Я подхихикнул – больше оттого, что оказался «молодым человеком»; интересно, на сколько мой визави старше меня?

– Джейн, сэр, верит в любую чушь, если слышит ее от незнакомого, – продолжал Джек. – Я рассказываю ей серьезные истории – не верит, а от постороннего – верит всему. И так – все шестьдесят лет, которые мы женаты…

– Оставь, Джек, – произнесла Джейн. – Ты и сейчас говоришь ерунду… Когда ты пришел недавно и сказал, что сломалась сеялка у Тома Бредли, я поверила. А что оказалось? Она вовсе не сломалась, просто их рабочий уехал на Майями с какой-то девкой…

– Вот еще, – растерялся Джек и принялся что-то негромко бормотать, скрежеща, точно таракан в углу.

«Им обоим немногим меньше двухсот лет», – я и впрямь почувствовал себя молодым человеком.

Джейн отмахнулась от мужа сухонькой кистью, похожей на куриную лапку, и обратилась ко мне с просьбой поведать еще что-нибудь о России.

Судя по ее эрудиции, мне придется рассказывать о России примерно с времен Владимира Красное Солнышко… Я пожал плечами и обменялся взглядом с мрачным Джеком – кому приятно, если жена уличает во лжи? И видимо, дело не в сеялке Тома Бредли, тут дело поважнее, и я в это дело оказался невольно втянут… Несколько минут мы сидели молча, в ожидании кофе.

– Неужели ты полагаешь, Джейн, – не выдержал Джек, – что я ходил к этой косоглазой Анжеле?

– Ты? К Анжеле? Ха! – ответила Джейн. – Если бы ты смог одолеть хотя бы полпути до ее ранчо, тебя надо было бы лишить медикера, как симулянта. – Очи Джейн сверкали, она сейчас как будто помолодела. – Ты просто сидел с этим сукиным сыном Бредли в пабе и пил… мед, закусывая еловыми шишками. Но зачем лгать – «сломалась сеялка»?!

Джек взглянул на жену, перевел взгляд на меня, взглянул в окно и тяжко вздохнул. Достал из кармана плоскую коробочку с ментоловыми дольками «Тик-Так», выбил одну и отправил в рот, предъявив на мгновение чудесные белые зубы…

– Многие фермеры Аризоны поставляют в Россию зерно, – проговорил Джек. – Неужели в России нет своего зерна?

– Вы живете в Аризоне? – уклонился я от ответа. – Говорят, очень красивый штат.

– О да! – встрепенулась Джейн. – У нас очень красивые горы. Вы видели Гранд-каньон? Нет? Вы многое потеряли… Когда Джек вернулся из военного госпиталя, мы поселились неподалеку от Гранд-каньона, тамошний воздух помог Джеку оправиться после ранения. Джек воевал во Вьетнаме. Там ему прострелили легкое, и доктора из Хьюстона это легкое удалили, – докладывала Джейн. – Джеку сейчас восемьдесят семь, из них он тридцать пять лет живет без одного легкого. А все благодаря Гранд-каньону и Национальному парку. А в России есть свой Гранд-каньон? Нет, в России не может быть Гранд-каньона, потому как Бог все лучшее, что мог создать, отдал Америке. Но самое прекрасное Бог подарил Аризоне.

– А чем Нью-Мексико хуже? – сварливо проскрипел супруг.

– Джек, не говори ерунду, – отмахнулась Джейн. – Что можно сравнить с Аризоной?

В течение пятнадцати минут я узнал все о чете Уэбстеров. О пятерых детях, восемнадцати внуках, самому младшему из которых – Гарри – исполнилось два года. Кстати, они возвращаются из Колорадо, где отметили день рождения внука Гарри… Есть еще шестеро правнуков и, вы не поверите, мистер, – один праправнук, но Уэбстеры его не видели, он живет с семьей правнучки на Аляске… Ну разве можно пожаловаться на то, что Бог забыл семью Уэбстеров?! Недаром Джейн Ему напоминает об Уэбстерах каждый день в их маленькой баптистской церкви. Но не думайте, что мы только просим у Бога, мы Ему помогаем. Джек, к примеру, лучший механик по наладке сеялок, его знают во многих штатах. А сама Джейн долгие годы трудилась в Армии спасения. Добровольно. Весьма богоугодное дело. Она и сейчас там трудится, правда, не так активно, как раньше…

Я слушал милую болтовню вполуха. Судьба этих людей напоминала мне спокойную равнинную речку, на берегах которой не видно даже рыбаков-любителей. Или безвкусный резиновый американский хлеб, батон которого можно стиснуть в кулаке, отпустить, и он вновь примет свою форму. А что, собственно, меня не устраивало в этой истории? Что меня глухо раздражало? Что эти люди не прошли испытание революцией, очередями, блокадой, мизерной пенсией, которой едва хватает на неделю жизни, унижениями, которых даже не замечаешь? Тогда бы я принял всерьез их долгую жизнь? Как же травмировано наше представление о нормальном человеческом существовании. А ведь им тоже наверняка немало пришлось испытать, но только в своем, американском понятии ценностей жизни. Судьба того же старика Джека. Воевал, был тяжело ранен: лишиться легкого – не пустяк. Но главное – он с одним легким живет долгой нормальной жизнью…

Мой отец, Петр Александрович, был ранен в легкое на Малой Земле, под Новороссийском. Двумя осколками. Так осколки и сидели в нем – операции на легком у нас тогда не делали. Отец с ними сроднился, он и ушел из жизни вместе с осколками, шестидесяти семи лет от роду. Но как он жил?! Умный, эрудированный, интеллигентный человек, он не знал и одного дня душевного покоя. Неудачник? Невезунчик? Допустим… Но таких в моей стране куда больше, чем счастливчиков. Именно их жизнь моему травмированному сознанию кажется нормой, а не жизнь этой лучезарной четы из штата Аризона. И самое печальное – когда я здесь, в Америке, встречаю людей с ущербной судьбой, они мне ближе, чем эта чета Уэбстеров. Таков нерадостный итог тех извращений, которые на генетическом уровне укоренились в моем сознании. Возможно, поэтому у многих моих соотечественников не укладывается в голове тот факт, что американцы со страстью берут на воспитание российских детей. И не просто детей, а больных, инвалидов, обреченных на нелегкую жизнь. Что эти америкашки «выделываются»? С жиру бесятся? Наше сознание отучилось принимать доброту как форму существования. Ущербность, борьба непонятно за что, злость и эгоизм стали… нормой жизни целых поколений моих соотечественников. Как выбраться из этого мироощущения? Не знаю. Утешает лишь то, что народ, обживший землю, открытую Колумбом, на протяжении своей истории сталкивался с такими же проблемами и перешагнул через них. Конечно, не весь народ, далеко не весь, – какая-то часть, пусть достаточно малая, сформировала новую общность людей – американцев. Не каждый, кто живет в Новом Свете и может похвастаться американским гражданством, имеет право назвать себя американцем. Американец – это особая форма мироощущения, особый образ мысли. Меня нередко смешат потуги многих эмигрантов, вчерашних маргиналов, играть роль американцев. Особенно когда они возвращаются на родину, в Россию…

Джек расписался на счете за ланч. Пододвинул счет Джейн, протянул ручку. Джейн расписалась… Кто-то из них мог бы проставить «общую» подпись, как-никак – муж и жена. Как бы не так: плюрализм – основа американского миропонимания…

Поднявшись, они направились к двери, ведущей на смотровую площадку. Маленькие, седенькие, похожие друг на друга, как два лепестка с одного цветка. Закинув на плечи ремешки своих фотоаппаратов, они шли, чуть отстранясь друг от друга, – в Америке не принято идти с дамой под руку. Взявшихся за руки я еще встречал, а под руку – не припомню…

Я спустился в свое купе – сказывалась привычка вздремнуть часок после обеда. А дьявол подзуживал не тратить светлое время дня на сон, подбивал вернуться к смотровой площадке – все равно с приходом темноты делать будет нечего, можно будет пораньше лечь спать. Так я и просидел в нерешительности у окна своего купе, созерцая штат Нью-Мексико, что торопился к хвосту состава.

От горизонта вновь надвигалась горная гряда, подобно серым грозовым облакам. Штат Нью-Мексико называют еще «Очарованной землей». Но все очарование, вероятно, спрятано в горах, потому как взгляд мой пока обозревал унылую февральскую степь. Пустынную, необжитую. Изредка пейзаж оживлял приблудный автомобиль. Или трейлер… Лунный пейзаж. Где-то в этих местах прячется знаменитый Лос-Аламосский ядерный исследовательский центр, в котором компания гениальных физиков завершила «Манхэттенский проект» – первую атомную бомбу. Впечатление такое, что унылый пейзаж – следствие испытания в 1945 году этого мрачного создания человеческого гения…