Угу, ты еще язык покажи, мрачно подумала я. Василькова обиженно жевала свой салат, глядя куда угодно, только не на меня. Расстроилась, конечно. Я мысленно дала себе пинка – ну знала ведь, что подруга очень эмоционально на все реагирует, могла бы и одобрение какое из себя выдавить.
В конце концов, чего я сразу о плохом думаю? Может, у этого Кемаля действительно самые серьезные намерения. Все ведь бывает в этой жизни. Вот мне мама все время говорит, что у меня всегда стакан наполовину пуст, и вообще, если бы я позитивнее смотрела на вещи, жить мне было бы проще. Мол, нужно верить в лучшее. У меня же другая философия: уж лучше быть готовым к худшему, а потом радоваться тому, что опасения не сбылись, чем рыдать, собирая осколки рухнувших надежд. Вот тогда не будет никаких лишних разочарований.
Помаявшись еще минуту, я наконец положила руку на Милкину ладонь в примирительном жесте.
– Ну прости меня, – улыбнулась я, стараясь выхватить ее все еще обиженный взгляд. – Ты же знаешь, я вечно во всем сомневаюсь. А еще, – она наконец на меня посмотрела, – я просто за тебя переживаю, вот и все.
– Да не надо за меня переживать, – мягко упрекнула меня Василькова, – ты лучше о себе научись заботиться. Поменьше заморачивайся, думай больше о себе. Вот скажи, – она прищурилась, – жалеешь, что тогда так и не познакомилась с тем красавцем на корабле?
Ишь чего! Да я уж и думать забыла о нем. А Милка, оказывается, что-то там заметила, еще и выводы свои сделала. Все успела. А я думала, ее новый любовный дурман под названием «Кемаль» полностью окутал.
– Я даже не помню, как он выглядел, – соврала я и поспешила сменить тему: – Ко мне сегодня ни с того ни с сего Пашка подкатывать начал.
– Ого! – Мила оживилась, как всегда, когда дело пахло новыми сплетнями. – Напомни, это кто такой?
Паша работал айтишником в нашей конторе. Обаятельный добродушный парень, высокий и крепкий, напоминает чем-то героя Джона Красински из сериала «Офис» – такой же милый и приветливый. Мы с Пашкой общались не то чтобы очень часто, но, если пересекались в нашем довольно широком рабочем пространстве, всегда обменивались новостями и могли обсудить что-нибудь интересное или посмеяться за чашкой кофе, если оставались обедать в офисе. Раньше он вел себя очень непринужденно и по-дружески, никаких любовных флюидов и искр между нами не летало, а сегодня он вдруг предложил как-нибудь встретиться за пределами конторы. Я от неожиданности растерялась и сразу согласилась, мол, конечно, почему бы и нет. Как раз сижу и жду, что пригласишь.
А уже когда он ушел к себе в заваленный мониторами и проводами темный кабинет, я мысленно треснула себя по башке: «Зачем оно тебе, Лана, надо?» Во-первых, зачем окунаться в новые отношения, когда дома диван после измены козла-бывшего еще, как говорится, «не остыл», а во-вторых, зачем портить такие замечательные дружеские отношения с коллегой? Если ничего не выйдет, потом обоим будет неловко, общаться, как раньше, уже не получится.
Зато Милка загорелась так, будто это ее, а не меня на свидание позвали.
– Ланка, так это же здорово! Забудешь наконец бывшего, начнешь новые отношения! О, – она аж на стуле заерзала от возбуждения, – давайте на двойное свидание сходим! Ну, когда Кемаль ко мне приедет.
Я тут же яростно замахала головой, пока она нам двойную свадьбу планировать не начала.
– Ну тебя и заносит иногда, конечно, – попеняла я ей. – Какое двойное свидание? Ты в своем уме?
– А что такого? – невозмутимо спросила Василькова. – Я же тебе не в постель к нему прыгать сразу предлагаю. Хотя…
Она ойкнула, когда я кинула в нее скомканной бумажной салфеткой.
Милу иногда заносит, но она моя лучшая подруга, родной человек, и не знаю, что бы я без нее делала.
Мы познакомились в пятом классе. Ее семья переехала в наш город из какой-то деревеньки, я даже названия ее не слышала до того, как познакомилась с Милкой. Наша классная, Раиса Ильинична, привела ее за руку в кабинет литературы со словами: «Дети, это ваша новая одноклассница – Людмила Василькова. Прошу любить и жаловать!» И Милка тут же показала свой характер, тихо, но уверенно попросив называть ее Милой. Так и сказала: «Впредь зовите меня Милой, пожалуйста!» И поправила лежавшие на носу очки в роговой оправе, которые тогда еще носила. Раиса Ильинична с удивлением посмотрела на уже вовсю качающую свои права малявку, но в итоге попыталась принять максимально серьезный вид и согласно кивнула.
Милу посадили рядом со мной – за вторую парту в первом ряду. Она деловито доставала свои канцелярские принадлежности из розового рюкзака с единорогами и красиво складывала их ровным рядком на парту, а я смотрела на ее светлые, словно льняные, как у моей любимой Барби, волосы и ярко-голубые глаза и думала, что красивее девочки я раньше не встречала. Закончив обустраиваться, Мила наконец села на стул, повернулась ко мне всем корпусом и произнесла фразу, после которой я поняла – это начало крепкой дружбы: «Мне нравится», – она кивнула на мою тетрадку с «Черепашками-ниндзя», – «У меня такая же есть, только там еще Мастер Сплинтер».
Так мы и просидели за одной партой до конца школы. Мы были не разлей вода, инь-яном, она – светленькая, я – темненькая. И, даже несмотря на то, что характеры у нас были совершенно разные – я спокойная и рассудительная, а Василькова – вихрь и буря, мы всегда были вместе и почти никогда не ссорились. Бывали у нас, конечно, споры и разногласия, но дружба была крепче.
После школы мы обе поехали в столицу, учились в одном университете: я – на факультете журналистики, а Милка – на экономическом. И даже работу обе нашли почти по специальности: я – в издательстве, о чем всегда мечтала, а Мила устроилась финансовым аналитиком в крупную фирму.
Мы словно жили жизнью типичных киношных или сериальных подружек, которые работают в одном городе, сами себя обеспечивают, а после насыщенного трудового дня собираются в любимом месте, чтобы отдохнуть, побаловать себя вкусной едой и кофе и посплетничать.
– Значит, в эти выходные рассчитывать на тебя бесполезно, – я нервно нажала на кнопку сброса звонка, когда экран в очередной раз загорелся от звонка Антона.
Мила проследила взглядом за моим движением и закатила глаза.
– Добавь его уже в черный список, – посоветовала она.
Василькова никогда не любила Антона. Называла его «прилизанным маменькиным сынком», хотя он уже давно не жил с родителями и вообще не так уж часто с ними общался. Милка считала, что он чересчур инфантилен, недостаточно мужествен и абсолютно негармонично смотрится рядом со мной. «Тебе нужен уверенный в себе самец, а не это недоразумение», – фыркала она, стоило Антону лишний раз заговорить о планах на нашу свадьбу. Ее воротило, когда он чмокал меня в щеку при каждом удобном и не очень случае и когда называл меня исключительно «любимой» и «милой». Пару раз она даже приставляла два вытянутых пальца ко рту, наглядно показывая, как ее тошнит от этой излишней романтичной показухи. Я делала вид, что обижалась на ее пренебрежительное отношение к моей личной жизни, мол, кто еще кого должен учить, но в глубине души не могла ее за это винить. Мне самой часто претили приторные попытки Антона «пометить территорию» и доказать всем, что у нас идеальные отношения. Наверное, если бы он мне не изменил, я сама бы рано или поздно порвала с ним.
– Можешь обижаться сколько хочешь, – Милка помешала чай в чашке и сделала большой глоток, – но твой Антон – настоящий паразит.
– Он не мой, – автоматически поправила я.
Подруга дернула плечом, мол, не суть.
– Устроился как во дворце: в чужой квартире, в центре, на готовеньком. Могу поспорить, вы за коммуналку вместе платили.
Я промолчала. К чему споры – Василькова знала меня как никто другой. Ну да, меня вовсе не тяготил тот факт, что мой парень жил в моей квартире. Он же не альфонс, в конце концов. Тоже работал, не протирал штаны. А то, что у меня было свое жилье, – что, кстати, тоже счастливая случайность! – так не всем так везет. Ну а что козлом редкостным оказался и не смог держать джинсы застегнутыми – это, скорее, вопрос ко мне и моему умению разбираться в людях.
