Усиление антибольшевистской работы в Ставропольской епархии стало возможным из-за давления, оказываемого ВВЦУ на Юго-востоке России на епископа Михаила[228]. Сами действия ВВЦУ были вызваны реакцией на использование большевиками недостатков, замеченных в церковной жизни 1917–1919 гг. Например, в вину священнослужителям ставился карьеризм. В качестве примера использовался случай возведения иеромонаха Иоанна в сан архимандрита по фальшивой телеграмме осенью 1918 г.[229] Также священнослужители обвинялись в монополизации богослужения, недопущении к участию в службах мирян. Для борьбы с подобными обвинениями в приходах южных епархий вводилось общее пение наиболее употребительных молитв[230].
В конце февраля – начале марта 1920 г. белогвардейские силы были выбиты с территории Ставрополья и Терека. Красная Армия захватила Ставрополь, Владикавказ и другие крупные города Северного Кавказа. В течение марта были сформированы новые органы советской власти и запущен механизм ускоренного введения религиозного законодательства 1917–1920 гг.[231]
Первые послереволюционные годы стали периодом первоначального утверждения обновленческого движения как формально господствующей среди православных верующих религиозно-политической системы. В 1918–1919 гг. появились многочисленные обновленческие группы, ставшие на позиции литургических реформ, экуменизма и религиозного анархизма[232]. В 1919 г. известный обновленец священник А.И. Введенский предложил председателю Петроградского совета Зиновьеву налаживание контактов и помощь в создании в Церкви обновленческой «пятой колонны», которая всегда будет готова поддержать власть и оказать ей помощь[233]. В то же время В.Д. Красницкий стоял на позиции привлечения духовенства к службе в Красной Армии[234]. На местах начали завязываться тесные отношения обновленческого духовенства с районными и областными органами власти.
Принципы государственно-религиозных взаимоотношений большевиков, построенные на использовании лояльных конфессиональных групп для нужд и получения выгод органами советской власти, были перенесены и на Северный Кавказ. Насаждение органами государственной власти т. н. «секуляризированного» православия на Ставрополье нередко находило сочувствие в среде духовенства, пытавшегося с помощью государственной поддержки вывести Церковь из состояния кризиса. В 1920–1921 гг. началась систематизация взаимного движения государственной религиозной политики и части православного духовенства. Начался отказ от поддержки отдельных лояльных групп духовенства и верующих. Впервые был взят курс на создание церковной организации, отвечающей всем запросам советской власти к религии.
Неожиданно резкое изменение государственной конфессиональной политики на Ставрополье и Тереке в 1920 г. могло породить взрыв недовольства казачьего населения Северного Кавказа, традиционно поддерживавшего Русскую Православную Церковь. Особенно это касалось Инструкции к Декрету об отделении Церкви от государства, согласно которой все здания культового назначения (в первую очередь, православные) переходили в ведение местных Советов рабочих и крестьянских депутатов, а здания, принадлежащие религиозным организациям, но не использующиеся для общественных богослужений, а также домовые храмы учреждений – конфисковывались[235]. С целью успокоения казачьего населения, готового силой отстаивать свое право на исповедание православной веры, была выпущена специальная агитационная брошюра, в которой показывались «выгоды» для народа перехода храмов в ведение Советов, передававших их затем верующим. Теперь, как гласила брошюра, «все имущества церквей объявляются народным достоянием», что якобы должно было защитить верующих от расхищения церковного имущества «тунеядствующими» архиереями[236].
Брошюра для агитации использовала многочисленные наработки христианских социалистов начала XX в. Показывалось, что Иисус Христос служил бедным, а не богатым[237]. Это ставилось в укор архиереям, которые обвинялись как в роскоши и расточительстве, так и предательстве народа в годы Гражданской войны (предательство, правда, заключалось в отказе большого число епископов поддерживать «красную» сторону).
В начале 1920-х гг. местные органы власти была вынуждены с большой осторожностью проводить в жизнь новое религиозное законодательство. Это обстоятельство было детерминировано как сохранением религиозных убеждений в среде самих советских чиновников и служащих, так и опасностью вызвать сопротивление или социальное противостояние в крестьянских и казачьих кругах, а также в среде осетинского и других этносов, традиционно исповедующих православие. Вытесняя религию из всех сфер общественной жизни, большевистское руководство Северного Кавказа было вынуждено искать опору в среде самого духовенства и верующих. Кубанский исследователь Н.Ю. Беликова полагала, что местной советской власти было необходимо утвердить «новый вариант религиозно-нравственного учения», а значит и новые формы общественной жизни на Северном Кавказе[238]. В связи с этим, опора на лояльные прослойки духовенства и верующих становилась необходимой для создания фундамента новой общественно-религиозной политики.
Уже в 1920–1922 гг. духовенство старалось приспосабливаться к изменившимся историческим условиям. Нередки были случаи, когда органы приходского управления самозакрывались, а настоятели храмов делали запрос в местные советы о своих полномочиях. В Андреевском храме г. Ставрополя 31 мая 1920 г. был избран церковно-приходской совет, который должен был управлять исключительно внутрицерковными делами. Интересно отметить, что во главе совета стал настоятель храма игумен Серафим (Надворный)[239], так как это не противоречило ни требованиям советского законодательства (об общинном управлении приходами), ни каноническим нормам (о возглавлении общины верующих священником).
В письме Владикавказского епископа Макария (Павлова) указывалось, что с установлением советской власти в Северной Осетии, духовенство вынуждено с амвона восхвалять большевистский режим, а также постоянно идти на нарушения канонических норм по требованию светской власти (преимущественно в вопросах развода)[240]. Интересно, что епископ Макарий дважды (в 1920 и 1921 гг.) привлекался к уголовной ответственности, но оба раз досрочно освобождался за лояльную позицию по отношению к советской власти. К 1921 г. эта позиция архиерея вызвала взрыв недовольства духовенства Владикавказского благочиния, что проявилось на собрании 1-го благочиннического округа Владикавказской и Моздокской епархии, прошедшего 17 февраля 1921 г. Большая часть выступлений носила оппозиционный по отношению к правящему архиерею характер[241].
Важно отметить, что уже к 1921 г. явно наметилось противостояние двух «лагерей духовенства»: выступающих за приспособление к новым историческим реалиям и за непримиримость христианства и социализма. Североосетинская пресса того времени сообщала об идейном расколе в рядах духовенства, выдвигая предположение, что построение социализма и рост недоверия народных масс к религии уничтожит оба течения в православии[242].
