Очевидно, для новых путей и задач музыкального оздоровления Русской частной оперы нужны были и новые люди.
Безусловно, Рахманинов и Шаляпин внесли свежую струю в работу театра. Рахманинову приходилось бороться с косным отношением главного дирижера и хормейстера к его повышенным музыкальным требованиям.
Служба в Русской частной опере была во многих отношениях очень полезна Сергею Васильевичу. Она дала ему возможность испробовать себя на дирижерском поприще и выявить свое большое дарование в новой специальности.
Эта работа невольно вывела его из несколько замкнутого круга, в котором он до тех пор жил, столкнула его с новыми, интересными людьми.
Сергей Васильевич в часы наших дружеских вечерних бесед рассказывал иногда о тех трудностях, с которыми приходится встречаться начинающему дирижеру, о взаимоотношениях между дирижером и оркестром, о том строгом экзамене, которому оркестр подвергает дирижера при первом знакомстве, испытывая его слух намеренно взятыми фальшивыми нотами и разными другими способами.
В конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого столетия музыкальный уровень некоторых московских дирижеров был очень невысок. Это были по большей части «садовые» дирижеры (для летних открытых эстрад), которые зимой выступали в симфонических общедоступных концертах.
Яркими представителями дирижеров такого типа были Дюшен и Р.Р. Буллериан[158], о котором Сергей Васильевич иногда рассказывал.
Как-то Сергей Васильевич, встретив Буллериана на улице, спросил, почему тот последнее время совсем не выступает. Буллериан, похлопав покровительственно Рахманинова по плечу, сказал ему таинственно на ухо: «Надо немножко заняться политикой». Иными словами – «надо заставить публику соскучиться о себе».
Среди оркестрантов Большого театра было в то время много чехов. Сергей Васильевич очень высоко ценил мастерство солистов на деревянных и медных духовых инструментах. Они же были солистами симфонических собраний и имели классы в консерватории и Филармоническом училище. Особенно Сергей Васильевич оценил их во время своей работы в Большом театре.
Первую валторну в оркестре Большого театра играл О. Сханилец, человек огромного роста, могучего телосложения, с окладистой черной бородой.
На каком-то симфоническом концерте Буллериан показал Сханильцу вступление. Сханилец же в ответ на это, продолжая спокойно сидеть со своей валторной на коленях, протянул руку с поднятыми тремя пальцами, показывая этим дирижеру, что до его вступления остается еще три такта. Рассказывая этот эпизод, который я не раз слышала, Сергей Васильевич неизменно приходил в веселое настроение.
Симфонические концерты были важным событием в жизни музыкальной Москвы и нашей в особенности.
Я очень любила часть осени проводить в деревне, но опоздать к первому симфоническому концерту было невозможно, а начинались они около 20 октября.
Большинство музыкантов и истинных любителей музыки, каковыми были и мы, слушали концерты только на хорах Большого зала Благородного собрания и непременно против эстрады. В пролетах между люстрами стояли четыре скамейки, и, чтобы захватить места на одной из этих скамеек, приходилось забираться в зал спозаранку, так как места на хорах были ненумерованные и, кроме нас, были другие претенденты на эти места. И вот Наташа, Соня, Володя Сатины и мы с братом чаще всего приезжали в концерт, начало которого было в девять часов вечера, уже с семи часов и два часа терпеливо отсиживали в пустом и полутемном зале. Правда, когда мы бывали вместе, нам не было скучно и время проходило быстро. Зал начинал понемногу освещаться, публика прибывала. Приезжала Варвара Аркадьевна, А.А. Сатин, доктор Грауэрман, для которых мы берегли места, и последним являлся Сергей Васильевич. Он приходил перед самым началом концерта.
На хорах с каждой стороны против эстрады были лесенки с небольшими площадками, ведущими в курительный зал. На этих площадках стояли обыкновенно во время концертов музыканты и критики: Н.Д. Кашкин, Ю.С. Сахновский, Ю.Д. Энгель, М.А. Слонов, К.А. Кипп, А.А. Ярошевский, Н.С. Морозов и другие[159].
Кроме десяти симфонических, было еще восемь квартетных концертов Русского музыкального общества, которые нами посещались обязательно. Посещали мы и концерты Филармонического общества, в которых весь интерес публики сосредоточивался на солистах. Что же касается дирижеров, то за исключением Э. Колонна, А. Никиша, А.И. Зилоти и С.В. Рахманинова (он дирижировал почти всеми концертами Филармонического общества два сезона – 1912/13 и 1913/14 годов), остальные, участвовавшие в филармонических концертах, включая и П.А. Шостаковского, принадлежали к числу посредственных.
В отличие от Большого театра, где отношения между начальством и труппой были сугубо официальные, в Русской частной опере отношения между С.И. Мамонтовым и труппой были гораздо проще. Некоторые артисты общались и помимо службы. Объединяющим центром являлась квартира примадонны театра Т.С. Любатович. Вся эта новая жизнь в известной степени привлекала Сергея Васильевича и невольно смягчала остроту переживаний, связанных с неуспехом Симфонии ор. 13.
Лето 1898 года Сергей Васильевич провел в Ярославской губернии в имении Т.С. Любатович, где в то время жил и Шаляпин.
26 июня 1898 года Наташа мне сообщает:
«…Представь себе, что Сереже так понравилось у Любатович, что он решил там остаться на некоторое время; он пишет, что имение ее необыкновенно красиво и что ему там очень хорошо».
В следующем письме от 15 июля Наташа сообщает дополнительные сведения о жизни Сергея Васильевича в имении Любатович:
«…Сережа останется у Любатович благодаря свадьбе Шаляпина с Торнаги[160], которая будет в конце июля», и дальше оценивает это событие с точки зрения своих двадцати лет: «Мне ужасно жаль Федю, охота ему, право, жениться так рано».
Осенью 1898 года Сергей Васильевич, несмотря на все уговоры Мамонтова, бесповоротно решил уйти из театра.
Считаю, что основных причин было две. Во-первых, он извлек из работы в Русской частной опере все, что она могла дать. По его словам, он перешел дирижерский рубикон, приобрел опыт. Продолжать эту службу дальше было бы, по его мнению, потерей времени. Вторая же и, по-моему, главная причина состояла в том, что уже в это время его опять сильно потянуло к творчеству.
Еще весной 1897 года в жизни нашей семьи произошла большая перемена: мы расстались с горячо нами любимой Бобылевкой.
В связи с разделом имения между наследниками оно так измельчало и сфера деятельности моего отца так сузилась, что ему пришлось искать себе другую службу. Получив предложение заведовать главным управлением имениями семьи Раевских, потомков генерала 1812 года, отец мой его принял.
Имение Красненькое, в котором мы должны были жить, находилось в Воронежской губернии, Новохоперском уезде, а самая усадьба – в двух верстах от станции Раевская Киево-Воронежской железной дороги.
Условия жизни в Красненьком были во всех отношениях неизмеримо лучше, чем в Бобылевке, но для меня и брата этот переезд был настоящей трагедией, до такой степени мы тяжело переживали разлуку с местами, где протекло наше счастливое детство и ранняя юность.
Я поняла тогда, что значит «тоска по родине», о которой до тех пор знала только понаслышке.
В Красненьком все нам было немило. Но поневоле приходилось привыкать к новому месту.
В этом отношении я проявила больше энергии – начала ездить то верхом, то в экипаже и знакомиться с окрестностями, а брат мой – страстный охотник и любитель природы – в первое лето так ни разу и не был в лесу на охоте.
Ввиду того что в Красненьком Сергей Васильевич провел у нас три лета подряд (с 1899 по 1901 годы), я хочу подробнее описать это имение. Занимало оно площадь в пятьдесят восемь тысяч десятин. Особыми красотами усадьба не отличалась: помещичий дом, в котором мы жили, находился посередине деревни, но отделен был от нее большим лугом. В громадном одноэтажном доме было больше тридцати комнат. Обращен он был фасадом к лугу и деревне, и с этой стороны окружен садом, который, к сожалению, по своим размерам совершенно не соответствовал величине дома. В нем, правда, росли старые деревья. Перед террасой, которая как бы разделяла дом на две половины, находился большой цветник. По другую сторону дома расположен был огород и фруктовый сад, который, когда мы приехали в Красненькое, находился в большом запустении.
