В день похорон наибольшее рвение в оплакивании Сталина в Западной Европе проявила Франция. Правительство премьера Рене Мейера объявило трехдневный официальный траур, приказав приспустить триколор на военных объектах. По заявлению правительства, это было «вопросом соблюдения этикета» по отношению к умершему лидеру союзников[251]. Но на гражданские власти это требование не распространялось, что создавало противоречивую картину, когда флаги на общественных зданиях, в отличие от военных объектов, продолжали гордо развеваться. Популярная консервативная газета Le Figaro выразила протест, указав на то, что французские солдаты в это самое время сражаются с войсками коммунистов в Индокитае и Корее. «Подумали ли наши власти о том, как это [приспущенные флаги] повлияет на боевой дух наших боевых частей?»[252] Тем не менее русский язык постоянно звучал в эфире французского радио, с траурными песнями выступал русский мужской хор, а в промежутках шли трансляции Московского радио. Правда сообщила, что посольство СССР в Париже с выражениями соболезнований посетили 15 тысяч человек, а в день похорон французские заводы на пятнадцать минут прервали свою работу.

Как расценивать все эти почтительные проявления скорби? С момента разгрома нацистской Германии прошло всего несколько лет, и понятно, что мир, в том числе западные демократии, освещал смерть Сталина с определенным уважением. Франция, в частности, находилась под немецкой оккупацией, и многие члены коммунистической партии играли важную роль в движении Сопротивления (с момента вторжения немцев в СССР). В конце концов, в Париже имя «Сталинград» носили одна из станций метро и городская площадь. Его смерть была историческим событием. Она ознаменовала окончание целой эпохи и открыла перед страной и всем миром новые, более обнадеживающие перспективы. Но каждый почтительный жест в сторону Сталина, в особенности в такой стране, как Франция, означал забвение того, что пришлось пережить людям, находившимся под его властью.

Похороны Сталина утром понедельника 9 марта прошли торжественно и величественно. К восьми утра Красная площадь была уже заполнена народом. Организованные группы граждан занимали предназначенные для них места — вскоре эта внушительная толпа достигла 50 тысяч человек. Здания напротив Кремля были украшены красными и черными полотнищами; еще больше знамен и сотни портретов Сталина с траурной каймой люди несли в руках. Сама похоронная церемония началась в десять часов. Маленков и Берия во главе почетной группы, в которую входило еще семь человек, включая Чжоу Эньлая (единственного представителя зарубежья), вынесли из Колонного зала гроб с телом и сопровождали его два квартала. Примерно через двадцать минут звуки похоронной процессии достигли Красной площади. Исполнялся Траурный марш Шопена. В 10:30 все войска на площади приняли равнение направо, а второй оркестр подхватил похоронный мотив.

Первым на площади появился генерал-лейтенант К. Р. Синилов, военный комендант Москвы. Он медленно шествовал во главе процессии. Сразу за ним несли цветы — сотни зеленых, розовых и пурпурных венков, что несколько скрашивало холодную и тоскливую атмосферу зимнего дня. Венки расставили вокруг основания Мавзолея Ленина. Следом шла группа из четырнадцати маршалов Советского Союза во главе с легендарным Семеном Буденным, прославленным командиром-кавалеристом времен Гражданской войны. Каждый из маршалов на атласной подушке нес медаль или другую военную награду Сталина. За ними шла семерка черных коней, один — впереди остальных. Они везли огромный лафет цвета хаки, на котором был установлен гроб. Как отмечалось в Time, гроб был «декорирован красным, символизирующим революцию, и черным, означающим смерть». «Лицо самого покойного можно было увидеть сквозь стеклянный купол гроба»[253]. За лафетом вместе с Чжоу Эньлаем шел Маленков, а за ними — другие высокопоставленные лица из аппарата партии и правительства, члены семьи (в том числе дочь Сталина Светлана) и прочие родственники. Далее следовала большая группа дипломатов, включавшая официальных лиц, прибывших на похороны из Восточной Европы, и сотрудников посольств, аккредитованных в Москве.

Кремль обратился к Соединенным Штатам с просьбой прислать специально подобранную делегацию и даже запросил подробные данные о ее составе и организации пребывания в Москве (в частности, о том, кто из прибывших будет «расквартирован» в посольстве). В обращении сквозила невысказанная надежда на то, что в Москву прибудет сам президент Эйзенхауэр[254]. Но Белый дом распорядился, чтобы президента представлял поверенный в делах Джейкоб Бим, который временно получил статус специального посланника. Кроме Бима, в делегацию вошли три военных атташе из состава посольства. К разочарованию Кремля, из Вашингтона никто из официальных лиц не прилетел.

После того как гроб был установлен на возвышении перед усыпальницей Ленина, свои места на трибуне Мавзолея заняли руководители советской Коммунистической партии. Чжоу Эньлай стоял вместе с ними, а не в группе лидеров иностранных государств. Хрущев, возглавлявший комиссию по организации похорон, представил только Маленкова, который зачитал надгробную речь. За ним с речами выступили Берия и Молотов. Маленков подчеркнул стремление Советского Союза жить в мире со всеми странами и повышать жизненный уровень населения — два весьма примечательных заявления. К удивлению многих, Берия объявил, что граждане СССР могут «работать спокойно и уверенно, зная, что советское правительство будет заботливо и неустанно охранять их права, записанные в сталинской конституции». В то время могло показаться, что Берия либо неудачно пошутил, либо что-то затевает. И именно Берия косвенно упомянул царивший на улицах столицы хаос, когда сказал, что «враги Советского государства рассчитывают, что понесенная нами тяжелая утрата приведет к разброду и растерянности в наших рядах». Внимательно вслушиваясь в речи выступающих, Константин Симонов был поражен их холодным официальным тоном, тем, что «отсутствовал даже намек на собственное отношение этих людей [Маленкова и Берии] к мертвому [Сталину], отсутствовала хотя бы тень личной скорби». Оба оратора больше всего напоминали «людей, пришедших к власти и довольных этим фактом»[255].

Лишь Молотов позволил себе сделать более личное замечание, назвав кончину Сталина утратой «близкого, родного, бесконечно дорогого человека»[256]. После его выступления последовала минута молчания, а затем в полдень со Спасской башни раздался перезвон курантов, и одновременно с ним над Кремлем прозвучал артиллерийский салют. Было произведено тридцать залпов, по десять в минуту, к которым присоединились фабричные гудки всех заводов Москвы. Подобные же салюты прогремели в столицах всех союзных республик, в городах-героях Ленинграде и Сталинграде, Севастополе, Одессе и четырех других. По всей стране на пять минут была приостановлена работа предприятий. «Остановились все поезда, все трамваи, все автомобили», — писал Гаррисон Солсбери[257]. Именно в этот момент преемники Сталина подняли гроб и внесли в Мавзолей, установив рядом с мумифицированным телом Ленина. После того как погребение Сталина завершилось, советское знамя — полотнище с серпом и молотом над Мавзолеем, которое с пятницы было приспущено, — вновь поднялось во всю высоту.

Когда утих грохот салюта, генерал Ситинин отдал приказ о начале военного марша. По Красной площади мимо Мавзолея красиво промаршировали колонны молодых солдат, а за ними следовали тяжелые артиллерийские установки, самоходки и бронемашины московского гарнизона. Над головами собравшихся пролетали военные самолеты.