Мы неспешно ели. Я с каменным лицом делал вид, будто не впервые ем бобра. Гумус не стеснялся и уплетал за обе щеки. Кор Верг, похоже, уже пробовал бобров, и потому ему было безразлично. По Гевуру было непонятно, что ему выпадало за жизнь.

Нашу трапезу стало разбавлять тихое бренчание по струнам. В этой забегаловке что, есть свой музыкант?

– Уважаемая публика, позвольте представиться. Я мэтр Вир Оур Ледроу. Волею богов и ветров принесло нас всех под здешний кров. Да будут благословенны труды наши. Позвольте спеть о самом главном, о том, что всех нас не минует или не миновало. О любви… – звонкий голос барда несся по таверне.

Я уже порядком выпил, и мне песни о любви не в тему. Скотина такая. Мне только не хватало бывших и мёртвых вспоминать. Тварь! Но он в этом не виноват. Он не знает, что не каждому довелось. А кому довелось, не каждому удалось сохранить.

Бард рвал глотку на лирике. Как я понял, он пел о благородной даме, что не дождалась своего рыцаря из похода. В общих чертах: слава воинам, слава верности и чести благородных дам, слава прекрасному чувству любви.

Понятно, на кого была ориентирована песня. Я хоть и не все слова понимаю, но главное чувствую. Пожертвуйте, благородные господа, монетку, лучше из золота, на нужды Мельпомены.

Кор Верг прогрузился, не иначе Изру припомнил. Гумус смотрит восторженным взглядом, походу, возомнил себя рыцарем из баллады. Даже Адрус, захмелев, топчет правой ногой[22]под столом в знак одобрения. Только мы с Гевуром более цинично смотрим на жизнь. Меня жизнь не раз обламывала, да и его, думаю, так же.

– Не рви струны! – услышал я свой хрипящий голос. Это хреново, меня опять по пьяни заносит. – Спой… Не о любви… Спой… О главном…

Каким каркающим кажется мой голос на фоне его голоса, но мне всё равно. Хочется что-то выразить, прокричать, но что, я и сам не знаю. Кто бы мне подсказал. Наверное, стресс последних двух месяцев меня поймал, подловил.

Бард долго собирался, перебирал струны местной балалайки. Перебирал струны от лирики и до боевых маршей, что само по себе нелепо на струнных. Я не сразу понял, что так он подстраивается под меня. Это и есть игра на контрастах, когда выбираешь одного и по нему ориентируешься. Бард в качестве ориентира выбрал меня, что и неудивительно, своего единственного критика.

Запел. О чём он пел, я не особо понял. Я слушал музыку. Не сразу я понял, что он пел. О матери. О детях, что сгинули, но не забыли о матери. Об одинокой старушке. Скотина. Попал, подобрал струны под мою пьяную душу. Не знаю, что дальше было. Помню отрывками. Скотина я такая пьяная, накушался.

– Кор-э́… – за спиной вопит мой Гумус, который, зная меня, подозревать может всё что угодно.

Вспышка памяти. Провал памяти. Отрывок памяти. Я стою рядом с бардом, тискаю музыканта. Провал в памяти. Озарение уже за столом. Мы сидим с бардом за нашим столом. Я поднимаю морду от стола, а он бренчит по струнам, что-то поёт.

Гумус трезв. Почему он трезв?! Эта зараза при любом случае напивается, хотя это не его вина. Он молод, и ему немного для счастья надо. Гевура нет за столом. Верг такой же пьяный, как и я. Адрус пьёт пиво.

Осматриваюсь по таверне. Моей дружины за столами почти нет, но несколько вполне трезвых сидят за столами, почти не пьют и не едят. Надо будет потом выразить своё поощрение Мо-гру. Похоже, это его идея, пасти меня пьяного, на всякий случай.

– С возвращением. – огласил чуть ли не на всю таверну моё отрезвление Адрус. – Без тебя не так интересно.

– Что угодно вашей милости? – спросил меня бард. Интересно, а я говорил, что я претендент на баронство? Откуда он знает, что я могу быть «милостью»?

– Пой. И всё, – косо ворочался мой язык.

Он что-то играл, я пил, догонялся до прежнего состояния. Сушняк прошёл, в мозжечок бьёт алкоголь. А потом я вырвал местную балалайку из рук барда. Что на меня нашло, сам не знаю. Хотел, наверное, что-то сыграть, но какое там сыграть, на незнакомом инструменте. В моём-то состоянии?!

Передёрнув по струнам, я вернул балалайку барду. Не моё это. И запел а капелла. Честно, изначально я хотел спеть об одном. Даже пытался перевести на местный русские слова, но запел о другом. Но хоть убей, не помню, что я пел. Смутно догадываюсь, что пел на русском…

Меня не перебивали, дали выразиться наболевшему. Да, и сам я понимаю, что дал маху. Но мне дали спеть на чуждом для них языке…

– Господа. Простите меня. Я накушался. Простите, что… Да мля, просто простите! – высказался я за свой позор откровенности.

Кор-сэ́ Адрус что-то невнятно пробурчал. Гумус спал под мой тихий вой. Ритм даже чуждых слов – это всегда ритм. Тихий ритм убаюкивает…

Бард спросил по теме, о чём я пел. Я как мог перевёл песню. Музыкант выслушал мой косячный перевод, что-то настраивал, подбирал и запел. Он пел на местном мою тему. Да косячно, да с недочётами, но пел. Тут я понял, что это судьба.

– Ты куда двигаешься? Поедешь с нами в столицу? Туда и едешь. Тем более езжай с нами. Как там тебя?…Вир Оур…

Дал же Бог имечко… Вир, я беру тебя под свою руку на время пути до Шакти… – произнёс я традиционную форму покровительства дворянина.

Наш путь после Блостбаля пошёл по накатанному тракту. Раск распродал трофеи ещё в городке. Его торговля, за минусом его доли, вышла мне в сорок семь золота и три серебра. Весомая добавка к моим деньгам.

Раск уговорил меня сопровождать нас. Не его сопровождать, а нас сопровождать…

В столице без товара он балласт, но путь – это возможность завести знакомства, тупо узнать цены в его деле. Наша невольная охрана его тушки позволяет ему этого добиться.

Ночью, когда ночевали в поле, приснился Антеро. Стоял и смотрел на меня. Весь такой в побитых латах. Правый глаз вытек от удара палицей. Его губы что-то шептали, но я не слышал. Смотрел на меня одним глазом и, наверное, матерился…

Ты прости меня, старый. Не мучай меня воспоминаниями. Я же при первых днях нашего знакомства мечтал тебя убить. Ты сам об этом помнишь. Не мучай себя и меня. Сдохни уже, чего и себе желаю в твоей ситуации. Не снись мне. Оставь меня…

На тракте было оживлённо. Мы то и дело обгоняли неспешные телеги крестьян и группки пеших. Временами обгоняли фургоны малых караванов. Купцы смотрели на наши двадцать с чем-то рыл настороженно, но особо не паниковали. Тут земли маркиза Лерокуна, а его бароны на своей территории особо шалить не позволяют.

Несколько раз, якобы случайно, наш отряд встречался на дороге с патрулями местных властей. Мы косились на патрули, а они в ответ, не скрывая, срисовывали взглядами тряпку моего флага, белая сова на синем фоне. Стяг, наверное, единственное, что не давало нас отнести к наёмникам. Хотя все знают, что в крупных отрядах бродяг есть свои флаги.

На третий день, после Блостбаля, нас даже повстречал целый кор-э́ с пятёркой рыцарского копья, десятком конных лучников и тремя десятками бойцов.

– Кто такие?! Куда?! Подорожная! – рвал глотку дружинник патруля, едва только наши отряды остановились в противостоянии.

– А ты сам кто такой, чтобы спрашивать?! Хамло! Я тебе твою подорожную знаешь куда засуну?! – в ответ рявкнул кор-сэ́ Адрус.

Вот зараза, сколько раз уже было оговорено, что он едет инкогнито, а значит, должен помалкивать. То, что он инкогнито, в общем-то не принципиально, но желательно. Согласитесь, у многих возникают вопросы, почему кор-сэ́ путешествует с отрядом воинов не под его родовым стягом. Зазорного в этом ничего нет, такое нередко бывает, но каждый раз объясняться уже надоело.

– Кор-э́… – кивок патрульного рыцаря в мою сторону. На мне и Верде сюрко с вышивкой совы, а не как у дружинников, с той же совой, но трафаретом краской. Но при мне Гумус со стягом, а значит, я в отряде главный. Адрус в сюрко короля, чёрной краской собачье туловище с рыбьим хвостом заместо головы на красном фоне – признак гвардии короля и частей, приравненных к ним. – Я кор-э́ Марун из Непырок. Смею заверить, мой человек понесёт наказание за свою дерзость…