Ивар успел поймать Алёну на руки. Успел поставить её на пол. И получил. И кто бы мне объяснил, на хрена я так сделал…
– Не трогай её! – услышал я свой косой от пьянства язык. Поздно уже извиняться. Всё просто. Кто кого продавит волей.
Честно, с Иваром мне не тягаться. Он слишком быстрый. Слишком опытный на железе. А вот если не честно, то есть масса вариантов. От того, чтобы толпой замесить, и до грязного оружия вроде кистеня…
Признаться, я в доли секунды продумал все варианты. Я накосячил, но отступать хуже смерти. Отступлю, и будет хуже. Подорву свой и так невеликий авторитет недо-барона…
Примерно эти мысли промелькнули за долю секунды. А потом меня накрыло окончательно. Если спрашивают: «Какой самый страшный наркотик?» Ответ всегда один. Смесь адреналина и норадреналина самый страшный наркотик. Кто не испытывал этого, то дай бог, чтобы и не испытывали.
Раз и всё. Начинаешь мыслить картинками. Ещё хуже, если начинаешь видеть квадрат тридцать на тридцать сантиметров, где всё остальное серая хмарь. Теряешь навык говорить. Ты не сможешь улыбнуться даже спустя пять минут после того, как тебя отпустит. Именно поэтому у тебя с годами выработается привычка постоянно улыбаться, словно в противоречие своей второй натуре…
Я не видел себя со стороны, но могу предполагать, как я выглядел. Я улыбался. Эгей! Думаешь, поймал меня на противоречии?! Сорвало башню – нет улыбкам?!
Так-то ты прав, признаю. Но есть нюанс. Не всё считается за улыбку. Просто растянуть мышцы на лице – это не улыбка. Главное всегда глаза…
Я смеялся. Смеялся до одури. До того, что согнулся, подставляя лицо под пинок Ивара. Меня разнесло. Одурь прошедших дней вылезла из меня. Нельзя вечно бояться. Загони последнюю шавку в угол, и она тоже начнёт огрызаться.
Я смеялся, потому что хотелось. Я смеялся, потому что это парадокс. Я смеялся, потому что это нелепо. Нелепо из-за секундного порыва к девице, которая тебе на фиг не нужна и несёт одни проблемы, ссориться с хорошим бойцом, на которого у тебя планы.
Несколько секунд тревожного затишья, и парни за столами поддержали мой невольный истерических смех.
Бабам не понять тонкую грань между ранимостью и грубостью поступков противоположного пола. Для них мы дебилы, которые иногда могут быть полезны. Зайка, мы все сдохнем от инсульта или инфаркта не потому, что у нас генетика хреновая, или потому что пьём. Всё проще, мы молчим о том, что нас тревожит. Мы подыхаем гроздьями, когда умирают наши друзья, наши последние собеседники, с которыми мы иногда, скрипя зубами под водку, делимся тем, что в границах понятий.
В общем, я смеялся. А как ещё можно выразить парадокс сознания и чувств. Ивар, потирая лицо, смотрел на меня зверем, но после не выдержал и сам засмеялся.
– Знакомься, Ивар… – ржу. – Это Алёна… – ржу. – С ней я хотел тебя познакомить дней десять назад…
Алёна не знала, как реагировать на наши телодвижения. Стояла, смотрела в пол, стеснялась. Зараза такая! Ни в жизнь не поверю, что наша встреча случайна!
– Ну ладно! – пресёк я лишние смешки. Собрался. Ожесточился. – Какого хрена ты тут забыла?!
Наверное, Алёна не ожидала такого вопроса. Наверное, в её мечтах она стояла тут такая вся распрекрасная. Я, осознав свой косяк, неважно какой, падаю у её ног и пою ей романсы.
Блин, куда ты, дура, влезла! На хрена сбежала от жениха?! На хрена обломала себе сытую и довольную жизнь?! Дура!
Примерно это я хотел ей сказать, но промолчал. Да, мелкая. Да, малолетка. Но, видимо, есть что-то в женщинах, чему их не учат, но что есть на инстинктивном уровне. Я высказался и молчу. Я всё сказал. Сказал. И потонул в её глазах…
– Я… Я… – что-то мямлила она.
Это мне придало сил. Я же ей добра желаю, так что не обесудьте. Я опять улыбнулся. Заткнись, скотина! Я сам знаю, как погано выгляжу, когда улыбаюсь.
Смотрели друг на друга. Мне говорили, какие у меня зрачки, когда меня накрывает… Говорили, что они как игольное ушко. Я им верю. Мне непонятно другое. Как при таких зрачках можно видеть что-то большее, чем просто движение. Личный опыт и наблюдения со стороны вступают в противоречие.
– Ну здравствуй, мелкая… – сломав лёд, сказал я, обнимая Алёну. – Всё-таки ты дура…
Хрен знает, как там было бы дальше. Наверное, я обматерил бы Алёну. Смешал бы с дерьмом. Но всё пошло не по моему сценарию. Алёна расплакалась у меня на плече.
Блин. Ну и на фиг мне такое счастье?!
Я не сразу унял её истерику. Блин, а я про что говорил?! Я оказался ещё и виноват, что у неё истерика! Чё-то она попутала! Получила пощёчину и заткнулась.
– Ты чего сбежала-то? – спросил я. – У тебя вроде всё было хорошо.
– Они меня замуж решили отдать, – огорошила меня новостью Алёна. – Как рабыню продали какому-то старому торговцу в жёны. А ему уже сорок два. Он страшный… – зачастила она словами.
– Эй! Потише тарахти! С замужеством понятно… Хороший вариант тут устроиться. Что ты возмущаешься. Ты охренела?! Думаешь, мне сколько лет?! Я тоже старик?! – сам от себя не ожидал, что я так раскудахтаюсь.
– Ты свой… Не чужой… На цепь не посадишь… Я вот думала, ты меня поймёшь… – начала неожиданно для меня всхлипывать Алёна. – А ты такой же, как они…
Алёна расплакалась, а я начал тупить. Никогда не любил слез. Меня чужие слезы вводят в ступор. Скомканно, как-то осторожно обнял её. Прижал к себе. На Земле она была бы мне никем, да и я для неё. А тут всё иначе. Не случайно на чужбине люди тянутся к землякам. Общность языка, культуры, правил поведения и ностальгия по Родине. Никому я тебя не отдам. Не позволю тебя обижать.
– Ладно, успокойся. Никому я тебя не отдам. Я, конечно, не сахар, но что-нибудь придумаю. Одно условие! Слушаться меня будешь во всем! Никакой самодеятельности! Ты здешний мир знаешь ещё хуже меня. Я этот мир, считай, что сам не знаю… Замуж тебя насильно не отдам. В общем, время покажет, куда тебя пристроить. Чужие мы тут для всех. Считай, что тут мы родня… – шептал я по-русски, чтобы никто не понял.
– Я знала, что ты меня поймёшь, – утирая слезы, улыбалась Алёна. Вот коза! Развела меня на мякине. Цирк со слезами устроила, чтобы меня разжалобить!
– Ладно. Забудем. Лучше подумаем, кем ты для местных будешь в моем окружении.
– Сестра. Дочь, – ехидно предложила Алёна.
– Забей. Не самые лучшие варианты, – взвесив её предложения, ответил я. – Ты не представляешь, как вести себя на публике. Местные девицы не так вольготно ведут себя. Быстро спалимся. Лучше и не начинать… А я что?! Так старо выгляжу? А если я начну пьяным к тебе приставать?! К дочери или сестре?! Как на это отреагируют?!
– А ты можешь, папочка?! – с наигранным удивлением спросила Алёна.
– Давай завязывай с приколами. Ты не представляешь, на что я способен… Сам себе временами удивляюсь… Так что особо развязно со мной не веди… А то проснёшься однажды без трусов…
– Хорошо, папочка. Я твоя послушная дочь, – не разрывая объятий, томным голосом воркует Алёна на русском.
– Алёна, я серьёзно. Для тебя это шутки и практика отточить на мне свои коготки… А для меня это серьёзно, – старательно подбирал я слова. Старался, чтобы до неё дошло и её саму не напугать. – Напьюсь…Что-то в мозгу переклинит – и прощай, детство. Возьму силой в полной уверенности, что ты сама этого хочешь… Поздно будет орать, что ты так шутила. Пьяный мужик в такие моменты думает не головой. Милиции тут нет. Некому на меня жаловаться. Поосторожнее со словами. Поняла?!
– Поняла, – сказала Алёна, кивнула мне головой и, разрывая объятия, отстранилась на полметра от меня. – А ты вправду можешь меня изнасиловать?
С учётом того, что ей пришлось пережить, ответить правду – это напугать её. Не говорить правду, потом будут проблемы с её поведением.
– Могу, если доводить начнёшь… Бегать по дому в нижнем белье. Кокетничать со мной. Вести себя фривольно. Ну и всё в том же духе. Или ты думаешь, что я слишком старый для этого? Или у меня не встанет, если меня доводить? А?!
