Идёт, по сторонам смотрит, родным краем любуется, душа радуется. И тут вдруг прямо перед ним, на дорожку, из леса женщина с вязанкою хвороста за плечами выходит да чуть ли не в него утыкается.

– Ой, прости добрый молодец, не заметила тебя,… иду вниз смотрю, плохо вижу, сверху ноша давит… – тут же извинилась она.

– Ну что ты, что ты,… это ты меня прости,… я сам виноват,… засмотрелся на красоту нашего края, да тебя чуть с ног не сбил! Давай-ка я лучше помогу тебе… – отвечает Митяй женщине, и низко поклонясь, широко по-доброму улыбнулся, потому как душа его теперь вовсю раскрылась, и отныне он решил все свои прежние худые проступки искупить, и дальше делать только светлые и полезные дела. Взвалил он на себя вязанку хвороста, словно пушинку лебяжью, да чтоб совсем налегке не идти во вторую руку ещё и пару больших орясин прихватил.

– Тоже на дрова сгодятся,… ты только скажи куда нести? – спрашивает он у женщины да покрепче вязанку сжимает.

– Ой,… сколько дров-то,… ну мне теперь надолго хватит,… а нести их в посад надо… – отвечает ему женщина.

– Ну, в посад так в посад… – поддакнул ей Митяй и степенно по дорожке зашагал. Идут они, уже и познакомились, женщину Марфой звали, беседу о делах хозяйственных завели, всё веселей. До посада быстро добрались. Вот уже и её дом показался. Подходят они ближе и вдруг из дома на крыльцо пригожая девица выходит.

– Матушка, что такое? Что случилось? – взволнованно спрашивает она и, то на мать, то на Митяя удивлённо смотрит.

– О, нет-нет, не подумай чего,… всё хорошо! Вот доброго молодца в лесу повстречала, а он мне помочь вызвался,… познакомься доченька с хорошим человеком… – отвечает ей мать.

– Ну отчего же не познакомится,… можно и познакомится,… меня Алёна зовут, а тебя как, добрый молодец? – улыбаясь, спрашивает девушка у Митяя и в глаза ему заглядывает. А тот стоит, молчит, словно язык проглотил. Сказать ничего не может, онемел от красоты девичьей, оторопел, растерялся. Алёна тоже молчит, ответа ждёт, а он застыл, как столб глаза раскрыл, веками хлопает и что-то про себя бормочет, невнятное промычать хочет.

Тут-то она от такого его глупого вида весёлым смехом и прыснула. А смеясь-то, ещё краше выглядеть стала. Волосы светлые аки свежий снег вокруг её милого личика развиваются, зубы белым жемчугом слепят, улыбка нежная на устах алых играет, глаза небесной синевой завораживают. Дрогнуло сердце богатырское, и войны, никакой не надобно, вмиг покорилось оно красоте девичьей.

– Да что же это ты, экий недотёпа,… опусти хоть хворост-то… – смеётся Алёнка, заливается, да подходит к Митяю и помочь ему желает, хочет с плеч вязанку снять. А Митяй-то от её прикосновения вздрогнул, словно пчелой ужаленный, да тут же в себя и пришёл.

– А я Митяй,… купца Дормидонта-Плешивого сын… – наконец-то опустив и хворост, и орясины, сам ещё не понимая, что с ним происходит, пробормотал он.

– Ну вот,… надо же, хоть что-то сказал… – улыбчиво откликнулась Алёнка и нежно посмотрела на силача, ведь он-то ей тоже приглянулся. Да и как не понравится такой могучий добряк с чистым сердцем и добрыми помыслами. На Руси всегда таких ценили. Алёнка ему по народному обычаю за помощь его бескорыстную предложила водицы испить да хлебца откушать. Предложение он принял и в дом вошёл. А там слово за слово и разговор завязался.

Вот уже и ночь на двор пришла, а они всё говорят и говорят, никак насладиться беседой не могут. И так их молодые сердца сплелись, что не хотят они расставаться и всё тут, уж больно они полюбились друг другу. Уже и луна взошла и темнота в сон клонит, а они за руки взялись и всё разговор ведут. Мать смотрит на них, и побеспокоить боится, не желает счастья-радости спугнуть, ведь с тех пор как пропал отец Алёны, она впервые такая весёлая стала. До сего дня ходила Алёночка понурая, жили они в грусти и печали, а тут Митяюшка-свет появился и в одночасье изменил всё. Вмиг расцвело, распустилось счастье девичье, надеждой сердце наполнилось, любовь в нём поселилась.

Вот и мать сидит не дыша, мешать не смеет, да лишь жалеет, что её муж, отец Алёны, не видит дочерней радости. Прошло уже лет десять как он, доблестный солдат Иван, пропал, родину от врагов оберегая. С тех пор Марфа одна так и растила дочь, сама хлеб сеяла, сама жала, а где и дичь добывала. А как Алёна подросла, так матери помогать стала.

Да только вот в лес-то мать её не отпускала, сама за хворостом ходила, сил-то ещё много было, ведь и не старая совсем, хоть и седая вся. Это она так от горя изменилась, что Ивана рядом не стало, уж так она любила его касатика. И ведь было за что, Иван добр и умён был, дочку обожал, души в ней не чаял, всегда им верной защитой был. Но что случилось, то случилось. Ушёл он как-то в дозоры дальние, да и исчез. Уж и нет его, а любовь-то осталась. Вот поэтому-то Марфа и ждала его, ни смотря ни на что, в надежде на его возвращение.

А молодые влюблённые так бы, наверное, и просидели до утра, да только Митяй вдруг ненароком до свисточка заветного дотронулся. Тут же вспомнил о друге своём Огоньке, об обязательствах перед ним, да и о братьях своих негодных коих с утра обещался наставлять, тоже задумался. И как бы ему не хотелось с Алёнкой расставаться, всё же пришлось им попрощаться. И Митяй, договорившись о следующей встрече, с большим трудом и грустью на сердце покинул гостеприимный дом.

На следующий день, под благостным впечатлением от вчерашней встречи, Митяй движимый благородным желанием творить добро, потребовал от своего отца немедленно начать отдавать долги ограбленным им купцам, дабы быстрей разделаться с томящим душу грузом вины. Выбора у Дормидонта не было и он, хоть и нехотя, но согласился на требования сына. Позавтракав и взяв деньги для отдачи первого долга, они отправились в лес. Там Митяй достал свисток и дунул в него. Почти сразу же в небе появился Огонёк. Взмахнул пару раз крыльями и приземлился.

– Ну, здравствуй богатырь,… что готовы лететь в края дальние за леса густые исправлять проступки свои давние? – спрашивает он.

– Готовы Огонёк, готовы! Вот и мой батюшка с духом собрался,… и уже не отступится от задуманного,… так что медлить не станем, давай-ка побыстрей полетим… – отвечает ему Митяй и отца подводит. А Дормидонт-то при таком огромном виде Огонька, заробел совсем, еле ноги передвигает, идёт бледный весь, слово вымолвить боится. Но Митяй долго церемонится, не стал, усадил отца на Огонька, да и сам взобрался.

Взлетели они, а уже через час первому купцу долги отдавали. Тот подивился такому поступку, деньги взял, да и простил Дормидонту обиду старую. Порадовались они и дальше полетели. Вернулись только к вечеру, усталые, но довольные.

– Я бы никогда и подумать бы не мог, что отдача долгов может стать таким приятным и успокоительным занятием… – оказавшись уже дома, высказался отец. И раз уж он так рассудил, то видимо ещё не до конца его характер был испорчен колдовством Ефрема.

– Но и это ещё не всё батюшка,… завтра опять полетим… – одобрительно кивнув, поддержал его Митяй, и пока ещё совсем не стемнело, скорей на встречу с Алёнкой побежал. А Дормидонт избавившись от груза старой вины, с великим облегчением спать пошёл. И только Агей с Игнатом всё никак успокоиться не могут, не по нутру им это дело.

– Того и гляди всё отцовское состояние разбазарят,… нам-то ничего и не достанется… – злобно прошептал Агей.

– Сам знаю, что такое может случиться,… ох, чую надо нам от Митяя избавляться… – поддакнул Игнат. И они тут же зашептались как бы им лучше брата извести. Но как бы они тихо не шептались, мать всё же услышала да тут же и высказала им.

– Ох, недоброе вы задумали,… не трогали бы вы Митяюшку,… он ведь вас от таких страшных бед уберег, а вы его погубить хотите… – попыталась остановить она своих сыновей. А они и слушать её не стали, лишь шикнули на неё да пошли дальше свои коварные планы строить, как Митяю навредить. А он-то бедолага и знать ничего не знает, и ведать ничего не ведает, живёт себе и беды не чует. Радость у него теперь – Алёнушка. Вот и сейчас, прибежал он к ней, повстречал её у калитки, и стоит, милуется, про дела свои добрые ей рассказывает.