С другой стороны она получила самое блестящее образование. Дочь очень зажиточного коммерсанта с улицы Сент-Оноре, она воспитывалась вместе со своей младшей сестрой, моложе её на три года, в одном из лучших монастырей Парижа, где до пятнадцатилетнего возраста ей ни в чём не было отказано, ни в наставлении, ни в блестящих учителях, замечательных книгах, ни в собственных талантах. И вот в эту пору, роковую для целомудрия молоденькой девицы, в один день она всего лишилась. Ужасное банкротство швырнуло её отца в столь безжалостное положение, что единственно как он мог поступить, чтобы избежать зловещего рока, – это поспешно перебраться в Англию, покинув своих дочерей и жену, которая умерла от горя спустя восемь дней после бегства своего мужа.

Какие-то два оставшихся родственника рассудили будущее девиц и причитающуюся им долю в наследстве, составившую всего около сотни экю на каждую, и решили выставить их за дверь; отдав причитающееся, предоставить их самим себе.

Мадам Лорсанж, которую звали в то время Джульеттой и характер которой был уже тогда таким же, каким он стал в тридцать лет, когда она возникает в нашем повествовании, казалось ничего не чувствовала иного, кроме удовольствия от свободы; ни на минуту не задумалась она о тех жестоких обстоятельствах, которые разбили цепи и освободили её. Жюстина, её сестра, которой пошёл двенадцатый год, была нрава серьёзного и меланхолического; наделённая душевной нежностью, исключительной чувствительностью она не обладала ни умением, ни проницательностью своей сестры: была искренна, простодушна и чистосердечна. Из-за чего она попала позднее во многие ловушки. Она-то в полной мере чувствовала не в пример сестре весь ужас своего положения. И обликом она сильно отличалась от Джульетты, сколько в той было искусственности, манерности, кокетства, настолько в другой восхищение вызывала чистота, застенчивость, целомудрие. Вообразите вид целомудренной девы, с большими голубыми глазами, полными внимания и ровного света, с фигурой точёной и лёгкой, с серебристым звуком проникновенного голоса, с зубами белыми, как слоновья кость, и красивыми, чудесными, светлыми волосами – таков набросок этой маленькой чаруньи, чья простодушная грация и прелестные черты слишком превосходны и слишком изящны, чтобы кисть наша могла их изобразить по-настоящему.

Им дали двадцать четыре часа, той и другой, чтобы покинуть монастырь, всучив им в руки вместе с сотней экю все заботы о будущем их существовании. Джульетта в восторге от самостоятельности, попробовала было осушить слёзы Жюстины, но поняв, что она тратит время понапрасну, она начала ругать её вместо того чтобы утешать. Она ей заявила, что надо быть дурой, чтобы плакать, что в таком возрасте и с такой внешностью, как у них, не было случая, чтобы девицы помирали с голоду. Она привела ей пример дочки одного из соседей, которая, убежав из родительского дома, теперь живёт по-царски на содержании у откупщика и катается в собственной карете по Парижу.

Жюстина пришла в такой ужас от этого гибельного примера, что поклялась лучше умереть, чем ему последовать, и решительно отказалась поселиться вместе с сестрой, поняв на какую жизнь та решилась.

Две сестры расстались, не сказав друг другу до свидания, поскольку ясно стало, что намерения их слишком далеко расходятся. Джульетта, которая намеревалась превратиться в гранд даму, могла ли она общаться с маленькой девицей чьи детские добродетельные наклонности служили бы ей обличающим укором; со своей стороны Жюстина, могла ли она рисковать своими нравами, подвергаясь испытанию в обществе извращённого существа, которое намеревалось стать жертвой открытого распутства и безобразия. Каждая из них забрала свои сбережения и на следующее утро, как это и было предписано, покинули монастырь.

Жюстина, которая в детстве много раз была обласкана портнихой своей матери, вообразила, что эта женщина и теперь может откликнуться на её судьбу. Она разыскала портниху, рассказала ей про своё бедственное положение, попросила у неё работу, и была жестоко отвергнута…

– О! Праведное небо! – воскликнуло несчастное маленькое создание, – Неужели суждено мне, совершая первый мой шаг в этом мире, сразу же быть повергнутой в печаль… эта женщина, которая так ко мне хорошо относилась когда-то, почему она оттолкнула меня сегодня?… Увы, это оттого, что я бедна и сирота… и у меня нет средств в этом мире, а люди других оценивают только в расчёте на личную выгоду и будущую пользу.

Осознав такое, Жюстина, отправилась к пастору их прихода, она попросила у него хоть какого-нибудь совета, но милосердный благотворительный духовник ответил ей двусмысленно, мол, приход переполнен, и что нет ни какой возможности выделить ей какую-то помощь из приходских денег, однако, если она хочет к нему наняться, он с удовольствием её у себя поселит. Меж тем, поскольку произнося всё это, святой отец сунул свою руку ей под подбородок и влепил ей поцелуй слишком мирской для церковного человека. Жюстина, прекрасно поняв его намерения, тут же с силой его оттолкнула и произнесла:

– Месье, я не прошу у вас ни милостыни, ни места прислуги: слишком мало прошло времени с того мига, как я рассталась с положением намного выше того, какое обещают ваши две милости, так что я ещё не успела опуститься до подобных унизительных просьб. Я прошу у вас совета, в котором нуждаются мой юный возраст и моё плачевное положение, а вы хотите, чтобы я приобрела их преступлением…

Кюре, разозлившись от таких слов, открывает дверь, и прогоняет её грубо. И вот Жюстина, дважды отвергнутая в первый день предоставления её самой себе, вошла в дом, на котором она увидела объявление, что сдаются маленькие меблированные комнаты, заплатила вперёд и предалась, по крайней мере без помех, печали, которую в ней вызвали её положение и жестокость тех немногих, с кем уже свела её несчастливая звезда.

С разрешения Читателя мы покинем её на некоторое время в этой полутёмной комнатке, чтобы возвратиться к Джульетте, и на её примере очень коротко познакомимся с тем, как из не приглядного состояния, в котором мы её оставили, она превратилась за пятнадцать лет в титулованную особу с более чем тридцатью тысячами ливров ренты, увешанную драгоценностями, обладательницу двух или трёх домов в деревне и в Париже, и в настоящую минуту душой, гордостью и доверенным лицом Месье Корвиля, государственного Советника, человека неограниченного влияния и накануне его назначения в министры… Путь был тернист… не может быть в том сомнения: эти мамзели прокладывают себе дорогу путём ученичества самого постыдного и беспощадного. И сегодня в постели принца одна из подобных чаровниц, с которой ещё не сошли унизительные отметины жестокости извращённых распутников, через руки которых её молодость и неопытность прошли с самого начала.

По выходе из монастыря, всё что Джульетте надо было сделать – это разыскать ту женщину, про которую она слышала от своей подружки – соседки, что пошла по испорченной дорожке, адрес этой женщины она сохранила. Туда Джульетта и заявилась нахально, со свёртком подмышкой, в платьице, приведённом в беспорядок: совершенно соблазнительная фигурка и робкий вид школьницы.

Она рассказывает свою историю этой женщине и умоляет её помочь ей, как та помогла несколько лет назад её старой подружке.

– Сколько тебе лет, дитя моё? – спросила её мадам дю Бюссон.

– Через несколько дней будет пятнадцать.

– И никогда никто…

– О, никогда, мадам, клянусь вам.

– Да, но бывает так в этих монастырях, что духовник… настоятельница, подружка… мне бы хотелось знать наверняка.

– Вы легко в том можете убедиться сами, мадам.

И тогда мадам дю Бюссон, нацепив очки и удостоверившись самолично, в каком состоянии всё находится, заявила Джульетте:

– Ну что ж, дитя моё, всё, что от тебя требуется, это отдохнуть, слушаться моих советов, уважать моё дело и моё имущество, быть бережливой и никогда мне не лгать, быть учтивой с компаньонками и хитрой с клиентами – через несколько лет по выходе отсюда я тебя устрою в собственной меблированной квартире, с комодом, трюмо, со служанкой, и то искусство, какое ты приобретёшь, обеспечит тебя дальше на всю жизнь.