В эти же дни польские войска двинулись в сторону Ярославля. Там ещё находились в плену Юрий Мнишек и его дочь Марина. Ян Сапега приказал своим воинам освободить пленников, а по пути предать огню и грабежу Ростов Великий, Углич, подвергнуть разорению и огню богатый волжский город Ярославль.

Наступили пчелиные девятины. С Зосимова дня и до дня Савватея-пчельника по Ростовской земле крестьяне, да и горожане, убирали пчёл на зиму в омшаники. В церквах в эти дни молились святому Савватею, просили его, чтобы уберёг за долгие зимние дни и ночи пчелиные семьи. В честь святого доставали из подвалов хмельную медовуху, пили, приговаривали: «Ульи в погреб ставь, праздник мёда правь», — а там и песни заводили: «Плавала чарочка на сладком мёду. Кушай, ты, лебёдушка, выпей её всю!»

А с северо-запада наближалась на славный город Ростов Великий беда неминучая. Шли полки Яна Сапеги на Ростов из Твери. Ходили туда мстить за поражение двухлетней давности от архиепископа Феоктиста. Тогда он с горожанами отстоял Тверь. А теперь поляки ворвались в город воровским путём и схватили архиепископа, отправили под стражей в Тушино. А там на посмешище выставили в рубище. Потом катам на расправу отдали. А как лишили живота, тело плотоядным зверям бросили.

В пути отряд Яна Сапеги нашёл себе помощников — переяславских изменников, не ведающих, что продали себя не только полякам, но и слугам папы Римского, иезуитам, врагам России. Одиннадцатого октября переяславцы привели поляков к Ростову Великому. Шли тайными тропами и напали внезапно. Город оказался беззащитным, потому как не было в нём войска. Да и врагов не ожидали горожане, не поднялись на крепостные стены. Мало кому из ростовчан удалось спастись бегством. И по зову митрополита Филарета закрывались ростовчане в церквах и соборах, дабы там переждать горькие дни. Ан не удалось спастись и в святых местах.

Враг оказался беспощаден к православным христианам, к мирянам. Поляки разбивали двери храмов, врывались в них, убивали беззащитных россиян, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков.

Митрополит Филарет — с немногими усердными горожанами, с множеством женщин и детей — укрылся в Успенском соборе за мощными каменными стенами, за железными вратами. Он не помышлял сдаваться на милость врагов, в нём проснулся воин, воевода, коим слыл в бытность Фёдором Романовым в миру. Знал Филарет свою участь и смерти не боялся, но причастился Святых Тайн и стал вместе со священниками исповедовать и причащать всех горожан. И все пели. Псалом звучал мощно. Полные голоса не скрывали чувств верующих. В них звучали и страх перед испытанием и мужество — дух не сломлен. Знали верующие, что Иисус Христос с ними, что вместе начнёт восхождение в райские обители и в сады Сиона.

— Благословите ноне Господа Предвечного все рабы Господни, стоящие в доме Господнем во время ночи...

...Вознесите руки ваши к Святилищу и благословите Спасителя...

В какое-то мгновение Филарет вспомнил провидицу Катерину и спросил Бога: «Миротворец всего живого, зачем посылаешь новое испытание?» Но в сей же миг сумел подавить крик отчаяния. Филарет понимал, что его Судьба начертана Всевышним и до последнего своего дыхания смертному не дано её изменить. Он увидел спасение души в смирении и мужестве, в борьбе со слабостью духа и плоти, в твёрдом стоянии перед лицом врага.

— Господи, имя Твоё вовек! Господи! Память о Тебе в род и род. Ибо Господь будет судить народ свой и над рабами своими умилосердится! Аллилуия!

Последние слова митрополита Филарета потонули в грохоте. В крепкие соборные врата били мощными таранами. Удары были так сильны, что от сотрясения воздуха гасли свечи. И лопнули, развалились железные врата.

Филарет вознёс молитву о спасении душ:

— В день, когда я воззвал, Ты услышал мя, вселил в мою душу бодрость... — Но пение его оборвалось, когда он увидел, что в храм ворвались поляки. И Филарет крикнул: — Православные россияне, встретим смертный час с именем Господа Бога на устах! — И, взяв в руки тяжёлый серебряный подсвечник-шандал с горящими свечами, поднял его над головой, сошёл с амвона навстречу врагам.

А резня мирных россиян уже началась. Озверевшие поляки и изменники переяславцы рубили и кололи всех, кто встречался на их пути, убивали стариков, женщин, детей. Филарет крикнул переяславцам гневно:

— Окаянные, побойтесь Бога! Вы же не еретики! — И, устрашая шандалом, стал их теснить. — Опомнитесь! На кого руку подняли! — кричал Филарет.

Мужики огрызались, но попятились, испугались гневного и бесстрашного митрополита.

В сей миг к Филарету ринулись поляки, схватили его и потащили из собора. На паперти скопом сдирали с него святительские одежды, стащили сапоги и погнали с соборного двора. Переяславцы уступали полякам дорогу. Филарет снова им крикнул:

— Россияне, зачем святителя отдали на поругание!

Но поляки, подталкивая Филарета в спину прикладами ружей, выгнали его на дорогу и повели из города на Московскую дорогу. Кто-то из них по пути накинул на плечи свитку из веретья, другие поляки разгоняли с дороги ростовчанок, кои пытались спасти митрополита. И вот уже Ростов позади, а впереди дорога, на которой мокрый снег был перемешан с грязью.

Скорбный путь Филарета продолжался несколько дней. Поляки не спешили, рыскали по деревням, грабили селян. Филарет слал ворам и убийцам анафему и, полный презрения к ним, шагал по грязи, под снегом и дождём неведомо куда. И с каждым днём митрополит ощущал, как слабеет его плоть и как прирастают духовные силы. И вновь в нём вспыхнула вера в предначертание ясновидицы. В какой раз судьба милостиво сберегла ему жизнь. И он больше не сетовал на Бога, что подвергал его испытаниям, он свято поверил, что сказанное ему в пору соловьиной весны в подмосковном лесу сбудется. Надо лишь быть терпеливым и стойким. И никакое нашествие врагов не в силах нарушить предначертания Всевышнего.

Тяжким был путь от Ростова Великого до Тушина. Но Филарет находил силы думать не только о себе, но и о русских людях. Он пытался понять, почему россияне, всегда склонные к милосердию, озверели в эту смутную пору, ожесточились сердцами. Никогда ещё не было на Руси подобного, чтобы православные христиане гнали по грязи, по снежной замети, как безгласную скотину, ни в чём не повинного перед ними священнослужителя, пожилого человека. Его подгоняли прикладами мушкетов, толкали в спину и били плетьми по спине, защищённой тонкой пестрядинной свиткой. И лишь в посаде Троице-Сергиевой лавры нашёлся добросердый человек и посоветовал Филарету:

— Отче владыко, скажи своим кустодиям-нелюдям, кто ты есть. Сей же миг в карету посадят и повезут к царю Дмитрию.

Филарет отвернулся от доброхота. Он понял, на что намекал неведомый монах. Митрополит знал, что избавится от мытарств, от поругания, от многих других мучений. Да и как посмеют кустодии гнать по грязи, по снегу босого и голого, ежели он есть родственник царю Дмитрию, есть племянник царя Ивана Грозного по первой его жене Анастасии Романовой. И Филарет хотел было в минуту слабости воспользоваться советом неизвестного добродетеля. Но тут же осудил себя сурово. Но монах проявил настойчивость. Да была в том у него корысть. Надеялся он получить от самозванца чин архимандрита Троице-Сергиевой лавры, как захватят её воины Яна Сапеги. А они уже осадили её. И монах не хотел упустить удачу, дабы выслужиться перед самозванцем. В ночь после Покрова дня он ускакал из посада в Тушино. Там он разыскал знакомого бывшего поповича Ваську Юрьева, напомнил о себе: «Никодим я, служил у твоего батюшки», — и рассказал о Филарете. Юрьев уже подвизался близ Лжедмитрия II и возглавлял казённый приказ — лицо влиятельное.

— Гонят поляки да несведые переяславцы из Ростова владыко Филарета. Так он же — и ты, Василий, сие запомни — дядей царю Дмитрию доводится. Дядей! — И Никодим значительно посмотрел на Ваську. — А посему идём к царю, и пусть своим повелением пошлёт меня с каретой в Троицу-посад. Да чтобы одежды святительские дали, потому как владыко голым и босым гонят!