— Если я покончу с собой, умрет ли он?

— Ты не убьешь себя, — сказал Кэрран.

— Ты не можешь указывать мне, что делать.

Он наклонился ко мне, его глаза были полны золота. Его голос был рычащим.

— Это я говорю тебе: ты не убьешь себя.

— Заткнитесь, вы оба. — Эрра нахмурилась. — Если бы это было сделано в старости, да, он бы умер. В этом возрасте я не знаю. Магия слабее, а его воля к жизни очень сильна. Если бы тебя убили, пока он находится за пределами своей земли, ему было бы труднее справиться с этим.

— Так это не гарантия? — спросила я.

— Нет.

— Но это причинило бы ему боль?

— Да.

— Я знаю, что он пытался убить меня в утробе матери, но потерпел неудачу. Он говорит, что передумал. Вероятно, он передумал, потому что начал ощущать побочные эффекты от попыток уничтожить меня.

— Если он умрет, умрет ли она? — Кэрран посмотрел на Эрру.

— Да. Вероятно. Ее магия потенциально может быть такой же сильной, как у него, но она необучена. Это зависит от того, где он и где она, и задействована ли магия. Он сильнее на земле, которую затребовал, а она сильнее на своей территории. Здесь ее шансы на выживание выше.

— Значит, мы не можем убить его? — спросил Кэрран.

— Нет, если ты хочешь, чтобы она жила.

Кэрран выругался.

Я посмотрела на Эрру.

— Как же тогда? Как мне остановить его?

— По одному делу за раз, — сказала Эрра. — Сначала мы сражаемся в битве, затем мы выигрываем войну.

***

ПОЗВОНИЛИ ИЗ ГИЛЬДИИ, и Кэрран отправился туда… на несколько минут. Эрра вернулась в свой клинок. Она не призналась бы в этом, но проявление ее утомляло. Она ненадолго появлялась и исчезала.

Я сидела одна в «Новом рубеже». Никто не звонил с чрезвычайными ситуациями или мрачными предсказаниями. Я оставила входную дверь открытой, и через нее дул приятный ветерок, шевеля бумаги на столе Джули. Стол Дерека всегда был спартанским, стол Асканио представлял собой коллекцию папок с тщательно подобранными цветовыми кодировками, но рабочее место Джули представляло собой беспорядочный набор стикеров, разрозненных тетрадных страниц и листков бумаги со странными каракулями, иногда на английском, иногда на греческом, мандаринском или латыни. Белый камень причудливой формы придавливал стопку открыток, гладкий отполированный камешек цвета чистого сапфира (насколько я понимала, мог быть и настоящим) лежал рядом с куском зеленого стекла, надеюсь, не из Стеклянного зверинца, маленький голубой цветок цвел в маленьком глиняном горшочке рядом с кинжалом…

Мне нужно было пойти домой и попрактиковаться в управлении своей землей. У Эрры было несколько упражнений, которые мне нужно было выполнить. Но я хотела посидеть здесь еще минутку.

Я никогда не хотела ни войны, ни власти, ни земли… Я просто хотела заниматься небольшим бизнесом, где я сама буду выбирать, какую работу мне брать, и помогать людям. Этот офис был моим Водяным садом. Из меня получилась никудышная принцесса Шинара, но я была первоклассной Кейт из Атланты.

Каждый раз, когда мне приходилось использовать свою силу, я рисковала упасть в яму, из которой могла не выбраться. Иногда я балансировала на краю. Иногда я падала, цепляясь за скалу, и в последний момент подтягивалась обратно. Оставаться там, наверху, становилось все труднее и труднее. Я не знала, что именно ждало меня в конце того падения, но у меня были подозрения. Например, сила, но сила не была настоящей приманкой. Теперь у меня была сила, и я научусь использовать ее по указанию моей тети. Нет, что меня привлекало, так это уверенность.

Как только я упаду, сомнений не останется. Я буду делать то, что мне нужно, не сверяя каждый крошечный шаг с каким-то воображаемым набором правил. Не будет иметь значения, что меня кто-то не одобрил. Мне не надо будет убеждать и задабривать людей. Мне не придется торговаться, чтобы им угодить, прикладывать какие-то крошечные усилия, чтобы обеспечить их собственное выживание. Я могла бы просто делать. Я ненавидела ждать. Я ненавидела всю эту политическую чушь. Не расстраивай Стаю, не расстраивай ведьм, не расстраивай Орден, магов или людей. Это было похоже на то, что меня бросили в бойцовскую яму со связанными руками. Я все еще могла сражаться, но это было намного сложнее.

Если я упаду, Кэрран бросит меня. Джули тоже. Я взяла с нее обещание, что она так сделает. Дерек…

Ворон часто повторял мне снова и снова, что дружба и взаимоотношения ослабляют. Они делают тебя уязвимым. Они дают другим людям возможность контролировать тебя. Он был прав. Я оказалась в этом беспорядке, потому что бегала вокруг, пытаясь уберечь всех, и теперь, когда я парила над пропастью, их любовь привязывала меня к краю, но само их существование толкало меня туда. Мне нужно было больше власти, чтобы обеспечить их безопасность. Мне нужна была самостоятельность для принятия решений.

В конце концов, не от них зависело, кем я стану. Это зависело от меня. Даже если все, о ком я заботилась, встанут и уйдут, чтобы никогда не возвращаться, я кое-чего стоила. Некоторые вещи были правильными, а некоторые — неправильными, не потому, что Кэрран, Джули или Дерек одобряли или не одобряли, а потому, что я это делала. У меня был набор правил. Я им следовала. Они сделали меня мной. Я должна была помнить это.

И мне придется признаться Кэррану об Адоре. Эй, милый, вот девушка, которую я спасла против ее воли. Хорошие новости, я не ее рабовладелец. Плохие новости, она думает, что моя кровь божественна, и если она не будет служить мне каждым своим вздохом, она не попадет на небеса. Я должна разрушить ее мир, если у нее когда-нибудь будет жизнь. И, кстати, я сделала все это, потому что хотела передать послание своему отцу. Потому что иногда, когда магия захватывает меня как следует, люди становятся для меня игрушками. Разве ты не гордишься мной? Это был бы адский разговор. Учитывая все остальное, что я вытворяла в последнее время… я не знала, чем этот разговор закончится.

Ветер сдул листок из блокнота со стола Джули. Я подошла, подняла его, положила на стопку бумаг и постучала ею по столу, чтобы выровнять листы.

— Это удел родителей — исправлять беспорядок, который устраивают их дети, — сказал мой отец.

Я обернулась. Он стоял у двери, завернутый в простой коричневый плащ, напомнивший мне монашескую рясу. Капюшон был натянут на голову. В руке он держал трость для ходьбы.

— Ты похож на странствующего волшебника из какой-то старой книги, — сказала я ему.

— Реально?

— Угу. Или на бога-инкогнито.

— На Одина Странника, — сказал он. — Но мне еще нужна широкополая шляпа и ворон.

— И только один глаз.

— Я уже пробовал этот образ раньше, — сказал он. — Не очень.

Мы разговаривали целую минуту, и он не кричал на меня о воскрешении своей сестры. Может быть, он действительно не чувствовал Эрру.

— Зачем ты здесь, отец?

— Я думал, мы поговорим.

Я вздохнула, пошла в подсобку и достала из холодильника две бутылки пива. Он последовал за мной туда, где с потолка свисала веревка, прикрепленная к выдвижной лестнице на чердак. Я протянула ему пиво.

— Вот, подержи пиво.

— Знаменитые последние слова, — сказал он.

Я дернула веревку. Лестница с чердака упала вниз. Я взяла у него одну из банок пива и поднялась по ступенькам. Он последовал за мной. Мы пересекли чердак, где хранились наши припасы, и подошли к тяжелой стальной двери. Я отомкнула две запирающие ее решетки и вышла на боковой балкон. Он был всего три фута в ширину и пять футов в длину, достаточно большой, чтобы с комфортом разместить два стула. С этой точки мы могли смотреть на город, слышать шум и суету улицы внизу, следить за движением на Понсе-де-Леон, а фоном нам служили сгоревшие остовы небоскребов, которые с каждой магической волной все больше разваливались на части.

Я села на один стул, он на другой.

— Мило, — сказал он и отпил пиво.

— Мне тут нравится. Мне нравится смотреть на город. Два месяца назад я установила балкон и лестницу на чердак. Когда Джим узнал об этом, он позвонил мне. Он беспокоился, что это угроза безопасности. Джим больше не будет беспокоиться ни о чем, связанном со мной. Когда десятилетняя дружба разбивается, об края можно порезаться.