Но это те, что уже превратились в Джульетт, которые сегодня так бойко каются. А каково ещё сохранившим невинность? Тем, кто ею дорожит подобно героине де Сада, как им поступать? И как с ними поступит теперешняя жизнь? Невероятно поляризированная, жизнь, которая загнала в крайности излишнее количество свободного из образованных народу: большую часть в бесовскую крайность; меньшую – в прометеевскую, светоносную.

Надо отъехать далеко от России, чтобы в полной мере увидеть и оценить эти крайности. Изнутри не видно, голодный быт не даёт, всё застилает бытовухой, изматывающей душу. Надо выехать на Запад, туда, где усреднена, где крайности подрублены, и масса сгрудилась к нравственной середине: формальной благопристойности ритуальных, ханжеских отношений. Где нет сегодня Прометеев, разве что Люциферы небольшого калибра, и бесы тщательно свою природу маскируют гуманностью и либерализмом, мол, всякому позволено у нас мнение иметь, при этом своего не открывая мнения. Нет здесь, в мире западных демократий, черно-белого контраста стихий, гуляющих сейчас по России; смазана и пасмурна духовно-нравственная жизнь. Тут даже на добродетельную красотку Жюстину навряд ли кто посягнёт насильно: нравственность положено соблюдать. Одно слово- декаданс печальный века сытости. Тут не сбылось пророчество Рудольфа Штейнера про то, что в грядущем, лет через 50 (точно наше время) человечества в среднем смысле не станет: Скотоподобие и Богоподобие – два типа завтрашнего человечества. Невероятна дистанция меж такими типами!

Такое разделение, скорей, случилось в России, в той резкости нравственного бытия, в этой овеществлённости бесовства, поисков рая, спасения и каждодневного духовного натяжения на Прокрустовом ложе быта – большое разделение вышло в народе. На Западе бес неуловим, множественен, а добро расплывчато, лживо. Не принято, да и не надо, задаваться поиском смысла жизни, потому что считается жизнь вокруг – справедливой и безусловно правильной. В России бес очевиден. Добро и зло разделены грубо и зримо. А сделка с дьяволом, мамоной – проза жизни, так же, как поиск Бога и Спасения. Сама же жизнь непрестанно обличается, так что теперь любой из молодых людей в Русской действительности становится героиней де Сада, которой уготованы все испытания и все с ними связанные Мучительные Вопросы.

В этом Смысле книга «Злосчастия Добродетели» удивительно полезная книга. Ибо мудрость не в том, чтобы ответить на все вопросы, а в том чтобы правильно спросить! Про себя и свою судьбу. Про смысл иного существования. Про этот неведомый промысел Провиденции, который так удивительно и отчётливо проступил в России, сотворённый чиновной безликостью жизни! Ведь не свой же чиновник воплощает идеал! Но как?! Как промысел Господень доходит до конторской книги и дел, заведённых на живущих?! Какая великая тайна истинного плана жизни от нас закрыта в особом секретном Господнем сейфе, с которого Ангелом снимаются печати в наше апокалиптическое время. Когда приоткрываются обыкновенно смутные приказы и тёмные смыслом мифические циркуляры (мифы Небесной Канцелярии). Ведь суть жизни – овеществление мифа, в котором сталкиваются снова и снова, в очередном замесе времён Личность и Вожак со стаей позади; Господь и Сатана. Противоречие начал, сверкающее изображением жизни. И бездна внутри нас, на всех уступах которой идёт великая битва меж Альфа-обезьяной и Спасителем; Меж Любовью и Страстью; меж Всеми и Одним…

Кто знает, может, наше время и родит ту самую философию, о которой мечтал де Сад в начале книги, философию, способную рассеять темень Господних Промыслов в отношении нас Людей.

Предисловие и перевод Евгения П.Цветкова 1989 год.

Маркиз де Сад

Наша философия тогда бы восторжествовала по-настоящему, когда сумела рассеять темень путей и средств, какими Судьба пользуется для достижения своих целей, намеченных ею в отношении человека, и составить на основании увиденного некое руководство в поведении, которое бы объяснило, этому несчастному двуногому существу (вечной игрушке прихотей своенравной Фортуны, так деспотично направляющей его), как ему понимать судьбинские предписания; какой держаться дороги, чтобы избежать причудливых капризов этой роковой силы, которую называют двадцатью именами, а так и не нашли для неё точного определения.

Ибо если идти проторенными путями нашей морали, страшась преступить её предписания, вдалбливаемые нам со школьной скамьи, с неизбежностью придёшь к тому, что из-за испорченности других, на нашу долю останутся, увы, одни шипы и тернии; злодеи же увенчаны будут розами. И, разумеется, малодушные люди, лишённые глубинной добродетели и нравственного постоянства, способного возвыситься над раздумьями, вызванными таким печальным исходом, не соблазнятся ли они, рассудив, что лучше отдаться общему потоку, чем противостоять ему? Не заявят ли они, что добродетель, сколь она ни прекрасна, если она, увы, оказывается прискорбно слабой в борьбе с пороком, становится жребием худшим из всех, какой можно выбрать; и в век, столь извращённый, не верней ли будет поступать как все? Те же, кто поучёней, если хотите, злоупотребляя полученным знанием, не скажут ли они вслед за ангелом Жезрадом из Жадига, что, в сущности, нет Худа без Добра. А от себя добавят, что коль скоро суммы добра и зла равновелики в самом несовершенстве устройства нашего дурного мира, не следует ли поддерживать установившееся равновесие, чтобы злодеев и праведников было поровну. Ежели так, то по вышнему счёту не важно, кем станет тот или другой, злым или добрым: поскольку в глазах природы одинаковы, что добродетель, которая всегда страдает, что зло; а счастье и богатство соединены с пороком – насколько умней расположиться среди процветающих злодеев, нежели следовать гибельной стезе добродетели?!

Вот почему, так важно предупредить эти опасные софизмы философии, показать, что пример несчастной добродетели, явленный погрязшей в грехе душе, коль скоро в ней сохранилась кроха доброго, возвратить эту душу к добру стой же, если не большей уверенностью, что и обещание лавровых венков и самых лестных наград за путь праведности.

Без сомнения – очень жестоко изображать, как с одной стороны сонм бедствий обрушивается и терзает целомудрие нежной и тонкочувствующей женщины, которая превыше всего ставит свою добродетель; а с другой стороны все счастья мира, отпущенные тем, кто ею пренебрегает всю жизнь. Однако, если из наброска этих двух картин родится добро, стоит ли упрекать себя за их показ? Разве можно угрызаться, устанавливая суть, в которой для разумеющего, прочитавшего со смыслом, содержится урок великой пользы смирения перед начертанным Судьбой; участие в исполнении её самых загадочных прихотей, и роковое предуведомление в том, что часто лишь для того, чтобы нас призвать к исполнению своей воли, Небо карает того, из стоящих с нами рядом, кто лучше всех казалось бы этому Небу следовал.

Таковы чувства, побудившие нас взять в руку перо, и в рассуждении тех добрых намерений, что перечислены выше, мы просим читателя уделить внимание и одарить сочувственным интересом описание несчастий трагической и бедственной Жюстины.

 *            *            *

Графиня де Лорсанж была одной из тех жриц Венеры, чье счастье и состояние появились благодаря обольстительной фигуре; бесчисленных плутней и беспутства; чьи титулы, какими бы помпезными они ни были, можно найти разве что в архивах Цирцеи, сотворённых на пару берущей наглостью и поддерживающей одаряющей её доверчивой глупостью. Брюнетка, очень живая, сложения изумительного, с тёмными и чрезвычайно выразительными глазами, обличающими проницательность, ум и выражением той особенной детской недоверчивости, добавляющей тонкую пряность нежным страстям и заставляющей домогаться с особой настойчивостью подобной женщины, в которой предполагают это свойство.