Оказавшись на другой стороне червоточного прохода, по которому пронес меня йо-йо, я с удивительной ясностью сообразил, что, возможно, под воздействием ЛСД думал не совсем о том, что имел в виду.

Что, черт побери, я подразумевал под местом, где правит логика?

Виной всему, конечно, был ЛСД. Под влиянием галлюциногена такой выбор казался более чем подходящим. После пребывания один на один с хаосом реалий леди Саншайн вселенная логики представилась мне чрезвычайно заманчивой.

Кислота. Куда она подевалась? ЛСД вдруг выветрился из моей нервной системы, словно бы этот новый мир не поддерживал подобного состояния сознания.

Где конкретно я оказался? Я пытался определить, какие чувства мне сейчас доступны. Снова замурован в своем черепе...

Припоминая, сколько приспосабливался к действительности Моноблока, я убеждал себя не поддаваться отчаянию. Я решил полагаться на свой опыт. В конце концов, это уже третья вселенная, где я оказался; четвертая, если считать с моей собственной. Как ни крути, я уже стал ветераном межпространственных путешествий. Нечего волноваться. Хотя если представить, что сейчас чувствуют Мунчайлд и Крошка...

«А где же они – все еще со мной?» – подумал я. Предположительно йо-йо должен тащить за собой всякого, кто проглотит пец-конфету. Но что, если вышла осечка? Могло Ангела и девственницу размазать по всему сверхпространству? Сумели они перебраться на другую сторону вместе со мной? Я решил их окликнуть.

– Крошка? Мунчайлд? Где вы, ребята?

Услышал ли я свой голос? Трудно сказать.

Мое внимание вдруг привлекло нечто вокруг меня или во мне. Казалось, я слышу мерное тиканье, одновременно внутреннее и внешнее. Я попытался сосредоточиться на тиканье...

Чем тщательнее я прислушивался к нему, тем настойчивее делался звук. Я по-прежнему не мог сказать, откуда он доносится, изнутри меня или снаружи – или и оттуда, и отсюда! Звук напоминал мерное приглушенное методичное щелкание секундной стрелки или падение капель в водяных часах. Я ощутил, что этот неизменный метрономный ритм действует на меня гипнотически. Казалось, мои мысли подчинились этому тиканью и теперь двигались вперед резкими мелкими скачками, в отличие от обычного человеческого плавного потока сознания.

Внезапно меня осенило, что именно я слышу и ощущаю.

Я чувствовал хрономы, дискретные частицы квантов времени.

В моем родном мире ученые так и не смогли прийти к общему мнению, движется ли время непрерывным потоком, делимым до бесконечности, или это поступательный дискретный процесс, состоящий из ничтожно малых частей. Тут не было никакой связи с обычными человеческими долями времени вроде секунд, но речь шла о чем-то бесконечно малом, частицах, равных примерно одной на десять в минус сорок третьей степени секунды. Планковское время, или период, за который луч света преодолевает планковскую длину (размер ячейки пенной субнанорешетки, за которой исчезли дрекслероиды).

Не стоило сомневаться, что в этой вселенной время было делимым. И ощущал я не что иное, как неотвратимое прохождение одного за другим атомов времени.

Теперь, специально сосредоточившись, я различил, как дискретными шагами движутся мои мысли. Мое ощущение хрономов утончилось, и каждая доля стала казаться бесконечной.

Ощущение, что мысли состоят из бесконечно малых битовых кусочков, раздражало. Было. Похоже. Что. Я. Думаю. Вот. Так. Я почувствовал, что понемногу выхожу из себя. От долгой пытки квантованным временем можно было всерьез свихнуться.

Тут-то и начали пробуждаться новые чувства.

По мере того как начинали проникать и группироваться ощущения из внешнего мира, с моим чувством отсчета хрономов происходило нечто забавное. Кап-кап-кап атомов времени стало ускоряться. Как в кино при достаточной скорости работы проектора изображение кажется непрерывным, так и время в этом новом мире все больше напоминало то, к чему я привык: неразличимый, устремленный вперед поток.

При этом стоило мне обратить свое внимание внутрь, как я начинал ощущать (в меньшей мере, чем прежде, но явное) прощелкивание храпового механизма Космических Часов.

Очень странно.

Тут на меня снизошло нечто вроде суперзрения. Новое чувство давало способность видеть на полные триста шестьдесят градусов, словно все мое тело было усыпано глазами.

Поначалу я не умел отличить один орган зрительного восприятия от другого, что привело меня в замешательство. Потом, используя нечто вроде мысленного фильтра для болтовни на вечеринке с коктейлями, я сумел разобраться и сосредоточиться, отодвинув большую часть зрительных входов на задний план и выбрав одну точку обзора в качестве доминирующей.

То, что я увидел, было само по себе освещено, без источника света, и казалось бесконечной расчерченной черными и белыми клетками шахматной доской, испещренной различными цветными объектами. Как мне показалось, объекты совсем незначительно возвышались над сеткой, если возвышались вообще. Мой «глаз» как будто бы располагался на одном уровне с равниной, так что любой объект заслонял то, что находилось за ним. В отдельном же объекте мне удавалось разглядеть исключительно его ближайший край с неким вырожденным подобием тени – следствием отражения или рефракции.

Все предметы в поле моего зрения состояли из набора бесконечных разноцветных квадратов. Квадратики, составляющие каждый объект, пребывали в постоянном движении.

Здесь были фигуры, непрерывно меняющие цвет, очертания которых несли калейдоскопическую череду оттенков. Или периферийные блоки перемещались – с тем чтобы убраться как можно дальше от исходного положения. Возможно также, квадратики-фрагменты просто исчезали, безвозвратно канув в небытие.

Картина напоминала дешевый компьютерный монитор, отображающий непрерывно меняющиеся грубо слепленные абстрактные фигуры, дурно выполненные, с очень крупными ячейками пикселей.

Кроме подобного ви́дения, у меня появилось чувство направления. Я мог сказать, где «восток» и противоположный ему «запад». Эти два направления были «нейтральными». «Север», похоже, ассоциировался у меня с направлением, куда двигаться было трудно, и чем дальше, тем труднее. «Юг» вызывал ощущение нарастающей легкости перемещения. Диагональные направления были в соответствующей пропорции более или менее трудными для движения.