– Я… Я всего лишь…

– Вы любительница опасностей и приключений, – по-отечески строго сказал Дориан, но в голосе проскочила нотка нервозности. – В вашем духе пойти одной черт знает куда на ночь глядя. Читайте меньше мрачных романов, а то возомните на мою голову, что Рэдклифф-холл – это замок Удольфо[21].

Его пальцы сомкнулись вокруг запястья Офелии, не больно, но по отношению к женщине дерзко.

– Идемте. Здесь ничего интересного.

В свете ламп третий этаж утратил свою тайну, только их тени скользили и множились, точно фантомы. Офелию Рэдклифф вел, как ребенка, словно боялся, что она убежит.

– Простите, мисс Лейтон, если был резок. Здесь обычно черно, как в могиле, и я взволновался, увидев в окнах ваш свет, – уже спокойнее сказал Дориан. – Рэдклифф-холл – лакомый кусок для грабителей, мало ли кто тут бродит? Слуги здесь почти не бывают, а я еще не привык, что у старого холостяка живет проворный зверек, что охотится ночью.

Дойдя до лестницы, они на миг задержались.

– Мисс Лейтон, я знаю, вам скучно. Я бросил вас дома, я виновен и каюсь. Но потерпите немного, я покончу с делами и буду вывозить вас в столицу, – искренне заверил он. – А сейчас – спать! Я вызову Эмилию вас проводить. Не блуждайте тут втихомолку…

Он отпустил руку Офелии, но еще удерживал девушку взглядом, не позволяя спуститься.

– Праздное любопытство даже вас не доведет до добра, Лорелея, – добавил граф уже добродушно.

– Это что, бумажная книга?! Себастьян Алджернон! – воскликнула Эмма, заглянув в спальню. – Ого!

Сэб каждый раз морщился, когда жена называла его среднее имя. Но еще больше его старики отыгрались на сестрах: Эрнестине и Саскии.

– У тебя что ли планшет разрядился? – не унималась Эмма. – А еще меня за книги высмеивает!

Пристроившись на кровати, она потянула книгу к себе, но имя Торстейна Веблена не сулило ей радостей беллетристики.

– Опять какая-то скучища про экономику? А я-то надеялась…

Оскорбленный супруг вырвал у нее предмет поругания.

– Тебе все скучища! Тут позабористее твоих любовных романов. Вот ты, Эм, задумывалась, что праздность можно расценивать как естественное состояние индустриального общества? Откуда пошло престижное потребление, показуха, миллиардеры, элита, пускание пыли? Послушай.

Сэб начал усердно листать.

– «В привычном мышлении людей в условиях хищнической культуры труд начинает ассоциироваться со слабостью и подчинением хозяину. Труд… становится недостойным высокого звания человека»[22]. Зато «…средствами демонстрации денежной силы, а тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени являются праздность и демонстративное материальное потребление»[23].

Стоило юристу увлечься, как в нем просыпался профессиональный оратор, готовый козырять уликами, чтобы отстоять дело. Того гляди вскочит с постели и крикнет: «Господа присяжные! Мой подзащитный, мистер Веблен…»

– Праздность – культура высшего класса потребителей, пока остальные гнут спины. Их «занятия носят характер хищнического, а не производительного промысла»[24]. Ничего не создают и не производят, зато лишнюю яхту купить, всегда пожалуйста. С такими только судись. Но эти денежные мешки первые судиться бегут, чтобы прикрыть толстую задницу!

Эмма редко соглашалась с мужем, но сейчас была с ним солидарна. Она, реставратор, вспомнила некоторых частных заказчиков в костюмах стоимостью, как ее трехмесячная зарплата.

– Мои тоже важные индюки, – подхватила она, – тащат к себе на виллы картины, чтобы сосед обзавидовался, а сами даже не разбираются. Хоть голландский пейзаж, хоть абстракция – неважно, если к дорогому дивану подходит. А мы, магистры и доктора, для них вроде плебеев.

– Между прочим, Веблен еще в девятнадцатом веке писал. По твоей части, Эм. Тебе лишь бы повосхищаться, какие все были духовные, а дармоедов не меньше. Здесь про буржуазию, но аристократию-то можно назвать праздным классом в первую очередь. Пьянки-гулянки, балы каждый день. Про кого писал твой Оскар Уайльд? Когда жизнь – беспробудный досуг, как не плести интриг, не изобретать афоризмы? И цветок в петлицу хоть весь день выбирай. Я праздный класс объявляю виновным!

– Ладно-ладно, не расходись, а то бейсбол пропустишь.

Присяжные в лице Эммы, немного надувшись, чмокнули мужа и пошли снимать ужин с плиты. Она в его в кодексы с едкими замечаниями не суется, а ему лишь бы ее уколоть девятнадцатым веком. А ведь она искренне любит его интерьеры, платья с турнюрами и балы на тысячи человек. Они тоже – продукт «демонстративного материального потребления» праздного класса?

Местечковые дворяне Лейтоны были далеки равным образом от промышленной буржуазии и от бомонда. В роду числились помещики и священники, кто-то обучался на врачей и юристов. Женщины могли похвастаться музыкальностью (у матери были итальянские корни). Отец, Эдвард Лейтон, эсквайр, открыл маленькое пуговичное производство, отошедшее после его смерти к дяде Офелии. Мистер Лейтон любил сам следить за делами, а в последние годы увлекся торговлей – так и познакомился с Уильямом Рэдклиффом, который перебрался к тому времени в их тихую местность.

Через девятнадцать лет Офелия могла бы прочесть у Веблена, что «богатство или власть нужно сделать очевидными, ибо уважение оказывается только на предоставлении доказательств»[25]. Тогда бы она поняла, что именно этому правилу неотступно следует ее опекун, и подтвердила бы, что весь Рэкдлифф-холл – отражение философии праздного класса во всем его вопиющем великолепии.

Однако знакомство мисс Лейтон с праздным классом начиналось уже сегодня. В город они с Рэдклиффом выезжали уже несколько раз: то к галантерейщику, то к модистке, то с визитом вежливости к графским знакомым. Но сегодня ее боевое крещение – она отправляется в оперу! В Королевском оперном театре на премьеру соберется весь цвет столичного общества и, по слухам, будет даже сама королева!

Утром прислали наряд, над которым лучшая столичная мастерица трудилась неделями. С трепетом девочки, впервые вступившей во взрослую жизнь, Офелия облачилась в платье из шелка цвета розового шампанского, отделанное сборчатым воланом и аппликациями из кружев. Еще ни один из кокетливых нарядов не скрывал так ее недостатков и не подчеркивал достоинств. Корсет на китовом усе впивался в тело так, что трудно было дышать, зато талия сделалась осиной, а очень глубокий вырез и короткие рукава, дозволенные вечерней модой, обнажили шею и высокую грудь. Замерев на пуфе, следила Офелия в зеркале, как служанка подкрепляет ее волосы пышным шиньоном и украшает их искусственными цветами. С благоговением облачилась в атласные оперные перчатки и достала из коробки белый кружевной веер, с которым всю неделю репетировала перед трюмо.

Когда на парадной лестнице Офелия Лейтон бросила последний взгляд в зеркало, ее самомнение воспарило до небывалых высот. Она только сейчас осознала, что вчера была неуклюжим подростком, а сегодня стала уже дочерью Евы, на которую не грех посмотреть с восхищением. Все балы в Эссексе являлись пробой – теперь же пробил ее час. На ухо ей словно бы прошептал голос Рэдклиффа: «Лорелея, вы опасны, безжалостны».

В парадную, где ожидал покровитель, она хотела сойти чинно, высоко подняв подбородок, но поняв, что опаздывает, сбежала поспешно, радостная и румяная от волнения.

Лорд Рэдклифф уже поглядывал на часы. Он, как всегда, одетый с иголочки, превзошел сам себя, и Офелию обдало волной удовольствия. Она затаила дыхание, предвкушая его изумление, ожидая, как он с куртуазностью скажет…