Затем друзья пригласили меня на шахту в Кемерово, Кузбасс, меня там сразу назначили заместителем начальником цеха. Это была современная шахта – настоящий подземный завод. Предлагали выучиться на горного инженера с сохранением почти всей зарплаты, но я хотел заниматься физикой. Начальник шахты сказал: «Хороший ты парень, Юра, ладно, не будем мы тебе мешать, дерзай».

В 1964 году пускали первые в стране промышленные АЭС – Белоярскую, Нововоронежскую, и мы как раз подоспели – закончили физико-энергетический факультет Томского политеха. Мы, кстати, были первыми выпускниками кафедры, которая готовила специалистов по специальности «Эксплуатация атомных энергетических установок».

Практику проходили на Белоярской. В нашей группе было 15 человек, я был в ней старшим. Меня решили оставить на кафедре, но я взмолился: «Отпустите на производство – у меня семья, сын, нужна квартира, сыну идти в школу», – квартиру аспирантам не давали. Я не шутил: женился в 19 лет, а через год у меня уже родился сын. Ну и на производство не терпелось попасть. Завкафедрой попросил подобрать замену. Я уговорил друга, Сергея Беляева, он был холостой, молодой, спортивный – в баскетбол играл. В итоге он остался на кафедре и проработал там всю жизнь, стал профессором, доктором наук, деканом факультета.

Владимиру Петровичу Невскому было 36 лет, когда его назначили директором Белоярской АЭС. Но к тому времени он уже побывал на многих стройках, руководил монтажом и пусконаладкой самой Белоярской АЭС.

Несмотря на молодость, человек был требовательный. Он и ввел такой порядок: на блочный щит и к управлению реактором тебя не допустят, пока ты не освоишь все рабочие профессии, не побудешь машинистом турбинного цеха и оператором реакторного отделения. И на каждом этапе была своя подготовка: обучение, экзамены, самостоятельная работа.

Потом уже я сам, будучи в должностях главного инженера и директора АЭС, эту систему внедрял всегда и везде. Некоторые молодые специалисты, правда, роптали: «Чего это я пойду слесарем-обходчиком?!» Такую же подготовку прошел и Александр Маркович Локшин на Смоленской АЭС, затем он освоил блочный щит, стал начальником смены станции. Когда к нам поступила разнарядка рекомендовать для поездки в Лондон, в представительство WANO, способного, знающего английский специалиста, мы сразу назвали его имя. Вернулся Локшин уже в роли замдиректора АЭС.

Раз в квартал Невский приглашал к себе тебя, молодого специалиста, и расспрашивал: «Как идет подготовка? Чем увлекаешься? Занимаешься ли общественной работой? Что читаешь?» А между тем ему уже принесли твою библиотечную карточку. И вот он спрашивает: «Журнал „Атомная энергия“? А кто его издает? Что ты там вычитал полезного? Какие статьи понравились?»

При Невском Белоярская АЭС была настоящим университетом без отрыва от производства. У нас был такой график: три дня работаешь по восемь часов, два – выходные. И в один из этих свободных дней нам назначали техническую учебу. Из НИКИЭТ, «Гидропроекта» приезжали лекторы, из МИФИ, МВТУ – доктора наук. Сам Николай Антонович Доллежаль читал нам лекции. Мы с радостью бежали на станцию, на эту техническую учебу.

Как-то появился у нас молодой специалист Виктор Голубев из Одесского политехнического института. Он и радиолюбитель был (такой детский кружок организовал – ребятня со всего города туда сломя голову неслась), и кораблестроитель. И вот он предложил: «Давайте строить корабль». Мы, конечно, с радостью согласились. Там же, на Белоярской станции, – водохранилище, мы начали строить скутеры, катера, водными лыжами занимались. Директор В.П. Невский поддерживал нас во всех таких начинаниях.

И вот мы построили катер-корабль «Река-Море». Он умещался на двух железнодорожных платформах, 11 человек могли разместиться в каюте. Оснастили его полностью радиосвязью. Голубев имел права на вождения морских судов, и мы путешествовали по рекам Сибири, до Норильска поднимались. Ловили рыбу, охотились, изучали Сибирский край.

Когда я был уже заместителем главного инженера по эксплуатации АЭС, они без меня на этом катере пошли по Днепропетров скому и Камскому каскаду на Волгодон и вышли в Черное море. А потом вдруг пропали. Нужно людей в отпуск отправлять, а их нет. Оказалось, в тот год, в 1970-м, на Южном берегу Крыма была вспышка холеры. Объявили карантин, и наши оказались запертыми в Ялте. Я звоню им: «Корабль отдайте любому рыбхозу, а сами вылетайте немедленно». Так мы наш корабль подарили рыболовному хозяйству в Крыму.

Белоярская АЭС была, по сути, опытно-промышленной станицей. На ней проходила отработка топливных кассет для больших реакторов РБМК, которые тогда начинали строить. В реакторе на Белоярке было 700 кассет, а в РБМК – до 1600. Часто топливные кассеты разгерметизировались, и все продукты радиоактивности попадали в кладку реактора и далее выходили наружу, за пределы рабочего контура.

Мы глушили реактор: надо ведь было вытащить сгоревшую кассету, которая не просто сгорела, а спеклась так, что ее никакими силами невозможно извлечь из реактора. Виктор Голубев с другими ремонтниками и конструкторами разрабатывал технологию извлечения этих аварийных кассет в каждом конкретном случае. Чаще всего использовали обычный буровой станок. В аварийный технологический канал опускается фреза, бурят, и радиоактивный керн топлива входит в трубу. Поднимают. Тащат дистанционным способом кассету к бассейну выдержки.

Иногда часть топлива по пути вываливалась в центральном зале, и нужно было ее убирать. Как всегда, срабатывала смекалка и находилось какое-то решение, чтобы не переоблучать персонал.

В 1974-м на площадке строительства Смоленской АЭС еще даже не приступали к котловану, и меня пригласили в министерство. Артем Николаевич Григорянц, начальник главка, говорит: «Поезжай на Смоленку, познакомься, мы тебя рекомендуем главным инженером». Так я оставил на Урале трехкомнатную квартиру и переехал с семьей в вагончик на разворачивающуюся стройку будущей Смоленской АЭС.

Стройка смоленской станции начиналась, как говорится, с чистого листа. Если на другие стройки, например, чернобыльскую, балаковскую, подключали строительные организации, которые возводили какой-то завод, химкомбинат, гидростанцию, то у нас такого не было. Были назначены начальник строительства, директор с главным инженером и бухгалтер. И с этого мы начинали, набирали со стороны специалистов, рабочих.

Естественно, большая была текучка, потому что не было никаких бытовых условий: нет жилья, нет школы – жили в вагончиках. Не было даже дорог. Своя геологическая изыскательская партия у нас имелась, у них – вездеходы, на которых мы и передвигались по смоленским лесам.

И вот в таких условиях надо было построить одну из первых промышленных АЭС на Смоленщине. Но сначала – инфраструктура. Переселили 24 населенных пункта и перенесли одно кладбище из зоны затопления водохранилища. Вырубили лес, навели мосты. Даже Десногорское водохранилище – наших рук дело.

Планы были громоздкие, директивные, а потенциала и людских ресурсов не хватало. Намеченное не выполнялось. Я четырех начальников стройки и трех директоров «пережил», а перед пуском станции сам стал директором. Тогда-то в полной мере познал, что такое капитальное строительство, заказ оборудования, его приемка, ревизия. И что такое пуск станции на новом месте.

Первым директором был Иван Андреевич Мельник. В 1979 году Невский перевел его на Ровенскую АЭС заместителем директора, и назначили Леонида Евгеньевича Тепикина, который до этого был в Узбекистане замминистра. Поработал полгода у нас и заболел, не смог вынести всю эту грязь, оперативки с утра до вечера, на которых тебя только что к стенке не ставят. Слег с депрессией в больницу. Невский все обещал – потерпи, вот-вот он выйдет и тебя как-то разгрузит от множества дел. Через два года умирает мой заместитель по капстроительству Валентин Иванович Кобелев. И я остался один на всех делах. На место Кобелева пригласили Соколова с Запорожской АЭС. И у меня гора с плеч свалилась. Сметы, приемка строительных работ, финансирование – все это он на себя взял. К сожалению, недолго поработал, не выдержало сердце. Сел однажды в автобус и там же умер.