Я видел, как те же самые люди, которые окружают меня сейчас, плавали снаружи, в море. Я непрерывно, или почти непрерывно, смотрел на них, пока они втягивали капсулу внутрь, и все это время они также находились в воде под высоким давлением. На мгновение я забыл, мог ли я видеть их лица в окружающей капсулу воде с той же ясностью, что и сейчас, а если бы и вспомнил, не увидел бы в этом связи с настоящим моментом.

Я глядел, как они снимают шлемы, все еще находясь в воде под убийственным давлением. Нет, я не мог поверить во все сразу. Мне казалось, что я упустил какое-то ключевое обстоятельство, но не мог поверить, что мог бы заметить его еще совсем недавно. Шторм носил меня по волнам, и я, несомненно, упустил возможность определить, при помощи какой техники они меня нашли. Но я не впадал в бессознательное состояние ни тогда, ни позже. Я не был настолько одурманен бессонницей, чтобы проворонить основные происшествия. Пришлось допустить, что мои наблюдения были, в разумной степени, полными. Но поскольку, несмотря на эту уверенность, я совершенно не находил связей с реальностью, значит, существовало нечто такое, о чем я совершенно не имел понятия. Пришло время поучиться чему-то новому.

Мое будущее меня не слишком беспокоило: если бы местные жители собирались от меня избавиться, они могли это сделать раньше и с меньшими усилиями — и, как я уже говорил, я не мог по их поведению заключить, что они пытаются покончить со мной. Если вы считаете, что это не соответствует состоянию духа, в котором я находился несколько минут назад, то сами консультируйтесь с психиатром.

Воздуха в капсуле хватило бы еще дня на два. Предположительно, до этого времени мои новые знакомые будут вынуждены что-нибудь предпринять, чтобы вытащить меня отсюда. (Обдумывая эту проблему, я понял, что не могу сразу сказать, как будет выглядеть ее решение.) С какой стороны ни посмотри, следующий шаг был за ними. Возможно, это не давало повода расслабиться, но я почувствовал облегчение.

Они, очевидно, чувствовали то же самое — я имею в виду, не в смысле облегчения, а в том, что пора что-то предпринять. Они собрались в кучку между капсулой и входом и явно о чем-то спорили. Я не мог слышать их голоса, а через минуту-две решил, что они вообще не разговаривают, поскольку они невероятно много жестикулировали. У них, должно быть, чуть ли не всеобъемлющий язык знаков, подумал я. Разумное предположение, если учесть, что они проводили большую часть времени под водой, и особенно если их работа также в основном протекала на океанском дне. Здравый смысл не позволял мне допустить, что они все еще находятся в воде, и я не понимал, почему они до сих пор пользуются языком жестов.

Через несколько минут они, похоже, пришли к соглашению, и двое из них уплыли — да, именно уплыли — вниз по одной из маленьких шахт. Мне пришло в голову, что даже если в данных обстоятельствах они не могли говорить, то слышать-то они могли!

Поэтому я попробовал постучать по стенке капсулы — негромко, ввиду моих недавних неприятностей, связанных с этим способом общения. Было ясно, что звук они услышали, хотя у них и были проблемы с поиском направления на его источник; им потребовалось несколько минут, чтобы определить, кто стучит. Тогда они подплыли поближе и собрались вокруг капсулы, заглядывая в иллюминаторы. Я снова включил внутреннее освещение. Никто из них, казалось, не удивился тому, что увидел, хотя между ними опять завязалась долгая и оживленная беседа при помощи жестов.

Я попытался кричать. Крик неприятно отдавался у меня в ушах, так как большая часть звука отражалась от стенок камеры, но что-то должно было пробиться наружу. Так оно, наверное, и было — некоторые из пловцов отрицательно помотали головами, по-видимому, давая мне знать, что они меня не понимают. Это было неудивительно, поскольку я еще не пользовался словами. Я попробовал рассказать им, кто я такой — не называя своего имени, разумеется, — на каждом из трех языков, на которых, как считалось, я говорил свободно. Постарался сделать то же самое еще на паре языков, на хорошее знание которых я не претендую, но в ответ они только дружно качали головами, а двое-трое уплыли, решив, очевидно, что мой случай безнадежен. Никто из них не предпринимал попыток общаться со мной при помощи знаков или звуков.

В конце концов у меня запершило в горле, и я замолчал. В течение последующих десяти минут ничего особенного не происходило. Некоторые из присутствующих уплывали восвояси, зато другие прибывали. Жестикуляция становилась все более интенсивной — без сомнения, новоприбывших снабжали имеющимися на мой счет сведениями.

Многие из них были облачены в костюмы, похожие на те, что я видел на людях снаружи, но некоторые носили цветные одеяния. У меня возникло впечатление, что эта разница состоит в делении на «рабочие костюмы» и «белые воротнички», но я не смог бы объяснить, на чем основана эта идея.

Затем появилось несколько новых действующих лиц, одетых более экономно, нежели другие. С момента, когда они выплыли из туннеля, начали развиваться события. Один из пловцов пробрался сквозь собравшуюся толпу, приблизился к капсуле и тихо постучал по ней. Меня обрадовало, что кто-то из них стремится привлечь мое внимание, а не наоборот, но настоящее потрясение я испытал, когда узнал вновь прибывшего.

Это был Берт Вельштраль, исчезнувший год назад.

Он тоже меня узнал — в этом не было никаких сомнений. Хорошенько рассмотрев меня через иллюминатор, он изобразил широчайшую улыбку, снова постучал костяшками пальцев по капсуле, отстранился и поднял одну бровь с выражением, обозначающим что-то вроде «и что нам теперь делать?». Я решил, что ситуация оправдывает использование моих полусорванных голосовых связок, и возопил:

— Берт! Ты слышишь меня?

Он кивнул и сделал жест ладонью вниз, означающий, как я понял, что мне нет необходимости так орать. Это было большим облегчением. Я приглушил звук и после серии экспериментов убедился в том, что он слышит меня, если я говорю чуть громче, чем во время обычного разговора между людьми в нормальной воздушной среде. Я начал было забрасывать его вопросами, но он поднял ладонь, чтобы меня остановить, и начал изъясняться жестами. Он сжал себе пальцами нос, одновременно зажимая ладонью рот; левое запястье он поднес к глазам, будто бы глядя на воображаемые часы.

Я понял его достаточно ясно. Он желал знать, на какое время мне хватит воздуха. Я сверился с панелью управления, сделал небольшой арифметический подсчет и заявил, что воздуха мне хватит примерно на пятьдесят часов.

Затем он сунул палец в рот и поднял брови; я ответил знаком, чтобы поберечь горло, подняв наполовину опустошенную коробку глюкозных пилюль. Он кивнул, и его лицо приняло задумчивое выражение. Затем он в течение двух-трех минут объяснялся жестами с окружавшими его людьми, и их кивки головами были единственными знаками, которые я понимал. Они, похоже, пришли к консенсусу; тогда Берт махнул мне рукой и исчез в туннеле, из которого недавно появился.

В течение следующего получаса ничего не происходило, если не считать того, что толпа немного увеличилась. Среди новоприбывших были и женщины, хотя я не мог узнать среди них девушку, которую встретил снаружи. Все же я видел ее недостаточно близко для того, чтобы узнать в лицо. Однако некоторые из них точно не могли быть ею; очевидно, плавание не является настолько хорошим средством сохранения фигуры, как утверждают энтузиасты.

Затем вернулся Берт. Он принес что-то похожее на обычный отрывной блокнот, но когда он поднял его к иллюминатору, я увидел, что страницы там были не из бумаги. Он стал писать на верхнем листе при помощи стила, оставлявшего после себя следы. Затем он приподнял верхний лист, и линии исчезли. Игрушки такого типа я встречал еще много лет назад; очевидно, Берт усовершенствовал эту идею. Такой способ казался вполне пригодным, чтобы писать под водой, и я удивился, почему другие до него не додумались.