Пульс возрос слишком быстро, заставляя задыхаться. Захлопнув дверь, Теодору показалось, что все его внутренности вывернули наизнанку. Он в очередной раз не смог сказать ей решающее «нет». Это слово жгло глотку, даже не доходя до языка. Их не связывали тонкие незримые нити. Как в лирических романах. На его шее был завязан грубый, очень тяжелый канат. Её вкрадчивого тона оказалось достаточно, чтобы смести линию обороны в одно мгновение. Нотт закрыл лицо руками. Слишком яркое и чёткое желание. Реакция сознания на неё стала почти условным рефлексом.

Но как доказать самому себе, что тебе должно быть плевать, если уже знаешь, как напрягаются нервы от её более глубокого вдоха? Она не обладала какой-то сногсшибательной внешностью — была по-своему красивой, но не самой. Её капризы едва ли отличались от причуд других женщин. Манеры и чувство такта вовсе достали из-под захламлённого шкафа, где они пылились за ненадобностью. Она была сексуальна и изобретательна, но этого недостаточно, чтобы так прочно засесть в голову. Всё было намного проще. Гермиона развеяла его скуку. Бойкий темперамент в комплексе с неплохими мозгами и максимализмом выжали из Теодора любые попытки сопротивляться. В ней не было ничего. И одновременно было всё необходимое.

Даже для себя этот эмоциональный взрыв объяснить стоило немалых усилий. Нотт слишком хорошо понимал, что его ждет дальше. Опыт прожитых лет никак не поможет. Это не простое увлечение, которое развеется через пару месяцев. Он влюблён в образ, который, возможно, не имеет ничего общего с реальностью, но слишком идеален, чтобы прекратить в него верить. Нотт видел в ней только то, чего ему так не хватало в жизни: страсть, игру, эмоции.

Стенки черепа завибрировали от слишком сильного напряжения. Ему нужен был душ. Горячая вода и пар должны смыть хотя бы часть мучающих мыслей. Теодор был согласен на что угодно, чтобы избавиться от раздирающих грудную клетку эмоций. Её может не стать уже завтра. В их кругу это не такая уж и редкость. Особенно, если ты крупный игрок. А Гермиона, несомненно, была одной из самых крупных рыб в этом мутном океане теней. Его совершенно перестало беспокоить то, что она врала и, вероятнее всего, никогда не была самой собой рядом с ним.

«Дебил… Обреченный дебил…» — подумал он, глядя на собственные пальцы, поворачивающие вентиль.

В воображении всплыли воспоминания о том, как эти пальцы чуть больше суток назад блуждали по багровым отметинам на её шее. Он грустно хмыкнул, прикрывая глаза. Даже из соображений приличия Грейнджер наверняка удалила все следы их контакта. Если к тому же учитывать того, к кому она направилась после встречи с Теодором, то избавилась ещё до выхода из поместья. Челюсть непроизвольно сжалась. Несмотря на то, что в этой ситуации он скорее был тем, с кем изменяют, чем тем, кому, Нотт всё равно чувствовал себя бесхребетным оленем.

Всё складывалось одновременно комично и жутко. Влага густой вуалью заволокла пространство вокруг, мешая и без того тяжелому дыханию. Шум падающих на тело струй, барабанил отбойным молотком по коже. Хотелось заорать. Так громко, чтобы заглушить безутешные стоны разума. Заклятие, стирающее память, сейчас было самым действенным лекарством, но ему нельзя забывать. Нельзя избавиться от гнетущей и распирающей дилеммы внутри, пока всё не закончится. Пока жизнь не вернётся в прежнее русло.

— Значит, никогда… — собственный голос прозвучал глухо, почти шёпотом.

Первый признак сумасшествия. Отчаянная улыбка наползла на лицо, сигнализируя о сдающейся нервной системе. Для яркости картины не хватало только потерять связь с адекватностью окончательно. Истерично пляшущие по извилинам доводы больше напоминали шабаш, нежели упорядоченность серьёзного человека. Хозяин единственного в своём роде ресторана. Глава клана «Банши». Единственный сын и наследник. Он не справился ни с одной из этих ролей, а добила его слабость к женщине. Бездарность в абсолюте. Вся жизнь, как бурлящие потоки воды под ногами, утекала куда-то в трубу.

— Не думала, что ты ведёшь монологи без слушателей, — невинный девичий тон послышался из-за спины.

Девичий голос так отчетливо врезался в сознание, что Теодор даже не стал оборачиваться. Он прекрасно знал, кого там увидит, а значит, нет никакого смысла. От неё можно было ожидать всего, чего угодно, только не того, что Грейнджер спокойно пойдёт в свою спальню. Перевернёт всё вверх дном? Возможно. Разворотит пару комнат или стен? Вероятно. Войдёт в его ванную без спроса, пока Нотт будет полностью занят своими мыслями? Идеальный вариант.

— Я подумала, что если ты не сказал «нет», то я вполне могу… — Гермиона запнулась, когда Теодор развернулся к ней всем телом. — Я могу попробовать с тобой поговорить.

Она захлопала ресницами, судорожно вдохнув. Нотт переступил бортик душевой, ощутив под ступнями прохладный кафель. Его обуревали раздражение и злость. Гермиона никогда не соблюдала правила, но в этот раз выбрала не самый подходящий способ. Хотелось её придушить собственными руками. Даже удивительно, как настроение с удрученного сменилось на сосредоточенно-жестокое. Она, похоже, растерялась, непроизвольно попятившись назад. Грейнджер пришла сюда сама. Должна была рассчитать худший исход и наверняка понимала, чем вызван его гнев. Опираясь лопатками на входную дверь, она нервно сглотнула. Уверенность в её глазах гасла по мере того, как расстояние между ними сокращалось.

— Я не трогала Маркуса, только Симуса и улики… — зажмурившись, пискнула она, когда Теодор протянул руку к девичей шее.

Теодор приподнял бровь. Анализировать подобную информацию сейчас не входило в его планы. Он отодвинул двумя пальцами локоны, струящиеся по плечам. Тёмно-красные отметины, как и прежде, располагались вдоль яремной вены. Нотт нахмурил лоб, внимательнее рассматривая свои труды. Гермиона вздрогнула, когда кончик пальца коснулся её кожи. Кисть опустилась ниже, отодвинув воротник кремовой блузки в сторону. Фиолетово-бордовые хаотичные пятна опускались ниже, в зону декольте. Теодор поджал губы, аккуратно проводя большим пальцем по кровоподтеку над ключицей.

— Ты не была у Поллукса? — тщательно всматриваясь в мимику её лица, спросил Нотт, склонив голову на бок.

Её уголки губ чуть опустились вниз, а подбородок сжался, демонстрируя отвращение на короткое мгновение. Грейнджер нерешительно открыла глаза, взглянув на него снизу вверх. Зрачки беспокойно скользнули по лицу хозяина дома.

— Нет, — сухо выдавила она, машинально мотнув головой несколько раз. — Для чего мне там быть?

Буря противоречащих эмоций мгновенно притихла. Теодор ощутил, как за несколько невыносимо долгих секунд лёгкость, струящаяся в теле, обернулась обволакивающим умиротворением. Такое сильное влияние всего пары слов. Потребность в спокойствии пересилила все остальные инстинкты. Ему нужно было слышать именно это и именно сейчас. В груди разлилась острая необходимость почувствовать себя живым. Он обхватил её лицо руками, прильнув в аккуратном, но требовательном поцелуе. Плевать, что будет завтра. Даже если она выжжет всю Британию, оставив горстку пепла, у него есть сегодня. Есть шанс ощущать ее, и он не хотел думать о том, что будет утром.

Ответные движения губ были совсем неловкими и осторожными. Складывалось впечатление, что Гермиона предполагала совершенно другую реакцию. Она нерешительно положила кончики пальцев на торс, приподнимаясь на цыпочках, но не попыталась прислониться сильнее, в то время как Теодор ощущал непреодолимый зуд под кожей, требующий чувствовать её всем телом. Никакой всепоглощающей страсти или безвольного опьянения. Всё иначе. Мягкая и кроткая нега, курсирующая в венах, постепенно заполняла нутро.

— Я должна… — прерывисто выдавила она, пытаясь отстраниться. — Мне нужно объяснить…

— Не сегодня, — поглощая её вдох, Нотт вобрал в рот девичью нижнюю губу.

Одна ночь без игр и увиливаний. Никаких выяснений того, кто-кому-что-должен и кто-когда-кого-обманул. Он имел полное право на спокойствие. Хотя бы до наступления рассвета. Он хотел медленно растворяться в своих новых эмоциях, пока не потеряет связь с реальностью окончательно. Упиваться вкусом и запахом, пока рецепторы не онемеют. Различать слабую, почти неуловимую дрожь на кончиках пальцев, когда она прикасается к его телу. Теодор просто отменил для себя законы разума и логики: с ней они бесполезны. Ощущения не поддавались рациональному подходу. Любое осмысление и навешивание штампов делало Нотта более несчастным, чем тогда, когда он просто чувствовал.