— Алло.

— Где они, Киара? Давай по существу. Мне похуй, если меня слышит до фига народу. Это твои проблемы. Где мои наброски? Клянусь Богом, если ты собираешься записать хоть что-то для себя, то это будет…

— Они у Кеннета.

— Объясни, какого хуя.

— Это то, что случилось в туре. Кеннету нужно было что-то, достаточная причина, чтобы отпустить меня от себя и в другой лейбл.

Картер молчит. Я даже не слышу звуков его дыхания. Но Картер всё ещё здесь. Всё ещё на линии. Просто есть лишь гробовая тишина. Хотя в гробу и то наверняка громче. Со временем там появляются черви. Много червей. Я прямо как червь. Как змея, что проползла куда-то и всё там разрушила. Почему он не орёт на меня? Потому что никогда не повышал голос в отношениях со мной? Сейчас есть весомый повод. Другого такого и не будет.

— То, что у нас было… Ты обменяла нас на успех и избавление от мерзавца-продюсера?

— Картер…

— Лучше бы ты сделала что угодно другое, используя своё тело. Не думала ему отсосать?

Картер бросает трубку. Не могу поверить, что он так сказал. Не могу понять, зла ли я или впечатлена. Он не повысил голос. Не. Повысил. Но всё равно что повысил. Слова на разрыв. Так он только поёт. Как впервые в жизни. И как в последний раз. И в камерных ресторанах в вечера живой музыки, и на фестивалях, где прямо под открытым небом ждут десятки тысяч людей. Он не делает разницы. Он оставляет себя везде. В воздухе. В заряженном адреналином воздухе, которым дышат все они. В их эмоциях, что они уносят с собой домой и делятся потом со всеми, кого знают. Это впервые коснулось меня подобным образом. Впервые слова на разрыв имеют отношение лишь ко мне. Блять. Нужно собраться. Я сама оплачиваю время в студии. У меня ещё полтора часа. Необходимо продолжить. Периодически голос срывается. Кажется такой хернёй петь о любви, когда из моей жизни она ушла. На словах о том, чтобы смотреть на звёзды и лежать среди травы в поле, и любить, я едва могу вдохнуть, набрать воздух и пропеть. Не думала ему отсосать? Картеру нравилось, как я это делаю. С ним я улучшила навыки. В первый наш раз я прикусила ему и искала лёд в его холодильнике, а потом выкочёрвывала его из формы немалое количество минут. Картер отшучивался, что с кем не бывает, но мне было настолько стыдно, что я избегала его два или три дня, игнорируя звонки и сообщения. Недалеко ушедшие от подросткового возраста, мы были во многом глупыми и странными, и даже наивными. Но почти в двадцать восемь в моей жизни больше нет места наивности. Да, я думала о том, что, может быть, придётся отсосать. Обо всех актрисах, которые, по слухам, так прокладывали себе путь в большое кино и получали главные роли. Спору нет, Кеннет временами и даже чаще вёл себя, именно как мерзавец, но домогаться… Нет, он никогда ко мне не лез. Никаких подкатов, двусмысленных фраз и намёков. Его слова, что он перекроет мне кислород, в случае чего прозвучали бы наихудшей шуткой на свете. Я сделала себя сама. Я уже являлась кем-то и до Кеннета с его лейблом. А потом я встретила Картера, и он часто присутствовал во время моих репетиций, наблюдал за Кеннетом и держался молчаливо, но внушая безопасность мне и предостережение другим. «Сделаешь что-то ей и будешь иметь дело со мной». Но теперь Картер не мой, и никто не заменит его в качестве поддерживающего бойфренда, что защищает, даже когда угрозы нет.

На протяжении целого дня я больше ничего не слышу от Картера. Скорее всего, он ненавидит меня. Иногда люди склонны преувеличивать. И то, что касается эмоций и чувств, в том числе. Путать любовь и влюблённость, дружескую симпатию с чем-то более глубоким и грусть со злостью тоже. Чувства бывают схожи. Например, когда и при дружбе, и в любви предполагается, что другой человек проявляет участие. Или когда что грусть, что злость привносят в облик мрачность и словно утежеляют черты лица того, кто не слишком и счастлив. Иногда трудно разобраться. Но я, правда, думаю, что Картер ненавидит меня. Я лишила его собственности. Песни тоже собственность. Интеллектуальная. И ценится она дороже вещей из шкафа. Картер её не покупал. Всё было в его голове, и он вытащил, извлёк это на поверхность. Длинные дни или ночи без сна, мысли и слова, что не вписываются, отправляемые в утиль листы с перечёркнутым текстом. Это я покупаю труд композиторов и тех, кто может сочинять. Если бы я писала сама, то, может быть, никогда бы не совершила такого с Картером. Что уж теперь говорить. Поздно вечером, в то время как я стою у кровати только в пижамных шортах, голая по пояс, от Картера приходит сообщение. Я дотягиваюсь до телефона почти с чувством отчаяния, ощущая стену между нами. Невидимую, но реально существующую.

Я был бы рад пойти в суд.

Иди. Ты, должно быть, обдумал это. Действуй.

Он всегда всё обдумывает. Не действует сгоряча. Не держит что-то в себе, но и не выплёскивает эмоции взрывным образом. Прошло много часов. Интересно, он посоветовался со своим адвокатом? Джек было опускает лапу на мою майку от пижамы, но видит, что я заметила, и пятится в сторону от меня, наклоняясь понюхать пол. Наверняка снова пахнет химией от средства для деревянных напольных покрытий. Знаю, клининг халтурит, не моя полы второй раз уже без добавок. Тем не менее, пока Джек только нюхает, а он никогда не лижет, я совершенно спокойна.

Обдумал. И это не стоит того. Я напишу охуенный хит, много новых охуенных хитов, и ты будешь жалеть.

Я не успеваю ответить или вообще не собираюсь отвечать. Иногда нужно просто выговориться. Иногда нужно дать это сделать. Позволить и выслушать, даже если не хочется выслушивать.

Ты будешь охуенно жалеть.

Ну ладно. У меня нет слов. Горло сводит от того, что их нет. Буду ли я жалеть? Если и буду, то именно так. Охуенно. До омерзения к себе. До ощущения того, что я грязная и противная. До желания частично стереть себе память. Вот каким бывает чувство сожаления. Оно вращается внутри тела по кругу, вверх и вниз, то туда, то сюда, то в голове, то отдаваясь в колени, заставляя их подгибаться. Ощущение слабости в ногах приятно лишь тогда, когда вызвано мужчиной и тем, что он хочет заняться с тобой сексом. Я думаю о сексе, и часть меня, тёмная сторона, которая, как считается, есть у всех, толкает сознание к чему-то отвратительному. Сделать фото. Сделано. Отправить. Отправлено. И только потом я натягиваю майку. Картеру нравились мои сиськи. Может, лицезреть их поможет ему в написании обещанных охуенных хитов. Ну или он просто сотрёт всю переписку к чёртовой матери. Я чётко вижу, что сообщение уже получено и прочитано. Давай, напиши мне, чтобы я шла к чёрту, Картер. Напиши это.

Чего ты добиваешься? Если это замена извинению, то ты выбрала хреновый способ.

А чего добиваешься ты? Я с радостью выступила бы ответчиком и прошла бы через стадию, когда в жёлтой прессе мусолят всю грязь, что вылезает наружу, но мы оба знаем, что Кеннет просто всё выкинет или уничтожит через шредер.

Я так охуенно тебя любил. На этом всё, Киара.

Всё так всё. Всё к лучшему. Представляю, если бы мы поженились и даже обзавелись детьми, после чего всё стало бы разваливаться. Дети всё меняют. С ними всё по-другому. Труднее оставаться влюблёнными друг в друга, заниматься сексом без проволочек и внезапных вторжений в спальню, а потом труднее расходиться, сберечь подрастающему поколению психику и забыть про брак, когда бывший супруг часто рядом ради детей. Любовь требует каждодневных усилий не меньше работы. А я устала их прилагать. И Картер, видимо, тоже. По крайней мере, я утрясаю всё с Кеннетом. Мы подписываем все бумаги, и, официально свободная от Warner, я перехожу под крыло Universal. Меня звали в Sony, но Sony уже несколько лет как сотрудничают с Картером. После охуенной любви охуенный конфликт интересов не то, чего хочется. Сталкиваться с ним в офисном здании или на парковке близ него. Проходить мимо и делать вид, что это вообще не я, и что это не он, и что мы незнакомцы. Или, завидев заранее, парковаться подальше в ожидании, когда Картер зайдёт внутрь и уедет на лифте, чтобы выждать время. И что-то говорить или как-то реагировать, когда всё равно случится столкнуться в одном коридоре. Не верю, что подобного совсем никогда бы не произошло. Я всегда думала, что достойна и заслуживаю счастья. Мне внушили это родители. Что в мире есть человек только для меня, а я свою очередь предназначена ему, и ничто нас не разлучит. Ну, кроме нас самих. Да, такая оговорка проскальзывала в их словах. Что люди иногда сами хороши или плохи и делают друг другу всякое. Так что мои родители, прямо скажем, в бешенстве. Для них Картер чуть ли не святой. Первое время, что мы встречались, папа всё никак не мог перестать говорить, что мало кто согласился бы взять женщину с собакой. Как будто собака это ребёнок от прошлых отношений и требует любить её, даже когда ты не чувствуешь с ней связи. Я смеялась над словами отца, но всё-таки была с ними согласна. Если отставить их юморной подтекст, то Картер действительно многое брал на себя. Он не возражал погулять с Джеком один, если я застревала в студии или где-то ещё на целый день, при том, что и у Картера были свои дела. А когда у меня случился первый тур после начала отношений с ним, и я думала, как пристроить Джека к родителям, которые не особо ладят с собаками, Картер сказал, что не нужно. Что они просто останутся жить вдвоём, и что всё будет хорошо. Он никогда не желал сплавить Джека, даже когда тот был надоедливым и мог скребстись в дверь комнаты, пока мы пытались заняться сексом, несмотря на звук когтей по дереву. Я могу понять, как, должно быть, неприятно осознавать, что развалились не чьи-то чужие отношения, а отношения родной дочери, причём виновата-то она, а святой парень по-прежнему святой. Это так очевидно в тоне отцовского голоса, которым он сетует из-за стола.