Рассказывая так подробно об этом, я хочу сказать будущим бойцам, что, если перед вами стоит человек и громко кричит, это еще не значит, что он много может.
* * *
По итогу учебки по прошествии шести месяцев я сдал все необходимые нормативы, и мне присвоили звание младшего сержанта, теперь весь мой призыв ждал распределения. Был какой-то ажиотаж, а скорее, все мы жаждали выбраться из учебки, но боялся попасть в «плохую» часть. Я уже довольно хорошо разбирался, что такое армия, на своей шкуре всё прочувствовал. Очень не хотелось попасть в стройбат, по слухам, солдаты там всё время что-то строят, копают, и набирают туда в основном неугодных, проблемных.
Мне вспоминается, что все грезили частями, расположенными в южной стороне России, такими как Чеченская Республика, республика Дагестан. Попасть именно в эти республики считалось у нас везением, или только я хотел там служить, как тот мой друг, вернувшийся из армии.
Вечерами размышляя о дальнейшей судьбе, мы оценивали шансы. Я услышал, как кто-то сказал, что в опасные места не берут на службу солдат, которые росли в семьях без отцов и являлись старшими из братьев. Как раз мой случай, меня точно не возьмут, подумал я, но решил точнее разузнать об этом. Допытываясь у командира взвода, я выяснил, что это правда. Принудительно не отправляют, но, если написать заявление о желании там служить, то есть вероятность, что не откажут.
Так я и поступил, а позже выяснилось, что не один я написал заявление. С каждым днем рота редела, свободных кроватей оставалось всё больше, а надежды – меньше. Я думал, что лучших всегда отбирают сразу, а остальным уж как повезет.
Как-то утром после завтрака командир роты назвал фамилии четверых, в том числе и мою, и поручил нас незнакомому лейтенанту. Тот приказал быстро собрать личные вещи и следовать за ним. Выйдя из казармы, прошли в последний раз через КПП (контрольно-пропускной пункт) учебки, и проследовали в направлении железнодорожной станции.
Была зима, и мы вшестером (нас сопровождал офицер) грелись на вокзале города Коврова, и, хотя деньги были, все, что нам удалось купить (больше ничего не продавалось), – это несколько батонов белого хлеба и пачку сливочного масла. Один из нас, разрезав батон вдоль, стал на половину накладывать масло, именно накладывать, приговаривая, что масло надо не мазать, а накладывать. Просто запомнилось!)))
В Дагестан
Зимой поездка до Москвы не показалась такой примечательной, как та, июньская, когда только ехал в армию. Ночью, сойдя с поезда, быстро пересели в другой и отправились в путь.
Я мало что знал о Дагестане, и признаться, вообще мало что знал о стране, в которой жил. Поселковое образование больше старалось отвлечь детей от улицы, от воровства, чем научить понимать Пушкина. Я всегда ходил в школу, как на каторгу. Сидя за партой, смотрел в окно, мысленно вырываясь за пределы школы. Учителя были не способны увлечь нас учебой. Скорее всего, из-за собственной неквалифицированности. Они вкладывали свои знания в некоторых учеников, являвшихся их же родственниками, тянули за уши, ставя пятерки. А я всегда числился двоечником без шанса стать умнее.
Улица, напротив, давала все: друзей, занятость, знания, заставляла познавать жизнь на своих собственных ошибках. Учила находить медные кабели, копаться с магнитом на свалке, складывая в сумку от противогаза мелкие никелевые чашки, захороненные бульдозерами.
Во время уборочной мы бегали по полю за комбайнами, крича: «Дядь, прокати!» Те с удовольствием сажали нас в кабину, давали порулить и объясняли, как нужно убирать урожай. Работали в яблоневых садах, нежно складывали фрукты в ящики. Ранней весной собирали кленовый сок, делали ножом на стволе дерева язычки, подсовывали под них обломанную тонкую ветку и, обвязав за горлышко бутылки, веревкой привязывали их к дереву. А потом грелись у костра, иногда проверяя свои бутылки. Если сок переставал капать, искали новое дерево. А вечером, совершенно промокнув, возвращались домой с добычей.
И безошибочно определяли, коснувшись обратной стороной ладони оголенного провода, есть в нем напряжение или нет, сколько вольт – это зависело от силы жжения кожи. Зимой играли в хоккей на одном из замерзших озер. Сами из фанеры выпиливали клюшки, а на старые коньки пришивали войлок от валенок, делая их немного более устойчивыми, а у кого не было коньков, играли в хоккей в валенках, а в футбол в сапогах. Катались зимой с отвалов породы на алюминиевых листах, забыв о еде, проблемах и школе. На улице, не в школе, мы учились тому, что было необходимо для жизни в то время, и считали эти знания более значимыми, чем формулы. Тогда цветные металлы являлись самой твердой валютой, позволявшей купить еду, одежду, мотоцикл.
Лежа на верхней полке, смотрел на мелькавшие в окне деревни, города, озера, реки и леса. Мне не хотелось спать. Вагон, заполненный людьми, вскоре порядком опустел, мир за окном перестал быть узнаваемым, тянулась степь.
Подъезжая к Дагестану, мы заметили, что в вагоне, кроме нас, остались только местные жители мужского пола. Почувствовав, наверное, что они на своей территории, окружили нас и предложили отдать им всё ценное. Мы, естественно, не собирались им ничего отдавать, но оказались в невыгодном положении: чужая республика, люди утверждающие, что это уже не Россия, и направленные в нашу сторону ножи, – вынудили опустошить карманы. Офицер, сопровождавший нас, не вмешался, позволяя им совершить задуманное. Риск быть избитым или порезанным не стоил дешевых часов и яркой зажигалки (а что еще могло быть у солдата).
* * *
Из Махачкалы отправились в Буйнакск[9] в 396-ю бригаду. Проехав КПП, через 100 метров остановились у дома культуры, офицер приказал строиться около машины, а затем отвел в здание и указал на свободные места.
ДК был забит такими же солдатами в новой форме, приехавшими для прохождения дальнейшей службы, и теми, кто только призвался на службу в армию.
Все мы ожидали распределения по частям и ротам. Ждали долго, нас не кормили. Офицер, сопровождавший нас, оказавшись в части, даже осмелел и на всякие наши неуместные вопросы или действия бил по лицу. Лучше бы он проявил решительность тогда, в поезде. Мой товарищ сказал: «Посмотрите, у него кулачок маленький, а бьет довольно больно». Под вечер мы стали замечать, что солдаты, выходившие в туалет в новой форме, возвращались в старых бушлатах, а некоторые – в серых шинелях.
Мы понимали, что если пойдем в туалет, то рискуем, что и с нас снимут новенькие бушлаты, выданные в учебке, а нам не очень хотелось с ними расставаться. Терпеть было уже невозможно, поэтому попросили офицера проводить в туалет, надеясь на то, что всё обойдется. Вышли на улицу, под ногами хрустел снег. Пошли в темноту, невдалеке еле виднелся уличный туалет. Я тогда подумал, что специально ведут в это место. Как только мы подошли к нему, нас тут же окружило очень много солдат, которые вполне прилично предлагали поменять свой бушлат на «шикарную» серую шинель. Они уверяли, что как только распределение закончится и мы приедем в свою часть или останемся служить здесь, в бригаде, нам обязательно выдадут новые бушлаты. Понимая, что они врут, мы отказались меняться, но ситуация накалялась и могла перерасти в драку, в которой шансов у нас практически не было, ведь специально в туалет выводили очень маленькие группы. Тем более что нестерпимо сильно хотелось…, в общем, и мы не стали исключением, пополнили ряды солдат в шинелях.
Мы провели еще какое-то время в ДК, а затем, уже поздно ночью, нас посадили в грузовик и повезли в другую часть, где нам и предстояло служить. Ехать было не очень далеко и, не успев особенно замерзнуть (шинели почти не согревали), мы прибыли на место. Завели нас в какую-то казарму, показали наши кровати, отбой. Так закончился мой первый день в новой, совершенно новой жизни.
