Матль Идманфр был человеком в жизни удачливым. Обе жены успели родить ему по три ребенка, прежде чем умереть родами. И оставить неплохое приданое каждая. Из шести детей Матля сейчас были живы целых четверо — у тому же, все сыновья. На приданое дочерям тратиться не придется.

Матль Идманфр всегда был человеком видным. Из благородных. Не иначе, как когда-то, очень давно, из пришедших с севера, потому как Матль никогда не мерз, а при желании и сам мог приморозить рукой не самую крупную зверюшку, вроде мыши. Конечно, с такими силами в аристократы переться было бы неправильно… Зато сил Матля вполне хватало, чтобы охладить пиво в кружках друзей во время сиесты. Возможно, в его сыновьях дар проснется с новой силой. Все это вместе: происхождение не иначе как от рыцаря, собственный дом в Колесничем тупичке между Оружейной улицей и Ткацким кварталом, четыре малых и один большой участок пахотной земли с двумя сотнями работников на них совсем недалеко за городом, мастерство в плотницком деле и, главное, конечно, способность охлаждать пиво — делало Матля Идманфра человеком в Караэне известным, заметным и уважаемым.

На своей улице Матль Идманфр был, как самое большое дерево в лесу — великан, чьи корни глубже всех в земле, а ветви раскинулись надо всеми. Это красиво и внушительно, если не задумываться над тем, что такое дерево забирает себе больше всех воды и света. Может, от того люди его не сильно любили. Но главенство его признавали. В переулке было девять домов и все их хозяева занимали денег у Матля. Единственный, кто при виде Матля не улыбался как вдова при виде любимого сына навестившего её внезапно, так это Сундук.

Сам Сундук любил представляться не местным как Ленакат, но называли его все не иначе как Сундук Плотник. При рождении, его отец, тоже плотник с их переулка, поименовал Сундука попросту Квартом, то есть «Четвертаком». Хоть такие имена больше были в ходу у крестьян Караэнской долины, но и в городе они не были редкостью. Чего там мудрить — называй дочерей именами цветов, а сыновей по порядку — Первак, Вторак, Третьяк. Как вырастут, так народ им сам нужное имя подберет.

Сундук заработал себе имя в семь лет — у его отца тоже была земля на северном берегу судоходного, караэнского канала. Однажды он взял Сундука с собой во время поездки туда по делам. Арендаторы, подлые люди, плату задерживали. Разговор получился сложный, в процессе которого Сундук получил косой по голове.

Коса делается из плохого железа, да и легкая она. Всяко не меч. Поэтому череп Сундуку не пробило, но шрам оставила — на загляденье. Прямо как зарубка от топора поперек лба, ровный такой, над бровями. И мясо по бокам наплыло. В самом деле, смотришь на этот ужас, и так и кажется, что если приделать к макушке ручку и потянуть, голова откроется. Как крышка у сундука. За это и прозвали его Сундуком.

Матль Сундука не любил. Не то, чтобы он ему плохое что-то сделал — даже наоборот. Однажды, когда между гильдиями пивоваров и ткачей в очередной раз начались разногласия, пришлось им в Колесничем переулке запереться и почти два дня сидеть тихо. Такое случалось раз в года два. Или, даже, в три. Но в тот раз, ткачи отчего-то решили, что Колесный тупичок, как их переулок называлю в южной части города — за пивоваров. И напали. Драка была почти беззлобной — зашибли только мальчишку-подмастерье одного из соседей. Да и то случайно — сунулся, дурачок, в драку без шлема. И все же, Матль тогда враз осерчал. И кинулся на ткачей с баррикады, чтобы ответ дать. Ну его с ног сбили, к земле придавили, и давай ножами тыкать — хорошо мечей у ткачей с собой в тот раз не случилось.

Остальные с Колесничего на баррикаде стоят, кричат, но идти выручать не решаются. Тут-то Сундук и ворвался. Раздал своей короткой дубинкой ткачам ловких ударов, подхватил Матля, и утащил к своим, пока те не очухались.

Матля тогда истыкали знатно — и шею, и лицо. Осталось у него на память о том разе сеточка грубых рубцов на нижней части лица, из-за которых борода росла с проплешинами. С лекарями у них всегда в переулке туго было. Сундук с тех пор ни слова о том случае не сказал. А все же, каждый раз, как Матля видит — грудь вперед выставляет, лыбится. Помнит.

Матль, конечно, благодарен был. Старался отдариться, при случае. Как-то, к примеру, арендаторы ему сукном заплатили. Хорошим, не тем, что обычно крестьяне зимой ткут — все лохматое от ниток, кривое косое. А совсем прямо таки наоборот — ровное, почти без узелков на ткани, даже приятно посмотреть. Отрез в полтора шага шириной, в сто шагов длинной. Если на большой ярмарке продавать, можно на хорошую корову сменять. Или десять сольдо серебром просить смело. А Сундук тогда как раз старшую дочь замуж выдавал — приданое собирал. Ну Матль и послал ему с подмастерьем весь кусок. С наилучшими пожеланиями. Успокоился. Ведь, вроде как, отдарился.

Полтора года не прошло, Сундук у ворот стоит. Лыбится, как всегда. Шапки тогда еще эти дурацкие в моду входить стали. Которые на коровью лепеху похожие. Сундук одним из первых себе такую завел — шрам на лбу скрыть. Увидел Матля и рукой показывает — подарок приволок. Тачка. Небольшая, но добротная. С двумя хорошими, легкими колесами. Спицы тонкие, обода кожей обтянуты. Не тележные колесища, а тонкой работы. С выдумкой. За такую красавицу десять сольдо просить не стыдно — видно же издалека, сколько труда в каждое колесо вложено. Матль всех тонкостей не знал, но знал, что только заготовки под такие тонкие обода сначала вывариваются в особом составе, а потом по полгода в специальных лекалах сушатся. А потом еще все вместе собрать — труда много, потому и не делает никто таких колес. Хотя, красиво, конечно. Тачке уже пять лет, а Матль ей с удовольствием пользуется. Инструменты возит.

Матль еще пару раз отдариться пытался, да вот только и Сундук в долгу не оставлся. Еще и решил, будто они с Матлем друзья. Матль зубами скрипел, но терпел — как ни крути, а Сундук ему жизнь спас, все таки.

— Колесный тупичок! Сами пришли! Мы вас хоть и не звали, но рады как родным! — отвлек Матля от мыслей женский крик. Одна из пивоварских. У них много наглы вдов, что от мужей пивоварни получили и теперь ведут себя, будто право имеют. А самая шебутная, так это Анья. Тоже вот, дурная баба, хоть и красивая. Как мужа схоронила, так и не сидится ей спокойно. Еще и целую ватагу вокруг себя собрала — на вид мужики суровые, тертые. А бабу слушаются. Матль бы в жизни дел никаких с Аньей иметь не стал, да жизнь штука глумливая, заставила.

Так уж случилось, что Битву у Канала он пропустил. За городом был, землю свою спасал. Арендаторов строил, заставлял скот перегонять, инструмент прятать. Думал Матль, что разграбят все вокруг Караэна. А вот нет, не разграбили. А в битве раз его не было — никто его в эти самые Книги вписывать не стал. Да и ладно бы с ними, и без Книг все знали, что семья Идманфр и на владение землей право имеет, и торговать может, и крестьян, что на их земле, сами судят. А сами суду только городскому подвластны. И пороть их нельзя — аристократы, вроде как. Правда, говорят, тех кого в Серебряную книгу вписали, ко всему этому, нельзя будет еще и податями без согласия Палаты обкладывать. И дорогу конным можно будет не уступать. Днем. И сбор речной не платить. И соль самим покупать. И пива ввозить сколько хочешь, а не как обычаем и гильдией пивоваров положено. И много еще чего.

В общем досадное, конечно, упущение. А вот Сундук в той битве был. Что делал непонятно — сам он рассказывал мало. Ушел с четырьмя домашними, вернулся с двумя. Принес боевую косу. Косую, кривую, но железа в ней — на пять топоров хватит. Ещё северный рыцарский шлем, который на ведро похожий. И тряпье, местами рваное, местами паленое, но в общем, в дело годное. Это из того, что люди видели. Ну и имя свое в Книгу вписал, естественно.

А потом, когда «толстые» Магна Итвиса из города выгнали и Книгу запретили, и город волноваться начал — опять Матль не там оказался. Угораздило же его как раз заказ взять, на починку одного из порушенных мостов. Хорошо платили, но лучше бы отказался — опять все без него случилось.