— Вы меня еще раз оскорбили при свидетелях! Я это вам не спущу так просто! — провоцирую я парня, — Вы готовы стреляться, молодой человек?

Вот такая серьезная заявка на продолжения выяснений отношений. Еще немного, если он согласится, тогда я стану подлецом Дантесом, из личной неприязни и вельможной прихоти убившим на дуэли нового Пушкина. Ну, так про это дело напишут либеральные и большевистские газеты.

Напряжение в кабинете растет по секундам, за моей спиной уже набилась толпа народа, сотрудники редакции по бокам тоже напряглись в ожидании развязки.

— Пошел отсюда вон, мерзавец! — не выдерживают нервы у парня.

Голос у него срывается фальцетом и я понимаю, — Что-то сейчас серьезное произойдет!

К парню в обход стола мне так просто не пробиться, однако, после всех этих оскорблений я не собираюсь уходить без понятного удовлетворения, специально поднимаю градус кипения в комнате, скорее всего, директора редакции или ее хозяина.

Да, явно что встречу устроили в самом большом помещении, где редактор с коллегами обсуждают повестку газеты и ее редакционную политику. Зато, множество зрителей могут тут свободно поместиться и увидеть, как реализуется мое требование удовлетворения своими глазами.

В общем, все хорошо продумано, чтобы устроить настоящее шоу из схватки оскорбленного полковника и честного журналиста, который, правда, никак не может доказать свои обвинения в мой адрес.

Не в маленький же кабинетик журналиста меня вести на его рабочее место, который он еще делит с парой товарищей по творчеству наверняка.

Ну, с ними, этими оскорблениями и прочими наветами будет разбираться суд и очень не быстро, а сейчас я оказался в дурацком положении. Вместо извинений получил новые оскорбления и это все выглядит как мое моральное поражение. Ведь завтра газетчики додумают еще чего-нибудь и с чистой совестью выпустят в печать.

Означая мой нравственный разгром, как самодура и узурпатора свободной мысли на всю необъятную страну.

Поэтому я взмахиваю своей верной тростью, рассекая воздух, потом стремительно, почти как стрела, перемахиваю через разделяющий нас широкий стол. Вот я уже оказался всей своей решительной фигурой перед самим Цыбиным, а никто из его товарищей еще с места не успел стронуться.

Он успел отшатнуться назад от меня под общий протяжный полувздох-полукрик и прижавшись спиной к окну, рывком вытащил из бокового кармана маленький револьвер, который направил на меня.

Вот почему он постоянно держал руку рядом с карманом, на самом деле считает пистолет своим главным аргументом для защиты!

Сейчас между нами всего пара метров, револьвер смотрит мне в грудь и будь на моем месте обычный человек, я бы сам развернулся и оставил Цыбина без возмещения морального ущерба. Отступил бы, пусть и под угрозой оружия, но, все равно проиграл бы по явно пристрастному мнению собравшейся публики.

Теперь ко всем моим оскорблениям в газетах обязательно добавится слово «трус». До этого таких намеков не было, все же я пережил два покушения, застрелил сам лично четверых боевиков и ни разу не дал повода так меня называть.

— Ну, что же парень, ты сейчас сам выберешь свой дальнейший путь! Или получишь трепку, суровую и беспощадную, или поедешь на каторгу, как убийца! — успеваю я подумать за пару секунд специально устроенной мной драматической паузы, пока щелкаю пальцами в давно не применявшемся мной жесте и вливаю ману в заклинание.

Заложив руки с тростью за спину, я решительно шагаю прямо на журналиста грудью и стараюсь не дергать головой, не убирая ее от вспышек пламени почти в лицо, принимаю на себя шесть выстрелов из револьвера.

Да, этот чертов придурок Цыбин начал стрелять! Прямо, как безумец какой-то выпалил весь барабан револьвера!

Хотя, не такой уж он и дурак, суд вполне мог бы встать на его сторону.

Наверняка, этот вариант он успел обдумать, когда вся редакция узнала, как нелегко пришлось заплатить с процентами первому журналюге за свой дерзкий язык.

Ведь я явно обозначил в скором будущем Цыбина нанесение телесных повреждений особо циничным способом. Как уже только что сделал это с другим провинившимся журналистом, так что его право на самозащиту могут вполне даже принять в суде, как важную и оправдывающую его частность.

Тем более, что он застрелил такого хамоватого и борзого полковника, слишком уж ретивого пса при самодержавном троне — так что общественное мнение, сочувствие и хорошие деньги от спонсоров вполне помогут признать его невиновным.

Ну, или получит небольшой срок за превышение норм самозащиты и будет сидеть героем!

Да, все могло случиться именно так, только пули скользнули по обратному острому углу моей защиты и улетели ко мне за спину.

Улетели с вполне понятным результатом, позади послышались вскрики и стоны очень даже теперь пораженных в самое сердце зрителей.

Я остался на ногах перед стрелком и когда рассеялся пороховой дым, оказался все так же стоящим с выдвинутой грудью и заложенными за спиной руками.

Прямо, как денди лондонский.

Ни один волосок не дрогнул на моем проборе модной прическе, ни одна крупинка сгоревшего пороха меня не коснулась. Правда, этого никто не смог заметить.

Цыбин в состоянии аффекта продолжает щелкать спусковым крючком револьвера, не понимая, что патроны уже закончились.

Патроны в барабане закончились, а я все так же стою перед ним и насмешливо смотрю на его бледное лицо.

И это он еще не понял, что пули не просто куда-то там делись.

Его смелый и независимый поступок привел к нескольким раненым и, возможно, уже убитым. Может еще тем, кто умрет вскоре. Пока он ничего не видит, все так же уставившись полубезумным взглядом на мою грудь, ожидая, когда у меня на лице появится гримаса боли, а из отверстий в груди на моем легком светлом пальто покажутся ручейки багровой крови.

Ведь он же стрелял в упор с двух метров и не мог промахнуться ни одного выстрела.

Тут за моей спиной кто-то упал на пол, заголосили сразу несколько голосов.

Я отшагнул назад и в бок, давая стрелку возможность увидеть то, что он только что натворил. Просмотрел сам, кажется, ни одна пуля не пролетела мимо плотно сбившейся толпы народа. Двое уже на коленях стоят, трое с потрясенными лицами что-то у себя нащупывают на груди и животах.

Почти каждая пуля нашла свою жертву, как я вижу.

Потрясенное молчание зрителей, некоторые из которых теперь стали сами жертвами вместо меня.

Стрелок Цыбин из народного героя мгновенно превращающийся в безнадежного придурка-убийцу своих братьев по ремеслу. Стрелял в упор в ненавистного всем полковника и умудрился промазать всеми шестью пулями. И не только промазать, а еще случайно подстрелить кучу сочувствующего ему до этого момента народа!

После такого апломба можно только повеситься от стыда и разочарования в самом себе навсегда.

Не назовет тебя «Твердой рукой» больше никто и никогда на всем белом свете!

Там ведь нет моих сторонников в этой толпе за моей спиной, наверняка, ни одного нет, поэтому жалеть никого из них не стану.

Мои помощники, сотрудники комитета и полиция, сейчас пробиваются через толпу народа в комнату, где случилась стрельба, как представители закона.

Вскоре в комнату проталкиваются двое полицейских и двое моих сотрудников. Все с пистолетами в руках, сами настороже и они сразу же видят нескольких жертв стрельбы на полу комнаты и самого преступника с револьвером в руках, стоящего около окна.

Из дула револьвера еще идет тонкая белая струйка порохового дыма, поэтому все становится ясно служителям закона. Впрочем, и в свидетелях тоже проблем не окажется, их тут несколько десятков имеется. Будут рассказывать о случившемся у них на глазах чуде так, что не остановишь сбивчивые речи.

Сам я пока молчу, как непосредственный участник произошедшего, только когда полиция забирает пистолет из руки Цыбина, начинаю звать врача громко и уверенно.