— Не каркай! — сурово оборвала Ефросинья. — Нынче нам благодать Божья: гнуса мало, работа не ахти какая тя желая.

— Ты погоди, матушка, до вечера далеко, — возразила Екатерина. — Идут к нам, людей поднимают. Пошли, коль велят, — позвала Катя.

— Поведут куда-то, — вздохнула Ефросинья.

— Может, в зону поведут? — предположила Рита.

— Какое в зону... — безнадежно махнула рукой Ефро синья, — знать, накликала Катька беду на нашу голову.

184

Женщинам приказали выстроиться. Старший сержант сло во в слово, как и утром, повторил правило конвоя. Колонна заключенных двинулась по направлению лагпункта. Куда их ведут, почему сняли с работы — заключенные не догадывались, а конвоиры молчали. Позади шел собаковод, придерживая на поводке поджарую собаку. Ее длинные острые уши торчали вверх. Примерно на полпути к лагпункту колонна свернула в узкую лесную просеку. Кое-где попадались еще невыкорче-ванные пни. Женщины, ломая строй, обходили их. Рита хотела спросить Катю, она шла рядом с ней, куда их ведут, но Катя, заметив, что Рита порывается заговорить, так посмотрела на нее, что у Риты пропала всякая охота разговаривать. Шли шагом. Начальник конвоя почему-то не увлекался спортив ным бегом. Конвоиры лишь изредка ругались сквозь зубы.

Колонна вышла на большую поляну, сплошь усеянную боль шими пнями. Совсем недавно на этой поляне хозяйкой была тайга, а сегодня ее великаны-дети лежали поверженные на земле. Люди уже успели обрубить и сжечь мохнатые лапы их колючих ветвей. Капли душистой смолы просачивались сквозь незасохшую кору, как сукровица, что иногда вытекает из глу боких ран убитого человека. Под присмотром конвоиров раз били запретную зону, разобрали колуны, топоры и пилы — их привезли на телеге перед самым приходом заключенных — и выстроились в ряд, ожидая команду начальника конвоя.

— Пять человек ко мне! Приготовить костры! — приказал старший сержант, отбиваясь от наседавшего гнуса. Никто не тронулся с места. — Ждете, когда сам отберу людей? Не хо тите по-хорошему помочь советским солдатам?! Гитлеру слу жили, а нам нет?

— Не тяни резинку! Гнус сожрет. Выбери сам людей, — посоветовал молодой ефрейтор, ударив себя ладонью по лбу.

Старший сержант, ругаясь и отплевываясь, вывел пять женщин. Среди них Рита увидела Ефросинью.

— Много пятерых-то... Норму кто за них отработает? — спросила Катя.

— Норму?! — взвился старший сержант. — Свинья желто мордая! Вам сегодня не зачтется то, что вы на дороге сдела ли. Дадите тут сто двадцать три процента, получите горбыли.

Не дадите — на триста грамм посадят. — Глухой ропот, как

185

болезненный стон, вырвался из груди многоликой толпы. Се рые глаза соседки Риты горели злобой, а почерневшие натру женные руки судорожно сжимали топорище тяжелого колуна.

— Наколоть дров для костров! — прорычал начальник конвоя. — Остальные пилить бревна на метровые поленья. При ступить к работе!

— Матушка Ефросинья! Сколько мы с тобой не виделись!

Здравствуй, родная! — с насмешливой издевкой заговорил со баковод, обнажая в улыбке ровные белые зубы. — Иль не рада мне? Целый месяц в разлуке были.

— Чо шнифты пялишь на молодого парня?! Женить на себе задумала? Женись, Митяй! Попы народ охмуряют, загре бешь кучу денег! — развеселился начальник конвоя.

— Женюсь! Боговерующим буду! — под дружный смех конвоиров пообещал собаковод.

Ефросинья повернулась к нему спиной, перекрестилась и взяла топор в руки.

— Пускай дровишек сперва наколет. Не трожь ее, — попросил рябой курносый ефрейтор.

Визг пилы и глухой стук топоров разорвал вековечную таежную тишину. Рита пилила в паре с Катей. Если работая на дороге она думала, что гнус съест ее, то здесь она утратила способность мыслить. Ей казалось, что лицо, облепленное гну сом, превратилось в сплошную незаживающую рану, что вос паленные глаза закроются, чтоб больше никогда не открыться.

— Свежую кровь гнус любит, — прошептала Катя. — Облепили они тебя, не дай Бог. Потерпи маленько... Денька через два пропадут они. — Рита хотела предостеречь Катю, но к своему удивлению услышала, что стук топоров и лязг пил почти умолк.

— Глянь-ка, Ритка, какую комедию ломают бесстыжие, — гневно прошептала Катя. Шагах в десяти от того места, где Рита пилила дрова, дымился небольшой костер. Перед ним на круглом обрезке бревна сидел собаковод. Чуть поодаль стояла Ефросинья. Вокруг них полукругом столпились конвоиры. И

лишь один, ефрейтор, тот самый рябой, что просил не трогать Ефросинью, отошел в сторону.

— Матушка Ефросинья! Соглашайся замуж за меня! Я — боговерующий! Хочешь, забожусь? — собаковод набрал пол186

ную грудь воздуха и громко выругался, — в бога, в Христа, в богородицу, в рот и в нос и двенадцать телег боженят и в каждого божененка, что ростом с маковое зернышко.

— Вот дает! — восхищенно восклицали конвоиры.

— Подженюсь — на руках заношу, мертвечиной кормить стану. Троих беглецов за месяц убил, что не виделись с тобой.

Любишь человечинку, матушка попадья? — продолжал изде ваться собаковод.

— Ты ее с Рексом познакомь! — посоветовал старший сер жант.

— Не пойдешь за меня замуж — кобелю тебя отдам! Он у меня заслуженный, три медали имеет! Подженишься, Рекс, на матушке Ефросинье? Женись, псина, разбогатеешь! — бала гурил собаковод, ласково поглаживая любимого пса.

— Песнями завлеки матушку! — подлил масла в огонь молчавший до этой минуты конвоир.

— Споем, Ефросинья! — оживился собаковод и, скорчив постную мину, загнусавил речитативом: Отец наш благочин ный пропил ножик перочинный и тулуп овчинный.

— Омерзи-и-и-телыю, омерзи-и-ительно, омерзительно-о... — мощным басом подхватил молодой конвоир, ударивший утром Риту.

— Подпевай, матушка! Рекс рассердится! — предупредил собашник и снова завыл. — А для попо-о-о-вской глотки, лишь кусок селе-е-дки, да стаканчик во-о-дки.

— Удиви-и-и-телыю, удиви-и-тельно, удиви-и-тельио... — тон ко, по-бабьи, запищал старший сержант, давясь от смеха.

— Матушка! Голоса твоего не слышу! — рассерженно орал собашник. — Обижают нас, Рекс! Куси свою супругу законную! Фас!

Пес ощетинился, глухо заворчал и, чувствуя, что отпущен на длинный поводок, прыгнул к ногам Ефросиньи. Из жаркой собачьей пасти блеснули острые клыки. Рекс поднялся на задние лапы, а передними уперся в грудь Ефросиньи. Морда его была вровень с ее лицом.

— Пой, матушка! Рекс — мужик строгий, — грозно пре дупредил собашник, оттянув пса к себе.

— Убейте меня, — взмолилась Ефросинья. Она широко, по-русски, перекрестилась и подняла глаза кверху. Губы ее

187

что-то беззвучно шептали, но что, Рита расслышать не могла.

— Не запоешь, Рекс одежонку сорвет! До вечера гнуса покормишь! — орал взбешенный собашник.

Рябой ефрейтор круто повернулся к нему.

— За что измываешься над старухой? — срывающимся голосом закричал он.

Конвоиры на минуту опешили. Первым пришел в себя старший сержант.

— Седугин! Вы не имеете права делать замечания стар шему по званию!

— А вы не имеете права издеваться над заключенными!

— гневно возразил Седугин.

— Рекс! Тащи матушку за запретную зону! — зашелся в крике собаковод, спуская с поводка верного пса.

Мускулистое собачье тело взметнулось вверх. Глухой удар и Ефросинья упала на землю. Она закричала пронзительно и громко, а руки ее беспомощно потянулись к собачьей морде. Могучие челюсти сомкнулись вокруг кисти левой руки.

Острые белые зубы жадно грызли тело.

— Забери пса! Обоих пристрелю! — дуло автомата смотре ло в грудь собашника, указательный палец Седугина лежал на спусковом крючке. Собашник с силой дернул Рекса за пово док и вместе с ним испуганно попятился назад.

— Брось оружие, Седугин! Под трибунал пойдешь! — за гремел начальник конвоя.

— Заступаешься за контру?

— Из-за них нас сюда прислали!

— Они людей на воле травили!

— Убивали!

— Жгли!