Самозванец открыл глаза и медленно сполз с трона. Облокотившись на табурет, он тяжело встал и осмотрел свои хоромы. Полумрак от горящих свечей отбрасывал причудливые тени на фигуру царицы Марины, стоявшей у окна. Лики с иконостаса словно с укоризной взирали на мужчину и женщину, оказавшихся в этом месте не по своей воле.

– Где все? – прохрипел он заплетающимся языком.

– Все покинули нас до утра, – тихо объявила царица.

Внезапно на царя налетел какой-то приступ бешеной ревности. Димитрий подскочил к Марине и с силой сжал запястья ее рук.

– Ты должна стать моей! – захрипел царь, пытаясь разорвать на Марине платье. – Сейчас же. Я не могу ждать.

Марина шипела по-польски и пыталась скинуть с себя разнузданного и пьяного царя, но его лапы крепко вцепились в дорогую ткань ее платья, словно когти хищной птицы в беззащитного кролика. Они упали на кровать, где продолжали ворочаться, перемежая свою борьбу проклятиями и ругательствами, частью на русском, а частью на польском языке.

Стража ушами прильнула к доскам дверей, пытаясь понять, что происходит внутри.

– Дерутся панове! – криво усмехнулся один из казаков.

Наконец Марине удалась выскользнуть из-под царя.

– Станешь царем, – прохрипела она, – и только тогда я стану твоей.

Димитрий слез с кровати и бессильно опустился на пол. На его морщинистом лбу выступили капли пота. В руках царицы блеснул кинжал.

– Дайте еще вина! – проскулил царь. С уголка его губ стекла белая струйка пены.

– Заберите царя! – крикнула Марина слугам.

Димитрий захрипел и повалился на бок. Стража у дверей в покои царя удивленно подняла брови и непонимающе пожала плечами.

– Не убились они там? – спросил один из казаков своего товарища. – Глянь-ка, Никитка, что там у царя с царицей?

Никитка испуганно замотал головой и перекрестился.

– Сам глянь! – исподлобья буркнул он.

– Упаси меня Бог!

Пушки не переставая били по крепостной стене лавры целую седмицу. Железные ядра вгрызались в монастырскую стену, словно топор в мягкую древесину. Красное крошево кирпичей летело вниз, на землю, оставляя после себя глубокие выбоины в стенах монастыря. Орудийная прислуга таскала между пушек пороховой заряд и ядра.

– Шибче давай! – орал бесноватый поляк в желтой кирасе, наблюдая, как его солдаты забивают в жерло пушки мешки с порохом.

«Стоит лавра, и никак их оттуда не выкурить», – про себя огрызнулся Сапега.

Он резко повернул голову на восток. Поляки метались вдоль глубокого рва, преграждавшего им путь к крепостным стенам лавры. По ним огрызались пищали с монастырских стен. Подстреленные ляхи громко вскрикивали, а кто и просто тихо охал, многие валились в этот самый ров. На дне уже образовалась куча тел в латах.

Сапега недовольно скривился:

– Еще немного, и московиты из лавры нас всех здесь положат.

– Не положат, ясновельможный пан! – с улыбкой выкрикнул усатый гусар на черном как смоль жеребце.

Гонец быстро спешился и протянул Сапеге свиток.

– Из Тушино, от царя, – пояснил поляк.

Сапега ухмыльнулся:

– Этот царь наконец-то протрезвел и шлет подмогу?

– Будем надеяться, ясновельможный пан, – буркнул гусар.

Из-за зубцов крепостной стены высунулось бородатое лицо московита.

– Эй, ляхи, не наелись еще? – с усмешкой закричал он. – А то подходите, мы вас еще угостим.

Московит скривил рожу и сделал рукой дулю. То ли шлем был ему не по размеру, то ли завязки развязались, но шлем лихо соскочил с головы и, звонко ударяясь о стену, полетел вниз. Защитник лавры с досадой махнул рукой и, вновь показав полякам дулю, исчез из проема.

Сапега дернул за поводья коня, но, проехав несколько метров, крикнул гусару:

– Придут люди царя, отправляй их в атаку. Своих побереги.

Гусар провел ладонью по усам и ехидно ухмыльнулся:

– Будет сделано, ясновельможный пан, не сомневайтесь.

– В монастыре жрать нечего, – добавил поляк. – Намедни обоз из Москвы от Шуйского постреляли да изрубили. Сдохнут с голоду.

Сапега улыбнулся, но его улыбка была натужной. Пану самому иногда казалось, что ничем не пронять этот мятежный монастырь. Словно небесный покров раскинули над сей обителью. Сапега тронул жеребца и направился в свой лагерь.

Все дороги крепко обложены караулами. Со стороны Южной башни и Красных ворот его солдаты роют подкопы. Никуда московиты не денутся. А как зажгут фитили в подкопах, рванет дюжина бочек с порохом, взлетит в воздух южная стена, и тогда нужен будет большой штурм, чтобы враз сломить сопротивление монахов.

Ногу у лодыжки ломило. Спешился с коня неудачно. Лекарь немец осмотрит.

Впереди показался десяток польских гусар.

«Это куда они на ночь глядя собрались?» – подумал Сапега.

Гусары, словно уловив его мысли, остановили коней. Из отряда вынырнул всадник и помчался навстречу гетману.

– Ясновельможный пан, вас потеряли в лагере.

– Ничего страшного! – отмахнулся Сапега. – Я здесь недалече. Осмотреться хочу.

Гусар согласно кивнул.

– Я буду сопровождать! – отчеканил он и пристроил своего коня позади Сапеги.

– Незачем! – вновь отмахнулся гетман. – Лагерь уже близко. Караулы на месте.

– Лазутчики московитов, – возразил гусар, – Шныряют по окрестным оврагам и деревенькам.

Сапега ухмыльнулся:

– Деревенькам, говоришь?!

Он поправил карабелу на ремне и довольно хмыкнул:

– Нет тут никаких деревень, рыцарь. Все пожгли. Одни монастырские стены остались. Ни порох их не берет, ни сабля.

– Взорвем стену, и первыми на штурм отправлю тушинское воинство, свое нужно поберечь. Король и так не слишком доволен их успехами в Московии. Ну да бог с ним, с королем.

Сигизмунд слаб, не хозяин в королевстве. Шляхта – вот истинная природа польского духа. Ее и беречь надо.

В лагере Сапеги было шумно. Воины готовились к новому дню. Наемники, сгрудившись кучкою у костров, чистили пищали и пистоли. Фуражисты кормили лошадей сеном. У некоторых из орудий от постоянной пальбы не выдержали оси колес, и пушки заваливались на бок лафета.

В палатке Сапеги горели свечи и мелькали тени. Даже в темное время суток ему нет покоя. Гетман откинул полог палатки. В полумраке свечей он различил повернувшуюся к нему фигуру.

– Докладывайте, – устало бросил гетман и тяжело опустился в кресло, которое предательски затрещало под весом доспеха.

Тень обернулась и протянула руку со свитком.

– Письмо из Москвы, ясновельможный пан.

– Они еще живы? – резко спросил Сапега.

Посыльный угрюмо кивнул.

– Пока живы, – тихо ответил он и отвернул взгляд от гетмана. – Но тучи сгущаются, и возможно, Шуйский догадается о сих персонах. И тогда дыбы не миновать.

Сапега устало махнул рукой и расстегнул железные пряжки на золоченой кирасе.

Положив на стол капалин, гетман тяжело выдохнул и вновь тяжело опустился в деревянное кресло, больше похожее на трон, чем на походный стул.

– Все мы когда-нибудь предстанем пред Богом, – прохрипел Сапега. – Наградой они довольны?

Посыльный довольно хмыкнул:

– Более чем, ясновельможный пан.

Сапега удовлетворенно кивнул:

– Теперь можете покинуть меня. Я устал.

Посланец поклонился и, словно тень, выскользнул из шатра. Его фигура тихо растворилась во мраке ночи, и гетман вновь остался один. Он полностью скинул кирасу и снял золоченые наручи с королевским гербом. Подумать ему было над чем.

«Значит, Шуйский пока не догадался, кто из его бояр пишет мне эти буквицы. Что ж, тем хуже для него. Завтра нужно собрать военный совет и назначить дату решающего штурма.

Надеюсь, мешки с порохом перенесут в подкопы. Если московиты заметят, то все будет напрасно, и сидеть нам здесь до самой весны».

Языки пламени облизывали сухие сучья, подброшенные в костер. Двое польских гусар, сняв с себя кирасы, жарили на кончиках сабель куски мяса. Их товарищ, сидевший чуть поодаль, слушая их разговор, медленно кивал головой в такт.