— После того, что вы мне сказали о Болдиной... ни за что, капитан!

— Пошутил я... Не тронет ее никто.

— Знаю я ваши шутки!

— Хорошо, доктор! Всех пятерых направлю. Пускай Лизутка на жаловании посидит... будет знать, почем доброта об ходится.

— Значит, договорились... — облегченно вздохнула Любовь Антоновна. — Предупреждаю, капитан, не сдержите своего сло ва — вам придется расправиться со мной... Лейтенант вас не любит...

— Угадали, доктор. Острый глаз у вас. На ножах я с лей тенантом, — признался капитан.

— Он расскажет вашей жене правду, если со мной что случится, и кто вас тогда помирит с Елизаветой?.. Уйдет жена, сослуживцы исподтишка осмеют вас. Они от скуки здесь сплет ничают не меньше женщин.

— Знаю я своих барбосов! Им на зуб не попадайся! От лейтенанта я в скорости избавлюсь! Поплачет он у меня! Вы, доктор, с Лизуткой так поговорите, чтоб поняла она, что я не приневоливал вас...

— Вы сдержите свое слово, а я свое сдерясу. И второе условие: оставьте нас с Елизаветой на полчасика одних. Сами покурите у дома... Мы как женщины лучше поймем друг друга.

— Вы ничего ей не скажете обо мне?

— Не беспокойтесь, капитан! Я человек порядочный.

— Пусть будет по-вашему. Пошли, доктор!

248

Л И З А

Шагах в двадцати от дома капитан остановился и преду предил:

— Не вздумайте подвести, доктор!

Любовь Антоновна, крепко сжав губы, обошла массивную фигуру капитана — так путник обходит каменную глыбу, ле жащую на дороге, — и, не оборачиваясь, бросила: — Без угроз!

Капитан икнул, судорожно облизал тонкие сухие губы, растерянно промычал что-то себе под нос, Любовь Антоновна не разобрала его слов, и покорно поплелся вслед за доктором.

Из дома выскочила Елизавета, простоволосая, в незастегнутой кофточке, со следами слез на побледневшем, по-русски краси вом лице.

— Доктор! — радостно закричала Лиза, крепко обнимая Любовь Антоновну.

— Успокойся, Лиза... Отпусти... — смущенно просила Лю бовь Антоновна, с трудом освобождаясь из объятий взволно ванной женщины. — Я тебе велела лежать! Почему не слу шаешься? Немедленно в постель и без разговоров!

— Я только ради вас поднялась. Не серчайте!.. Приму вас, погостите — и лягу, — виновато оправдывалась Елизавета. Она смотрела на доктора, широко распахнув голубые смеющиеся глаза, и, не утерпев, еще раз обняла Любовь Антоновну и креп ко поцеловала.

— Хватит лизаться... В дом пойдем, — настойчиво позвал капитан.

Женщины, молодая и старая, ничего не ответив капитану и даже не взглянув на него, прошли в комнату, только не в ту, где прошлый раз лежала Лиза, а в соседнюю, где Любовь Ан тоновна разговаривала с капитаном. Посредине стола, накры того льняной скатертью, стоял пузатый самовар. Весело напе вая незамысловатую песенку, он радушно звал к себе. Рядом с ним — большое блюдо со свежепросоленными грибами. А

ближе к краю — разукрашенная фарфоровая тарелка, доверху наполненная золотисто-желтыми ягодами моченой облепихи. От сочных горячих пельменей, они с удобством разлеглись в глу249

боком эмалированном блюде, шел дразнящий аромат. По со седству с крупно порезанными ломтями мяса, сверху их посы пали пахучей черемшой, диким сибирским чесноком, приюти лись соленые огурцы. Печенье и конфеты в празднично наряд ных обертках красовались в вазе. А из-за сверкающего само вара выглядывало горлышко длинной бутылки.

— Садитесь, доктор! Садитесь, — гостеприимно приглашала Елизавета, подвигая Любови Антоновне старинный венский стул с гнутыми ножками.

— Это мое приданое — отец подарил... Вы извиняйте, до ктор, за скудное угощение. Y меня там картошка в мундире...

Застеснялась ее на стол подавать... Я люблю картошку с рус ским маслом. — На блюдце, оно стояло напротив хозяйки, желтела горка свежего топленого масла.

— Оно у меня духовитое... крупинками.

— Давай картошку, Лизутка! Я проголодался, — попросил капитан, косясь на заветную бутылку.

— Как доктор скажет... Я вашего имени отчества не знаю...

не спросила тогда, вы уж простите меня.

— До имени ли тебе было? Зови Любовь Антоновна... Я

люблю картошку в мундире, только зачем она... стол и так ломится.

— Сию минуту, доктор. — Лиза исчезла и через минуту вновь появилась в комнате, держа в руках чугунок с рас сыпчатой картошкой.

— Не обожгитесь, Любовь Антоновна! С огня она... Мы с вами выпьем по стаканчику... А ты не пяль глаза — не налью.

Тебе не вино пить, а... сказала бы, да доктор тут.

— Нужно мне твое вино, — отмахнулся капитан, глотая обильную слюну.

— Не ворочай нос... Не захотела старуха жениться — мо лодой парень в мужья ей не годится, а сама ходит и облизы вается. Кедрач ей люб, да не разгрызет старухин зуб. Слыхал такую побасенку?

— И слушать не хочу.

— Ладно уж, ради такого праздника налью тебе... и себе маленько...

— Тебе нельзя, Лиза, пить, — запротестовала Любовь Ан тоновна, — ты воздержись месяца два... мне тоже вредно.

250

— Со мной выпить брезгуете? — криво усмехнулся капи тан. — Выпыо один, больше достанется.

— Выпейте, Любовь Антоновна! Хоть капельку! Я вино на праздник берегла... Для вас достала, — Лиза, умоляюще взгля нула на Любовь Антоновну.

— Наливай, Лиза... пригублю...

— Как сто пудов с души свалилось... Один глоточек выпили — и то спасибо... Угощайтесь! Грибков моих попробуйте, сама солила. Пельмешек... Мясо берите! Побольше накладывайте!

За столом наступило молчание. Минут через тридцать, ког да обед уже подходил к концу, капитан встал из-за стола.

— Не вяжется у вас разговор... Наверно, я мешаю. Побол тайте одни... я покурить выйду, — проговорил капитан, доста вая из кармана пачку папирос, — Беломор-канал курю. Когда я в мужской зоне работал, один вор к политическим из-за этих папирос попал...

— Будет врать-то, — перебила Лиза.

— Ты хоть к доктору уважение поимей! — упрекнул капи тан, сердито взглянув на жену.

— Доктору без интереса твои рассказы.

— А может и интересно... Рассказать?

— Рассказывайте, — равнодушно согласилась Любовь Анто новна.

— Погуще говори, а то разведешь кисель пожиже, до утра не выхлебаешь.

— Можно и в двух словах, — согласился капитан, — Сенечка Хрипатый, это кличка у вора такая была, три года имел за квартирную кражу. Раз напился в зоне пьяный, ходит и орет песню:

Труден Беломор-канала путь, Товарищ Сталин, дайте отдохнуть.

Стукач один доложил о нем, да и надзиратели слышали.

Влепили Сенечке десять лет — и к политическим.

— Туда вору и дорога... Ты не прикуривай! Дымищем своим дом прокоптил — не продохнуть никак.

— Пойду я...

— Иди-иди! — обрадованно согласилась Лиза. — Я посте регу доктора, — с улыбкой закончила она, выпроваживая мужа

251

за дверь. — Чем я вас угощу, Любовь Антоновна... омулем копченым, байкальским...

— Я сыта, Лиза.

— С собой возьмете! Я его из дома привезла. Вы отродясь не пробовали такого.

— Я омулей не ела, — призналась Любовь Антоновна.

— Их и не сыщешь в России, только здесь водятся. До чего вкусная рыба. Хоть мороженый, хоть соленый, хоть коп ченый, омуль он и есть омуль. Я его в погребе сохранила.

Возьмите, Любовь Антоновна!

— Что мне с ним делать? Лучше к столу гостям подайте.

— Буду я пьяниц омулем кормить! Ешьте вы! Только тем, кто с вами сидит, — не давайте...

— Не нужен мне ваш омуль! — резко ответила Любовь Антоновна.

— Бог с вами, доктор! Не обижайтесь! Я и в мыслях ниче го плохого не имела... — оправдывалась Лиза. — Что я вам такое сказала не по душе?

— Вы сказали, чтоб я не делилась ни с кем. Мне одной ваш омуль не нужен.

— Понимаю, Любовь Антоновна! Все понимаю! Вы боитесь, что они в зоне вас бить станут, если не поделитесь... Я Мишке скажу, он их так пугнет, что они на стену со страху полезут.

Рожу ему раскорябаю за вас!

— Ничего ты не поняла, Лиза! Я обязана поделиться! В