Через четверть часа мои носильщики снова повернули в сторону от освещенной области и направились вверх по склону, который, как я и предполагал, все еще находился справа от нас. Сотни через две ярдов в этом новом направлении мы оказались на краю впадины, примерно такой же, как та, в которой я сам чуть было, не застрял несколько часов назад, но больше по размеру. Центр котловины был освещен даже ярче, чем крыша тента, а вход располагался в самой середине освещенного пространства.

Я не очень-то хорошо его рассмотрел, поскольку приходилось действовать слишком быстро. Мельком я заметил шахту с гладкими стенками, футов сорока в диаметре; по краям ее спускалось вниз около двух десятков лестниц. Свет исходил в основном из какой-то точки внутри шахты, располагавшейся вне моего поля зрения. Между мной и провалом шахты плавало более дюжины людей, и именно эта сцена заставила меня действовать. Если бы меня окружила целая школа плавания, то мои шансы незаметно сбросить транспондер устремились бы к нулю. И, не тратя более времени на размышления, я сбросил балласт и один из транспондеров одновременно. Тут же я понял, что, возможно, совершил ошибку, так как любая из свинцовых болванок способна раздавить этот небольшой прибор в крошку, и, когда я почувствовал, что капсула рванулась вверх, сбросил еще одну машинку. Я надеялся, что падение балласта отвлечет эту компанию, — и, как я обнаружил позднее, оказался более чем прав.

Я слышал, как свинец ударил о скалу. Очевидно, то же самое услышали и пловцы вокруг шахты. Чтобы обнаружить источник шума, им потребовалось несколько секунд. Человек судит о направлении на источник звука, исходя из временной разницы между моментами прихода звуковой волны в два его уха. Но, поскольку в воде скорость звука выше, рядом находилась проводящая звук скала, а сами они были в шлемах, им непросто было определить, откуда донесся шум. И когда они все же направились в мою сторону, то это произошло потому, что один из носильщиков стал подавать им сигналы фонарем.

Два моих первоначальных компаньона цеплялись за мои «ноги» — вернее, за «ноги» капсулы, я хотел сказать. Им, конечно, не по силам было меня удержать. Пара почти невесомых человеческих тел не заменит несколько тонн свинца. Но все же они цеплялись за меня и вели за собой других.

Это меня поначалу не беспокоило, поскольку даже всех присутствующих не хватило бы, чтобы меня удержать, а если бы народу было столько, что они могли бы утащить меня на дно, им всем не за что было бы уцепиться. Единственное, что меня тревожило, так это соображение, что где-нибудь поблизости у них могли быть рабочие субмарины с внешними манипуляторами. Но даже от них я мог бы спастись, если они отложат свое появление еще на несколько минут. Как только я исчезну из виду, им придется охотиться на меня с сонаром, а я уже почти уверился в том, что посылать сонарные волны у местных жителей категорически не принято. Эти чертовы волны распространяются очень далеко, и их легко распознать. Я до сих пор не имел понятия, что на уме у этих людей, но они явно находились на нелегальном положении, следовательно, секретность, была одним из их безусловных приоритетов.

Пловцы, которые держались за меня, вскоре должны были отцепиться. Не существует ни одной подводной дыхательной системы, которая позволила бы человеку подняться со скоростью три фута в секунду на несколько сотен футов без того, чтобы у него не начались проблемы с декомпрессией. Меня не интересовало, какой газовой смесью дышат эти оригиналы; существуют законы физики, и человеческие тела обязаны им подчиняться.

Находящиеся в отдалении пловцы поворачивали назад, и в этот момент мне пришла в голову мысль: я вижу их на фоне блекнущего освещения шахты. Также я видел, хотя и не слишком четко, сигналы, посылаемые в их сторону одним из моих попутчиков. Похоже, у него еще оставалась надежда задержать меня; может быть, поблизости действительно находилась субмарина, и он стремился продержаться рядом со мной подольше. Однако если она не появится немедленно, то он проиграет эту игру, потеряв заодно и жизнь.

Довольно близко я увидел второго пловца, кувыркающегося между капсулой и светом; мой второй пассажир, должно быть, не удержался. Когда же отвалит первый? Его фонарь еще светил, но сейчас от этого вряд ли мог быть какой-нибудь толк. Я едва различал шахту, а снизу его фонарь наверняка не был виден. Очевидно, он это понял, потому что через несколько секунд огонек погас. Я думал, что он последует за своим напарником, потому что здесь ему делать было больше нечего, но он, похоже, мыслил по-другому. По всей видимости, у него были другие идеи, и за одну из них, с его точки зрения, стоило побороться. Мне же она совсем не нравилась.

Двухслойный материал, из которого изготавливают глубоководные капсулы, металлом не является и сильно отличается от любого металла своей эластичностью, но, как и любой из них, производит звук при ударе. Я не знаю, чем мой наездник начал стучать по корпусу капсулы, но шум при этом он производил немалый. Поскольку я находился внутри, могу это засвидетельствовать. Ритмичный — один удар в секунду — стук отдавался в капсуле, бил меня по ушам и путал мои планы. Этому типу не нужен был фонарь — любая подводная лодка могла выйти на нас, находясь за многие мили отсюда, если она располагала минимумом следящего оборудования.

Никаких соображений насчет того, как остановить его, у меня не было.

Конечно, я мог попытаться действовать «ногами». Так я и сделал. К этому времени стало уже так темно — свет от шахты и тента превратился в едва заметное свечение, — что мой противник мог даже и не знать, что я вообще что-то делаю. Если бы он держался за одну из «ног», то я мог бы создать ему неудобства, втянув ее, а затем поставить ему синяк, выбросив ее снова, но, похоже, ничего подобного у меня не получилось. Я несколько раз проделал эту операцию с каждой «ногой», но ритм стука ничуть не изменился.

Я попробовал перемещать свой вес, чтобы заставить капсулу качаться. Это сработало, но моего пассажира не потревожило. Да и почему это должно его потревожить? Пловца мало беспокоит, в каком положении он находится в воде, а моего пассажира, пребывающего в полной тьме, это должно было волновать еще меньше. Единственным, кто здесь волновался, был я сам.

Но почему же этот парень жив, находится в сознании и к тому же так активен? Мы уже поднялись более чем на тысячу футов, и его костюм из-за разницы в давлении уже должен был раздуться, словно воздушный шар, как бы плотно он ни прилегал внизу. Если этот тип стравливал газ через клапан, чтобы держать постоянным объем вдоха-выдоха, то у него возникнут проблемы, когда он станет спускаться обратно. Да и вообще, независимо от конструкции его костюма и состава дыхательной смеси, к этому времени он уже должен был стать совершенно беспомощным от эмболии.

Однако простой и грустный факт, совершенно не зависящий от того, что по моим представлениям должно было случиться, состоял в том, что мой противник все еще находился в полном здравии, а я не имел никакой возможности от него избавиться.

Гении из Совета, разрабатывавшие мою миссию, ничего подобного предусмотреть не могли. Я ничуть не сомневался, что вскоре должна была подойти какая-то субмарина, чтобы забрать меня, — я не мог найти никакого иного разумного объяснения тому обстоятельству, что этот тип так настойчиво вцепился в меня. Конечно, всегда можно рассмотреть и неразумные предположения — например, что он решил пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы убедиться, что я все-таки не добрался до поверхности, но и в этом случае что-то все-таки должно здесь появиться. Может быть, торпеда или… что-то. В идее самопожертвования я лично сомневался. Множество людей готовы жертвовать собой ради идеи, которую они считают достаточно значительной, но я никогда не встречал нарушителя закона, который бы действовал подобным образом. В особенности мне не случалось встречать готового идти на жертвы растратчика энергии. Ключевое слово в работе с этими людьми — эгоизм; в каждом выискивай Большого Босса.