«Милый мой Макс, внемли!

Мне надо от тебя:

1) фокса-крысолова[171], отменных качеств. Пожалуй, лучше мужчину. Если это не так дорого, то двух, т. е. мужчину и женщину. Елена Юльевна спрашивает меня об цене?! Но я понятия не имею, что это может стоить!

2) Двух поросят из твоего имения. Самых знаменитых! В прошлом году ты их продавал и хотел даже нам прислать, но тогда у них чума случилась. Ну, а сейчас они здоровы? Если здоровы, то пришли, пожалуйста. Цену не помню, кажется, по 15 р. По получении поросят немедленно вышлю деньги. Посылай их в Ивановку (Ржакса, Тамбово-Камышинской ж. д.), куда я еду через 3 дня.

3) Извини за беспокойство.

4) Прими мой душевный привет и поклон от Наташи. Собрался бы, между прочим, к нам в Ивановку.

Были бы очень рады и давно пора тебе.

Твой Рахманинов.

1 апреля 1911 г.»

Не получив немедленно ответ, Рахманинов опять пишет моему брату:

«Милый мой Макс!

Очевидно, ты мое письмо не получил, иначе, думаю, ты бы или просьбу мою исполнил, или бы написал мне хоть строчку, что исполнить ее не можешь.

А просьба моя все в том же: я очень прошу тебя продать и прислать мне двух удивительных первоклассных поросят и прислать мне поразительного, первоклассного фокса-крысолова. За все это немедленно уплачу по получении счета. Прислать это все надо сюда. Извести меня телеграммой (Ржакса. Гоброволь. Рахманинову), что «выслал», а накладную лучше адресовать в простом письме на имя г. Начальника станции Ржакса.

Сделай ты мне это, пожалуйста.

Вот уже три дня как я в Ивановке. Пока совсем один. Семья моя приедет, вероятно, к 1-му мая. Все, брат, хозяйничаю. Ну и дела тут!

Будь здоров. Отзовись, откликнись!

Твой Рахманинов.

20 апреля 1911 г.»

В этих двух письмах есть много характерного для Сергея Васильевича. Видно, как он хочет начать преобразования в ивановском хозяйстве приобретением племенных животных для улучшения качества скота.

На мысль о фоксе навел его случайно мой брат рассказом о том, что в Чернышево есть несколько фоксов, «специалистов» по охоте за крысами. Один из них, погнавшись за крысой, прыгнул на крышу сарая, а при обратном прыжке на землю попал в колодезь, откуда его с трудом вытащили.

Сергей Васильевич был в восторге от темперамента этого фокса и непременно захотел иметь такого же точно. К сожалению, молодого поколения фоксов в это время в Чернышево не оказалось, так что этой просьбы брату исполнить не удалось. Что же касается поросят, то они были высланы. Пропутешествовав в ящике по железной дороге из Пензенской губернии в Тамбовскую, они благополучно прибыли в Ивановку, о чем извещает брата письмом Соня, а Сергей Васильевич просит прислать их аттестаты, то есть родословную.

В конце приведенного письма слова: «Все, брат, хозяйничаю. Ну и дела тут!» – говорят о том, насколько хозяйство было запущено.

Увлечение сельским хозяйством не заглушило интересов Сергея Васильевича к другим сторонам жизни и, конечно, к творчеству и концертной деятельности. Именно в эти годы он много выступает и как пианист, и как дирижер и, что самое главное, создает ряд замечательных произведений, среди них «Литургию святого Ионна Златоуста» ор. 31, Тринадцать прелюдий для фортепиано ор. 32, Этюды-картины ор. 33 и ор. 39, Четырнадцать романсов ор. 34, Шесть романсов ор. 38, поэму «Колокола» ор. 35 и Вторую сонату для фортепиано ор. 36.

Его выступления как пианиста и дирижера сопровождались таким успехом, который трудно описать.

Насколько Сергей Васильевич любил публику и ему были приятны овации как выражение симпатий к его творчеству и исполнительскому искусству, настолько он совершенно не выносил психопатических выходок отдельных поклонниц. Была, однако, у Сергея Васильевича одна поклонница (о ней многие не знают), которая среди нас была известна под именем «Белой сирени» и к которой он относился с исключительной симпатией. О ней-то мне и хочется подробно рассказать. Предварительно должна заметить, что подношения в концертах белой сирени никакого отношения к романсу «Сирень» не имели.

Итак, в одном из концертов, какого года точно не помню, Сергею Васильевичу на эстраду был подан большой куст цветущей белой сирени. С тех пор ни один его концерт не обходился без такого подношения. Правда, сирень выращивалась и продавалась в оранжереях в течение почти всего сезона, с осени и до весны.

Когда Сергей Васильевич концертировал в других городах, например в Петербурге, Киеве, Харькове, сирень появлялась и там. Наконец, ее начали присылать на квартиру Рахманиновых по большим праздникам и в день рождения Сергея Васильевича. И никогда таинственная поклонница не обнаруживала себя ни карточкой, ни запиской. Она сохраняла строгое инкогнито. Мы как-то все полюбили эту «Белую сирень», скромное и полное достоинства поклонение которой отвечало характеру и вкусам Сергея Васильевича.

Помню, когда мы провожали Рахманиновых в Дрезден, в вагоне на столике их купе лежала большая ветка белой сирени. Все ей очень обрадовались. Наташа мне потом писала, как они берегли эту ветку и как старались довезти ее до Дрездена в свежем виде.

Наконец, кто-то из музыкантов, знавших лично «Белую сирень», открыл ее инкогнито. Сергей Васильевич поблагодарил ее в письме, она ответила, и завязалась переписка, продолжавшаяся несколько лет. Но лично они никогда не виделись.

Летом 1920 года я зашла к одной своей знакомой – зубному врачу, чтобы уговориться с ней о дне и часе приема.

Во время нашего разговора в переднюю вышла уже немолодая женщина очень симпатичной наружности. Она как-то прислушивалась к нашему разговору, и это меня немного удивило, так как мне она была совершенно незнакома. Оказалось, что это и была наша «Белая сирень». Ко мне она присматривалась, потому что помнила меня как одну из тех, кто в прошлые годы бывал всегда с Рахманиновыми. Она хотела от меня получить известия о них. Мы очень обрадовались нашему неожиданному знакомству и обнялись, как старые друзья, каковыми мы остались до ее смерти.

Теперь, со слов Феклы Яковлевны Руссо, продолжу или, скорее, начну рассказ о «Белой сирени».

До переезда в Москву Фекла Яковлевна жила с семьей в Киевской губернии, где она занималась педагогической и общественной работой. В связи с поступлением детей в учебные заведения она переехала в Москву. Заботы о семье, отрыв от педагогической деятельности, по которой она очень тосковала, отсутствие делового опыта, – все это переживалось ею очень тяжело. Да к тому же до переезда в Москву она овдовела. В этот период как-то зашла к ней племянница и начала уговаривать ее поехать на концерт Рахманинова. Фекла Яковлевна сначала наотрез отказалась, но, уступая настояниям и уверениям, что она не раскается, если поедет, наконец согласилась.

Музыка Рахманинова и его исполнение произвели на нее огромное впечатление и совершенно изменили ее душевное состояние. На следующий же день Фекла Яковлевна послала Сергею Васильевичу на квартиру белую сирень, и с тех пор сирень неизменно сопутствовала ему во всех его выступлениях. Вскоре Сергей Васильевич узнал имя своей поклонницы, он относился к ней с трогательным вниманием – всегда держал ее в курсе календарного плана своих выступлений, писал даже, над каким сочинением он работает. Письма эти Фекла Яковлевна хранила как реликвии. Однажды под влиянием тяжелого настроения, не желая, чтобы письма Сергея Васильевича после ее смерти попали в чужие руки, она их уничтожила. Решение это назрело под влиянием минуты, и она потом об этом очень сожалела.

Когда Сергей Васильевич сочинял свои «Колокола», Фекла Яковлевна послала ему бювар, в который вложена была нотная бумага.

В Москве 8 февраля 1914 года в филармоническом концерте в первый раз исполнялись «Колокола»; от имени Феклы Яковлевны в антракте концерта Рахманинову был поднесен дирижерский пульт, украшенный сиренью, и дирижерская палочка из слоновой кости, на ручке которой была вырезана миниатюрная ветка сирени. Второе отделение концерта Сергей Васильевич пользовался уже новым пультом и новой дирижерской палочкой.