— Полно, князь, кручиниться. Выкинь блажь из головы, — попыталась успокоить Катерина князя. — Твоя суженая сама днями к твоему сердцу прильнёт. Люб ты ей пуще жизни.

— Господи, неужели сие правда? — воскликнул князь.

— Так оно всё и сбудется. — И Катерина зашептала на самое ухо: — Самозваный-то последние дни у Бога отбирает. Да ты и сам скоро всё увидишь-узнаешь, сам вершить кое будешь. — Катерина усадила князя на лавку, свет из окна на его лицо упал. Ведунья глянула на князя и спросила: — Зачем таишь ещё одну беду? Говори.

— И хотел бы сказать, да ком в горле стоит. Владыку Гермогена с архиереями арестовал я по воле царя... А самозваный теперь их в ссылку отправил. Господи, за что такое наказание?!

— Како же ты допустил сие, княже? — воскликнула Катерина и за голову взялась: почему не осенило её о близкой беде сердешного человека. Да второй раз такое в жизни случилось. Было подобное, когда пришёл час погибели отца в Чёрном море. Затмило разум. Так и теперь, когда наречённый отец в беду попал. «Чем же я Бога прогневила?» — спросила себя Катерина. И снова стала князя допытывать:

— Да ссылка ли только владыке Гермогену грозит? Может, и пытку какую придумал ему самозваный?

— За тем и пришёл к тебе. Ты же ведунья, ты должна знать! — не скрывая удивления растерянностью Катерины, сказал Михаил.

— Господи, но я ничего не вижу! Во тьме владыко Гермоген, — с отчаянием в голосе произнесла Катерина.

Ксюша, которая пришла в лавку вместе с Катериной и всему внимала, о чём говорили взрослые, очень серьёзно сказала:

— Мамынька, вижу солнышко в небе, листики зелёные на деревьях, птички малиново поют, и дедушка Гермоген в Москву на ослике вступает, и колокола благостно трезвонят.

Катерина слушала Ксюшу затаив дыхание, смотрела ей в глаза и видела в них озарение. Катерину охватила неделимая радость, она вознесла дочь на руки и стала целовать, приговаривая:

— Взяла! Взяла! Слава тебе, Всевышний, что не дал оскудеть нам! — И князю Скопину ласково сказала: — Вот и отраду подарила нам Ксюша. Вижу и я теперь: не уязвит теперь Гермогена самозваный. А то, что ушлёт в изначальное место, — не беда. Да скоро же, на Пахома-бокогрея, вернётся наш батюшка Гермоген. И Ксюшина правда восторжествует: быть ему патриархом.

Но пока этот день ещё прятался где-то за дымкой времени, а к порогу ведунов подкрадывалась беда.

После отказа Ватикана Лжедмитрий понял, что папа Римский Павел V потерял к нему интерес и веру. В марте 1606 года кардинал Сципион уведомил нунция Рангони в Кракове о том, что все просьбы русского царя и его невесты о разрешении им даже малых отступлений от обрядов католического венчания отвергнуты самой высшей судейской инстанцией Ватикана — инквизиционным судилищем.

И тогда Лжедмитрий пустился на крайнее средство. Помнил он, что к таким мерам прибегал его «отец» Иван Грозный. И Борис Годунов не гнушался ими. Он решил искать помощи у ведунов, да прежде узнать у них, что ждёт его, если он пойдёт своим путём, пренебрегая запретом Ватикана и препонами Поместной русской церкви. И стал самозванец искать ясновидцев, ведунов, которые на всё открыли бы ему глаза на будущее.

Но найти таких смельчаков оказалось непросто. Да нашёлся советник Афанасий Власьев. Зная, кто подсказал судьбу Борису Годунову, он посоветовал:

— Иди, государь, к ведунам Катерине и Сильвестру. Они тебе покажут путь, коим пойдёшь.

Вначале Лжедмитрий возразил:

— Зачем мне идти, приведи их во дворец.

— Не могу, государь, — отказался Власьев. — Ты только царь, но не Господь Бог. Во дворце они не скажут твоей судьбы.

И решился Лжедмитрий тайно навестить ведунов, благо жили они совсем близко от Кремля. Отчаянный шаг пугал его, холод гулял в груди. Да отступать было некуда. Невеста и её отец Юрий Мнишек уже выехали из Кракова в Москву.

И в тот час, когда Катерина продала князю Михаилу перстень с диамантом, который он купил для Ксении, да проводила его скрытно к Москве-реке, из Кремля выехало несколько всадников, а среди них, ничем не выделяясь, скакал на чёрном коне Лжедмитрий. Миновав Кутафью башню, отряд поскакал к Пречистенским воротам и вскоре помчал по Пречистенке. В сей миг князь Михаил уже скрылся в Талызином переулке, пережидая, пока минуют конники.

Катерина ведала о приближении незваных гостей. Она распахнула двери лавки, сама ушла в заднюю половину дома, оставив узорочье без присмотра.

Самозванец вошёл в лавку один. Жадностью сверкнули глаза, как увидел доступные чужой руке перстни, ожерелья, серьги с лалами и диамантами. Давно ли, пока добирался из Москвы в Польшу тайно, много раз жизнь заставляла к чужому добру руку протягивать. И в привычку сие вошло. Тут и подкузьмила отрава, захотелось лёгкой добычей поживиться, взял с прилавка серебряное ожерелье да золотой перстень, в карман торопливо всё спрятал. Потом уж крикнул:

— Эй, кто тут хозяйствует?!

— Мамынька тут хозяйница, — появляясь в дверях, сказала маленькая Ксюша. Она подошла к царю. — А к тебе в карман петушок залетел.

Самозванец сунул руку в карман польского кунтуша да и выдернул её. Из кармана с шумом вылетел кахетинский петушок, в клюве он держал перстенёк, а в лапах — ожерелье.

Ксюша в ладошки захлопала, засмеялась и спросила:

— Правда весело, царь?

Дабы скрыть конфуз, самозванец в ярость себя привёл:

— Я-то царь, а вы тут колдовством занимаетесь! Костёр по вас плачет!

— Ты уж прости, царь, что чадушко моё пошутило. Оно у меня такое...

Петух ожерелье и перстень на прилавок положил, улетел, на дверь сел. Катерина взяла узорочье, подала самозванцу.

— Возьми, государь. Теперь это твоё.

— Возьму, коль от души. — И взял, в карман кафтана спрятал. — Токмо за иным я пришёл.

— Говори, что нужно.

— Хочу правду от тебя услышать. Ты ведь всем говоришь её, когда час приходит.

— Говорю. Да правда не всегда радость приносит.

— Надеюсь, мне принесёт.

— Ну коль так, не прогневайся потом.

— Да уж не прогневаюсь. А пришёл я к тебе, ясновидица, узнать, что ты скажешь о моей судьбе. Видишь ли её за окоёмом?

— Вижу. — И ведунья покачала головой. Лицо её стало меняться на глазах у Лжедмитрия, заострились черты, тени чёрные легли, а зелёные глаза огонь излучили. Царь испугался, попятился. Но Катерина взяла его за руку, к прилавку ближе потянула. Зелёные глаза у неё вдруг вспыхнули весельем, она смотрела на Лжедмитрия бесцеремонно, а рассмотрев, усмехнулась: не понравился ей царь, ничего в нём не было достойного. Лицо хотя и широкое, крупное, а черты на нём мелкие, нос глупый, бородавка смешная, глаза больше пронырливые, чем умные, лоб в два пальца. Где уж там державным мыслям поместиться, только коварством полна его пего-рыжая голова. На медном лице нет ни одной волосинки-щетинки, где бороде должно быть, где усам ветвиться. «Да мужик ли ты? Не скопец ли?» — озорно мелькнуло у Катерины, и она сказала:

— О судьбе твоей много ведаю. Да не изреку.

— Почему же? Ведь я царь и требую! Знаешь же мою силу!

— Оно так, но я под Богом живу. Он и государь мой. И не требуй.

— Ну прости, коль так, люба, — скакал вдруг ласково Лжедмитрий.

Катерине вспомнился Фёдор Романова. Он, бывало, тоже говорил: «Люба». У Ведуньи потеплело на душе, но не настолько, чтобы до конца оттаяло. Однако она свою просьбу выдвинула:

— Ты вначале меня уважь, Ксению Годунову выпусти из тайных хором. Она тебе не нужна, потому как невеста близко.

— Отпущу! Отпущу, вот те крест! — И перекрестился. — Говори же! Нас обвенчают с Мариной?

— Ты будешь венчан с помолвленной в Благовещенском соборе.

— А короной, короной Марину увенчают?

— Судьба одарит и этим. Будут на вас две короны!

— Господи, я счастлив! Я счастлив! — закричал Лжедмитрий. И гордо добавил: — Ты будешь служить в свите царицы. А твой муж станет мечником! И мы пожалуем ему дворянство!

— Полно. Ты суетной и всё забудешь. Да мы торговые люди, и нам ни к чему дворянство.