— Нина, постой! — Джон, задержав ее за локоть, не дал отправиться по пустому коридору на выход, — что опять произошло?

В свете полосатых лучей послеобеденного осеннего солнца, пробивающиеся через высокие длинные окна просторного безлюдного коридора, замерли две фигуры одиноких молодых, но таких обремененных людей. Уставшие… не только от обязанностей, но и еще от чего-то, определенно, недостающего…

— И вот опять, Джон, твои коллеги не воспринимают меня всерьез, как и то, что воспитанницы «Глемта» нуждаются в опеке и защите, — не поднимая глаз, видимо от усталой грусти, обронила Нина.

— Ты же понимаешь, мы не можем гонятся за беглянками сейчас, тем более эта Анна уже сбегала, как я помню, но возвращалась, и… пока нет заявления от директора гимназии, я не могу действовать, ты сама помнишь распоряжение мэра…

— Господин Вик, с каких это пор поиск сбежавших гимназисток перестал быть таким важным и обязательным для тебя… Вас! — Нина, скрестив руки на груди и приподняв бровь в немом вопросе «что, съел?», ударила по совести Джона.

Ну что ж, 1:0.

— Ты до сих пор на меня злишься? Ты бы пропала, в прямом смысле этого слова, попала в беду, если бы я тогда тебя не вернул! — Джон всматривался в ее глаза, не понимая, что не так, это же очевидно: он поступил правильно. Сколько ей тогда было? Семнадцать или восемнадцать? Глупая маленькая девочка решила сбежать из «Глемта» и куда отправилась бы, не имея родственников и средств. Да как еще и сбежать-то удалось? В те годы в гимназии работали «сестры-наставницы», блюстительницы нравственности, и из их «цепких» … рук никто не убегал.

Джон, закрыв глаза, массируя переносицу, — бессонная и богатая на события ночь дала о себе знать стреляющей болью. Выдохнув и подняв руки в сдающимся жесте, понимал, что возможно, Нина в чем-то была права. В данный момент показалось уместным дать надежду, что он может что-то исправить, и да, совесть больно уколола Джона за Нину, за прошлое.

Если бы можно было что-то изменить…

От него не осталось скрытым, что юную беглянку тогда, несколько лет назад, наказали за побег и подрыв репутации гимназии, заперев в местном аналоге «карцера» и оставив без еды на несколько дней. Неприятным был еще тот факт, что Джон тогда хотел выслужиться, и, благодаря природному чутью, очень скоро нашел и самолично привез Нину обратно в «Глемт», и был уверен, что поступил верно по всем существующим нормам и правилам. Первое его дело, после академии, — поиск беглой гимназистки. В первый рабочий день — успех в решении проблемы, и такой после, щипающий совесть, «подзатыльник» в виде довольного начальника, и коллег, смеющихся над Ниной, обсуждая как "мелкую" беглянку сейчас наказывают, и как наказали бы сами (и прочие непотребные изречения взрослых мужчин на счет юнной девочки). Да, картина мира Джона в тот момент изрядно пошатнулась.

— Нина, давай, на неделе, мы разберем все твои версии. Я попытаюсь помочь, — ну вот, он опять обещает, и уже не усталость, а совесть ломит в теле, — И я попытаюсь, поставить вопрос… — утомление Джона сказывается на его когнитивных функциях, — чтобы в «Глемт» пришли с проверкой, — ну вот, он опять обнадежил эту свою «проблему», что он «изменит мир к лучшему».

— Джон, мы потеряем время, возможно Анна в опасности, и помощь нужна уже сейчас, — бесцветно произнесла Нина, обреченно смотря в пол…

— Нина… прости, много дел.

Джон, попрощавшись, отправился в свой кабинет. Нина еще какое-то время смотрела в след «уходящей надежды» на скорое возвращение Анны.

Нина Эверинд. «Глемт»

Забегая в обветшавший холл первого этажа нашего приюта, отряхивая шляпку от листьев, я направилась к своему кабинету. Предстоит столько дел, а я не знаю с чего начать. Я просто верю, что решение найдется, и я справлюсь. Но на самом деле, я просто буду шагать в неизвестность с закрытыми глазами, с напрочь отсутствующим шестым чувством…

— Мисс Эверинд, вы нашли Анну? — раздался тонкий голосок самой младшей мышки-гимназистки Эллы.

— Пока нет, милая, но я обязательно ее верну, — как же тяжело мне даются эти слова.

Я пожала протянутые ручки маленькой воспитанницы, глядя в большие серые глаза. Малышке ни к чему видеть меня растроенной, я просто должна найти Анну.

Анна… Анне только восемнадцать.

Когда я появилась в стенах этого приюта, в новом мире, напуганная, растерянная, среди пыльной тусклой комнаты, в центре магического круга, в свете от коричневых ламп, — меня рассматривали как товар, рассуждая в слух о вариантах «использования иномирки», а я была скована ужасом. Я боялась представить, какая участь ждет меня. Ощущая в полной мере покорное и такое ненавистное смирение от давящей безысходности. Я молилась, чтобы мой конец был быстрым и не мучительным. Тоже самое, наверное, чувствовали узники в концлагерях. Только вот, изучая в школе на уроках Отечественной истории времена Великой Отечественной войны, я верила, что никогда не окажусь в ситуации, когда буду далеко от дома, во власти жестоких людей, которые будут распоряжаться моей жизнью, как вещью.

В тот миг, длинною в вечность, я не понимала, где я. Грань между нереальностью и сумасшествием стерлась. А после, я думала, что столкнусь с жестокостью, но Слаг отложил «мою участь», оставив на время в приюте, чтобы позже найти подходящего клиента и продать меня подороже. Затем, я думала, что буду изгоем. Но реальностью оказалось большое скопление юных и совсем маленьких девочек, которые были не нужны и для своего мира. Мое сердце обливалось кровью, видя эту жестокую несправедливость, но это же и придало мне сил для борьбы. Я, во что бы то ни стало, пообещала, что отстою этих девочек. Я хотела их защитить на подсознательном уровне. Мне пришлось быстро взять себя в руки… Хотя, это я сейчас так думаю. Ведь спустя год от своего появления в этом мире, я попыталась сбежать, когда узнала, что Слаг вознамерен все-таки меня продать.

Первая сбежавшая из-под надзора «сестер»… Когда меня вернули после побега…А, если быть еще более точной, когда меня вернул один очень «правильный» блюститель закона, который не внимал моим доводам, что мне нельзя возвращаться, что лучше я попытаю судьбу, но не попаду обратно в приют, в лапы Слага. Я не хотела быть проданной игрушкой. Вернее, я так и не смогла расскзать ему всего ужаса, что мог случиться. Просто была напугана и просила отпустить…

Вернув меня, Джон думал, что делает все правильно. Это читалось на его лице. Он держался так строго, что я не могла ему ничего возразить. А просто покорно слушала его, не переча.

А что было после… Одна из «сестер» отхлестала меня по щекам, оставив фиолетовые ссадины, и отрезала мне волосы до плеч, чтобы меня, "взъерошенную", было видно, среди других девушек, с аккуратными прическами. Она знала, что я любила свои длинные волосы, что заплетала их в косу. К слову, эту косу повесили на стенде у входа, как напоминание, что будет с теми, кто посмеет злить «сестер».

В тот вечер, меня заключили в «комнату осмысления», оставив без еды…

Анна, будучи маленькой одиннадцатилетней девочкой, носила мне рафинад из столовой, чтобы, как говорила малышка, у «храброй узницы Нины были силы», и просовывала его под дверь… Вернее, это были они, Анна и Эмили. Они не оставляли меня, прячась от «сестер» и директора, рискуя нарваться на наказание и оставляя себя без сладкого рафинада, который берегли для меня.

«Не бойся, Нина, пусть мои волосы тоже отрезают и сажают потом в темную комнату без еды! Зато не увижу мерзкого Слага несколько дней», — хихикала Эмили, подбадривая меня.

Эмили, еще ведь и ты. Где же ты?

Эмили — моя ровесница, мы сдружились с ней. Болтали, мечтали. В день когда меня похитили в этот мир, ее привезли в «Глемт» из столичного Института благородных леди, ее отец был известным в узких кругах ученым. Он умер, через некоторое время после проведения какого-то опасного эксперимента, во время которого погибла его ассистентка. И пусть его не обвинили в смерти подчинённой, Эмили осталась без родственников, знакомых и средств, и ее через полгода, когда подошел срок оплаты за семестр, «отослали» в гимназию-приют для сироток «Глемт».