— Аська! Сгорим!

— Доски в трюме сухие! С твоей стены начну, Падло! — Ася плеснула спирт на стену и поднесла к ней горящую тряпку.

— Горим! — испуганно завопил Падло.

— Горим! Горим! Горим! — дружно подхватили бывшие законники.

Яркие язычки огня жадно лизали сухое дерево. Они на стойчиво и упорно ползли по стене. Аська стояла на нарах.

159

— Иде горит? И пошто горит? — всполошен но закричал дядя Коля.

— Третья подожгла! Аська! — надрывалась в один голос сучья камера.

— Сгорим — на общие работы пойдешь, дядя Коля! — грозно предупредила Аська.

— Отпирай камеры! — гундосил Падло.

— Ить у меня ключа ночыо нетути.

— Бей в колотушку! Зови мусоров! — истерично взвыл Мухомор.

— Побегу! — согласился дядя Коля.

Над карцерным двором взвился суматошный отрывистый звон.

— Дежурники скоро прибегут, — устало сказала Аська, присаживаясь на нары. — Иди сюда, Рита. Попрощаемся.

— Неужели сгорим?

— Не дадут, Рита. Карцер дорого стоит. Не выгодно им...

Убыот меня.

— Кто?

— Наверно, суки. Дежурники меня им отдадут. Все, что слышала здесь, — забудь. Слово скажешь — убыот дежурни ки. Я на себя поджог возьму.

— А спросят, почему ты это сделала?

— Скажу, с Падлой Григоричем счеты имела.

— Какие счеты? — удивилась Рита.

— Горим! Горим! — вопила соседняя камера.

К горящей стене не приближался никто.

— Никаких счетов! Я с ним на воле ни разу не встреча лась. Только в лагере... Тогда я с законником жила и близко к себе Падлу не пускала.

— А он не скажет, что ты врешь?

— Если Ольховский узнает, что они тут открыто гово рили и ты подслушала — считай конец им всем. А так по жалеют... Пригодятся они начальникам.

— Чего наговаривать на себя станешь?

— Я уже придумала... Тяжелую нахалку на себя беру.

Стыдно... Поверит Елена Артемьевна — последним челове ком считать будет.

— Не оговаривай себя! Ася... Родная!

160

— Промолчу я — тебя, Ритка, убьют... Не верь ни одному слову, что я начальнику сегодня скажу... Правду нельзя гово рить... Елене Артемьевне расскажи все, как было... Ей одной...

— Я останусь с тобой, Ася.

— Живи, Рита... Тебя в глубинку пошлют... Кому же мы сегодня помогли?

— Не знаю, Ася... Жарко...

— Горим, потому и жарко... Врала Аврора, что я складняк у Елены Артемьевны спрятала... Надоела мне воровская жизнь.

И феня надоела! Я хотела на доктора выучиться... Кукол лечила... Y тебя были куклы?

— Мало... Тетя Маша дарила. Мы бедно жили.

— А у меня — много... Папа привозил. Всегда. Всегда...

Такие смешные. Хорошие. Врет Аврора, что расстреляли его.

Жив он! Может, и ему кто поможет? Не увижу я его... А он все равно живой! Идут! Первую отпирают... Вторую... Нашу...

— Вылетай во двор! — зычно крикнул надзиратель.

Ася спокойно и неторопливо надела платье.

— Кому говорят!

— Не суйся, начальник! Сгоришь! — насмешливо проце дила Аська.

— Что будет? — прошептала Рита.

— Не бойся...

— Выпуливайся, тварь! — торопил надзиратель.

В карцерном дворе сидело две кучки людей — мужчи ны отдельно, женщины — отдельно. Бывшие воры в законе молчали. Поодаль от них кто-то лежал па зехмле.

Федор Матвеевич, — догадалась Рита. Она попыталась заговорить с Аней, но надзиратель резко оборвал ее.

— Пришибу! На суде наговоришься, контрик!

— За что судить-то ее? — ахнула Аня.

— За поджог!

Прошло минут десять. Из карцера выходили надзиратели с пустыми ведрами в руках. Молчания не нарушал никто.

...Куда же они теперь нас? Неужто обратно в камеру?

Там Падло... Жив Федор Матвеевич?

— Откройте! — приказал мужской голос за забором.

Один из надзирателей поспешил к карцерной калитке. Не много помешкав, он кого-то впустил во двор.

161

— Ольховский пришел. Его голос... — предупредила Аська.

— Что у вас случилось? — хмуро спросил Ольховский.

— Подожгли карцер, товарищ начальник! — отрапортовал надзиратель.

— Лодыри! Бардак развели! За всем я должен смотреть!

Поспать даже не дадут... Кто поджег?

— Заключенные бабы из третьей камеры, товарищ началь ник. И еще...

— Что еще? — насторожился Ольховский.

— В четвертой придушили одного заключенного.

— Насмерть?

— Никак нет, товарищ начальник. Дышит...

— Живой? — скрипнул зубами Ольховский. — Кто под жег?

— Я, — поднялась Аська.

— Ты-ы? Фамилия? Статья? Кто помогал? — злобно рас спрашивал капитан.

— Верикова. Пятьдесят восемь четырнадцать через сем надцать. Побег и лагерная мастырка. Воровка я. Мужик мой, Пава Инженер, — вор в законе.

— Кто помогал? — нетерпеливо спросил Ольховский.

— Никто. Сама я. Воробьева фитиль не умеет закатывать.

Убейте ее — она огонь не замандячит.

— Почему подожгла?

— Падло Григории из четвертой — вот он сидит — на воле огулял меня нахалкой. Изнасиловал по-вашему. Может, сифилисом наградил. Ты посмотри, у него нос провалился. Де сять кусков, тысяч значит, отнял у меня. Грозился мужику моему сказать, что я по согласию ему дала... Сделал бы меня Пава... Ночью проснулась, покнокала в щель: Падло какого-то фраера душит... Я надумала заложить его, позвать дежурни-ков. Воробьева спала. Я ее за космы схватила и заставила базлать, что Падло человека убивает. Она заорала... В других камерах услышали ее голос — тоже завопили. Дядя Коля не шел...

— Почему ты не подошел, когда заключенные звали? — мрачно спросил Ольховский.

Дядя Коля испуганно съежился.

— Ить я спал, гражданин начальник.

162

— Тоже мне, заведующий карцером. Спит, как барсук, а они безобразие творят. Говори, Верикова.

— Y меня была вата из телогрейки. Серая. Белая не го рит, сколько ее ни три, и спирт...

— Где взяла?

— Вчера, когда за баландой ходила, стащила у поваров.

Вижу, дяди Коли нет, решила поджечь трюм, чтобы Падлу за убийство судили... А то потом откажется он... Скажет, тот фраер сам повесился... Воробьева увидала у меня фитиль и спирт — обхезалась в штаны... Просила меня... плакала: «Асеч-ка, не поджигай». Буду я слушать всяких фраерих...

— Ты не врешь, Верикова? Может, Воробьеву защища ешь? — вяло спросил капитан.

— С чего это вдруг я за фраершу мазу держать буду!

Я б ее первую по делу взяла. Спала она. Спросите у четвертой...

— Точно спала, начальник. Я сам видел через щель, — торопливо подтвердил Падло.

— Тебя не спрашивают — помолчи. Каторжника из чет вертой — к лекпому.

— Он не дойдет, товарищ начальник, — запротестовали надзиратели.

— На руках донесете. Не оступитесь... Темно. Уроните на землю — лечить некого будет... Те, кто из четвертой, — — в карцер. Верикову тоже. Бытовики есть?

— Две старухи, товарищ начальник. По пять суток у каждой, — доложил один из надзирателей.

— В зону их отведите. Контрики есть?

— Три штуки, гражданин начальник, не считая Вериковой.

— Сходите в барак за их вещами, и всех трех — к воро там, они пойдут па этап. Исполните, доложите мне, я буду на вахте.

...Почему я сижу?.. Ася наговорила на себя... Падло мол чит. Боится, что я правду скажу. Ушел начальник... Какой страшный сон мне снился. Живи, Рита... Ася! Асенька! Под лая я. Нельзя молчать... Асю убыот... Изнасилуют... А меня?

Падло целовать будет... Обслюнявит. Разденет. Гнилоносый!

Крикнуть? ему отдадут. — Рита закрыла глаза и до жути отчетливо увидела лицо Падлы. Она на мгновение ощутила,

163

что руки, густо поросшие рыжими волосами, шарят по ее телу. Грязные пальцы жадно жмут ее, срывают одежду. Чер ные искривленные зубы впиваются в обнаженную шею, ку сают губы, лицо, подбородок... Не могу... не встану. Не за кричу.

— Заходи, Верикова, в карцер! — услышала Рита голос надзирателя.

Ася незаметно пожала Рите руку.

— Прощай! — чуть слышно прошептала она.