Вот как объясняет засилье у нас лженауки В. С. Стёпин: «Почему религиозно-мифологический опыт начинает сейчас выступать в обличии научной терминологии и подаётся как форма научного знания? На мой взгляд, это связано с особым статусом науки в культуре техногенной цивилизации, которая пришла на смену традиционалистским обществам, зародившись в Европе примерно в эпоху Ренессанса и Реформации. Начиная с XVII столетия наука завоёвывает себе право на мировоззренческую функцию, её картина мира становится важнейшей составляющей мировоззрения. Научная идеология, идеалы науки, её нормативные структуры, способы доказательства и её язык выступают как основа принятия решений, часто подпитывая власть. Доминирующая ценность научной рациональности начинает оказывать влияние на другие сферы культуры – и религия, миф часто модернизируются под этим влиянием. На границе между ними и наукой и возникают паранаучные концепции, которые пытаются найти себе место в поле науки» (Стёпин В. С. Наука и лженаука: http://vivovoco. rsl. ru). Как бы то ни было, добавлю я от себя, но у науки ещё всё впереди на её пути к завоеванию ею «мировоззренческой функции» в массовом сознании (о лженауке см.: Даниленко В. П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М.: КРАСАНД, 2012. С. 70221).

Нравственность и искусство. Доказывать культурогеническую роль искусства в человеческой эволюции – значит ломиться в открытую дверь. Каждый понимает, что приобщение человека к искусству есть не что иное, как один способов инкультурации, под которой понимают «процесс приобщения индивида к культуре, усвоения им существующих привычек, норм и паттернов поведения, свойственных данной культуре» (http://www. examen. ru/ExamineBase. nsf/Display?OpenAgent&P agename=defacto. html).

Вот как объяснял очеловечивающую функцию искусства в древности М. С. Каган: «Для первобытного человека первоначальные формы художественной деятельности – создание мифов, песен, танцев, изображение зверей на стенах пещер, украшение орудий труда, оружия, одежды, самого человеческого тела – имели огромное значение, так как способствовали сплочению коллективов людей, развивали их духовно, помогали им осознавать их социальную природу, их отличие от животных, т. е. служили великому историческому делу очеловечения человека» (http://www.rubricon. ru/default. asp).

Функцию гоминизации искусство будет выполнять всегда, но нет ли у неё и совсем противоположной функции – функции анимализации, т. е. превращения человека в животное? Так называемая массовое искусство, рассчитананное не на эволюцию, а на инволюцию человека, по существу превращает искусство в свою противоположность – лжеискусство. Но – как суррогат художественной культуры – оно делает в обществе своё разрушительное дело. Как же отличить искусство от лжеискусства с эволюционной точки зрения? Теоретически очень просто: первое ведет к Человеку, а другое – к дикарю, к животному. Первое рождает стремление к истине, красоте, справедливости, добру, любви, состраданию, единению с другими людьми и т. п., а второе – стремление к лжи, безобразному, несправедливости, злу, ненависти, равнодушию, насилию, разобщённости, эгоизму, культу денег и лёгкой наживы и т. п. Но на практике лжеискусство часто маскируется под искусство (как и лжекультура вообще – под культуру). Вот почему воспитание тонкого художественного вкуса следует строить на приобщении людей к классике – произведениям, выдержавшим проверку временем. В искусстве, как и всюду, нужен строгий эволюционный отбор (о лжеискусстве см.: Даниленко В. П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М.: КРАСАНД, 2012. С. 222–333).

Нравственность и политика. Всякий эволюционист понимает, что любой общественный строй есть не что иное, как одно из звеньев политической эволюции. Не признавать это – вслед за Ф. Фукуямой – может лишь тот, кто хорошо устроился в этом мире. Как бы ни тщился Карл Поппер доказать отсутствие законов общественного развития, а Фрэнсис Фукуяма провозглашать глобализационный капитализм верхом общественного совершенства, крот истории роет. Придёт время, когда в яму, которую он выроет, попадут и все те теории, которые не способны постичь эволюционизм. Принимать мир, в котором одни с жиру бесятся, а другие не могут свести концы с концами, может только безнравственный человек (о лже-политике см.: Даниленко В. П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М.: КРАСАНД, 2012. С. 394–422).

Нравственность и язык. Эволюционист видит в языке фундаментальный человекообразующий фактор культурогенеза. Великий языковед-эволюционист Вильгельм фон Гумбольдт считал, что без языка не было бы человека, как без человека не было бы языка. Он писал: «Человек является человеком только благодаря языку, а для того, чтобы создать язык, он уже должен быть человеком» (Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. С. 314). Словом, их не было бы друг без друга. Выходит, антропогенез и глоттогенез – ровесники. В чём состоит главный вклад последнего в первый?

В выполнении трёх основных функций языка – коммуникативной (общения), когнитивной (познавательной) и прагматической (практического воздействия на мир).

Осуществлению указанных функций языка препятствуют в первую очередь чрезмерные языковые заимствования (варваризмы) и языковые вульгаризмы (в особенности – матерщина). Л. П. Крысин: «Читаю газеты: Участники саммита пришли к консенсусу… В бутиках большой выбор одежды прет-а-порте… То и дело мелькает: имидж политика, большой бизнес, истеблишмент, риэлторы, ньюсмейкеры, брокеры, наркокурьеры… Диктор телевидения сообщает: Первые транши были переведены в офшорные зоны… Пресс-секретарь премьер-министра информировал собравшихся о перспективах в сфере инвестиционной политики государства. Дилеры прогнозируют дальнейшее падение котировок этих акций… Что за напасть?» (Крысин Л. П. Иноязычие в нашей речи – мода или необходимость? // http://www. gramota. ru/author. html).

1 июля 2014 г. у нас вступил в силу «Закон о запрете ненормативной лексики в искусстве и СМИ». Какой же была реакция на этот закон со стороны нашей творческой интеллигенции? Неоднозначная. Вот что по этому поводу сказал Геннадий Берёзов: «Слава богу, может быть, начнётся освобождение нашего культурного пространства от скверны. Пора показать себе и миру, что Россия – страна культуры, а не источник бескультурья и безобразия» (http://www. lgz. ru/ artide/-27-6470-9-07-2014/mat-tonkaya-materiya).

Подобным образом отреагировал на закон о ненормативной лексике С. Г. Кара-Мурза: «Этот вопрос стоял ещё во времена Пушкина. Русская интеллигенция Х!Х века сошлась на том, что на ненормативную лексику должна быть цензура. Иначе мат превращается в инструмент разрушения норм культуры. Если материться можно с экрана и со сцены, то почему нельзя это делать в других местах? Это, во-первых. Во-вторых, использование ненормативной лексики в действительности является признаком беспомощности автора, исчерпания его художественных ресурсов. В широком смысле это признак “дефицита мощности”. Если художник вынужден использовать мат, это знак того, что он достиг предела своих возможностей. Само требование узаконить это средство – признак кризиса культуры» (http://lgz. ru/article/-36-6478-17-09-2014/ nadezhdy-ostayutsya).

Другая реакция на закон, о котором идёт речь, была у Никиты Михалкова: «Мат – одно из самых тонких и изощрённых изобретений русского народа. Я служил на флоте, и как вспомню разговор мичмана Криворучко с моряками… Это была песня! Тютчев по красоте, витиеватости и изощренности! У многих есть знакомые, которые матюгаются, – и это обаятельно, вы даже этого не замечаете. Мат в кино запрещать глупо» (там же).

Не буду приводить здесь слова других поклонников матерного искусства. Наша творческая интеллигенция сплошь и рядом – не только жертва культурной деградации, наступившей у нас в постсоветские времена, но и её активный участник.