пятерых из автомата прикончили за то, что в лужу не легли. Вы у заключенных в котле одну картош ку гнилую оставляете. Я все на суду припомню!» Говор ливый барбос этот Малявин. Миша рыкнул на него: «Уби райся к такой матери! Завтра же дело твое в управление пойдет. Тебя как зачинщика пущу. А мне не грози! В управ лении не хуже твоего знают, что в глубинке делается. Тут во всех зонах половина доходяг. Что ж ты думаешь, они не пони мают, что к заключенным в котел рожки да ножки попадают...

Убитые сактированы, акты о их смерти тоже в управлении лежат. Катись отсюда!» Малявин рассопливился от страха:

259

«Простите, товарищ капитан, — хнычет он, — отблагодарю.

Мне из дома перевод скоро придет, не забуду вас». «Перевод переводом, — говорит Мишка, — а дело делом. Отрабатывай свою вину!» «Как отрабатывать, товарищ капитан?» — спраши вает Малявин. «Весна скоро, — поясняет Миша. — Побегут контрики. Без охотников их не поймаешь. Охотники тоже не очень-то идут. Скажешь ему о беглецах, а он тебе свое: «На медведей, однако, выгоднее охотиться, начальник: и мясо есть, и деньги будут. А за твоих башибузуков — крупы и денег мало дают. Опять же они — люди, живая душа, не трогают нас. Не гоже охотиться за ними...» Я на них с другого бока жму: «Так ты ж е обязан, — говорю, — советская власть велит!» «Однако я их не вижу, начальник. Увижу — словлю и приведу». На том и разговор кончается. Один охотник сказал мне: «Если б осер чали наши мужики на заключенных твоих — ни один бы из них не ушел. А деньгами, да крупой не приманишь мужиков. Кабы хоть один беглец убил охотника, а еще лучше — бабу его, или ребенка, скажем, вот тогда бы мы все поднялись». Ты Кузьму знаешь?» — спрашивает Михаил. «Знаю, — говорит Малявин, — самогонку с ним пил, пока деньги из дома были». Кузьма не местный, — говорит Михаил, — с тридцатого года здесь живет. Уважают его охотники больше, чем своего. У него на семьсот десятой командировке брат сводный срок отбывает.

Брат Кузьмы — контрик. Фамилии у них с братом — разные.

Кузьма через надзирателя одного задумал побег брату устро ить. Денег надзирателю дал и тот согласился завтра ночью помочь ему бежать. Мы уже три дня об этом знаем и молчим.

Вот если б завтрашней ночью пришел брат к Кузьме, хряснул его топором по башке, а потом и его самого кто-нибудь бы убил, все охотники на ноги встанут. Когда узнают про это, зубами беглецов загрызут. «Как же это может случиться? — спрашивает Малявин. — С чего этот контрик брата своего убивать станет? Чокнутый он? Пусть так. А кто же самого контрика убьет?» «А, к примеру, и ты всех троих», — говорит Мишка. И чувствую, на полной серьезности говорит. — «Зайдешь к Кузьме, выпьешь с ним, поболтаете, а как захмелеет, хлопнешь его, а с бабой проще простого справиться. Топор из зоны возьмешь, лагерный, потому что другого оружия тому фашисту взять негде. Самого фашиста — ломом или чем другим, что