Я жалел о том, что из-за недостатка света не могу прочитать выражение на лицах наших компаньонов. Мне хотелось определить, как они относятся к двум чужакам, по чьей вине погибли четверо их товарищей. Не знаю, как Берт объяснил им наши дела; может быть, они считали, что мы проводим важные научные исследования или что-нибудь подобное. Я надеялся, что так они и думали. Мне и так было дурно от ощущения своей вины; не хватало еще, чтобы на нас ополчилось все население колонии.

Также мне хотелось бы знать, как чувствует себя Берт. Ведь жертвы могли оказаться и его близкими друзьями.

Я надеялся, что смогу разобраться во всем этом, когда мы доберемся до входа, но был разочарован. Когда мы вошли, возникло такое всеобщее возбуждение, что я был просто не в силах уразуметь, что выражают лица большинства из окружающих.

Я не понимал тогда, насколько условна их мимика; если вы не выросли в обществе, в котором приняты стандартные маски для выражения ярости, отвращения или других эмоций, то это ненадежный метод сбора информации. Эти люди могли ощущать ярость, грусть или презрение, но я не мог ничего определить. Они усиленно жестикулировали, когда мимо них проносили тела, также они «беседовали» с Бертом, и об их лояльности по отношению к нам я могу судить только по тому факту, что они не набросились на нас всей толпой. Я не был уверен в том, что такая ситуация продлится достаточно долго; может быть, здесь просто не оказалось никого из близких или друзей погибших.

Примерно через полчаса активность у входа стихла. Тела унесли, наши помощники уплыли по своим делам, а пловцы, которые постоянно толкутся у входов, не обращали на нас никакого внимания. Для некоторых из них это событие, может быть, тоже оказалось сенсацией — девица, которая оставила нас у энергетической установки, снова вернулась вместе со своими друзьями.

Наконец, Берт опять мог воспользоваться блокнотом. Я хотел бы многое сказать — я все еще был потрясен, чувствовал свою вину и сожалел о том, что мы наделали глупостей, — но проблемы общения останавливали меня. Бывают моменты, когда слова человека не поспевают вслед его собственным мыслям, но бывает и так, что ему не удается достаточно быстро добраться даже до блокнота для письма.

Я ожидал, что Берт скажет что-нибудь насчет происшедшего, поскольку в его выражениях я разбирался достаточно, чтобы понимать, что ему сейчас тоже очень хило. Но он писал только о деле.

«Это должно убедить Мари, если ее вообще что-то сможет убедить. Лучше всего тебе прямо сейчас идти к ней, сказать, что субмарина Джои найдена разбитой, и попытаться уговорить ее побывать там самой. Тогда, может быть, ей просто захочется плыть дальше. Если она не поверит и останется на месте, тогда нам придется притащить ей обломок. Это должно сработать. Если не сработает, не знаю, что мы будем делать».

«Ты мог бы перестать ее кормить».

Он взглянул на меня, подняв бровь.

«А ты смог бы?» — нацарапал он.

Я пожал плечами, хотя знал, что не смог бы. «Веди», — написал я. Он повел.

Безмолвные паузы во время переходов с места на место предоставляли мне прекрасные возможности для размышлений, и я увидел бы прорехи в той ткани умозаключений, которую так тщательно плел, если бы только соображал быстрее процентов на сто или около того. К сожалению, в последующие двадцать минут у меня не возникло ни одной новой мысли, и я только мусолил подробности того, что скажу Мари.

Ни одна из моих идей не была достаточно хороша. Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, подплывая к ее субмарине, — Берт, как всегда, остался в стороне. Я постучал по корпусу лодки. В целом это действие вполне соответствовало роли, которую я собирался играть.

Мари ответила почти сразу же; ее лицо появилось в переднем иллюминаторе. Приятно было наблюдать еще одно лицо, выражение которого было мне понятно, хотя оно поначалу было не таким, каким я хотел бы его увидеть. Оно слегка смягчилось, когда она меня узнала. Как и раньше, я не мог разобраться в интонациях ее голоса, но слова слышались вполне четко.

— Где ты был? Я уж думала, что они от тебя тоже избавились.

Я написал в блокноте ответ на основную часть вопроса: «Разузнавал всякие вещи».

— У Берта?

«Нет. Здесь есть библиотека, состоящая по большей части из рукописных книг, написанных людьми, попадавшими сюда в прошлом, — этого материала там чересчур много для того, чтобы Берт мог написать все это сам. В записях нет серьезных расхождений, и я считаю, что у меня сложилась достаточно полная картина всей нашей ситуации».

— Что ты узнал о Джои?

Я заколебался. Я не сомневался, что этот вопрос всплывет в начале разговора, и приспособил к нему всю свою систему лжи, но мне было тяжело лгать Мари. Я снова сказал себе, что это ради пользы дела, и начал было писать, но она, должно быть, заметила мои колебания — я никогда не считал себя великим артистом.

— Но ты же слышал о нем, так? Я кивнул.

— И он… он?

Она замолчала, глядя на меня сквозь армированное стекло. На это я тоже ответил кивком. Это было легче, чем писать откровенное вранье.

Я видел только ее лицо, но мог себе представить, что она сжала кулаки. Мне пришлось вздрогнуть оттого, что она, предположительно, заехала кулаком по корпусу, послав по помещению болезненную звуковую волну. Снова раздался ее голос.

— Я была права. Он не мог продаться. Он не мог отречься от всего, во что верит достойный человек, поэтому они его убили.

«Зачем им нужно было уничтожать его таким образом? — возразил я. — Гораздо легче было бы убить его внутри станции, а он должен был побывать там, когда они с ним беседовали, если дела шли так, как ты полагаешь. Они могли позволить ему задохнуться или умереть с голоду, когда его запасы кончились, — но они не стали так поступать с тобой, не забывай об этом. К тому же таким образом они бы не потеряли субмарину».

— Это очень просто. Они хотели, чтобы он погиб в море, в субмарине, так, чтобы это выглядело для тех, кто его найдет, как обычный несчастный случай. Меня удивляет, что тебе это не пришло в голову.

По крайней мере, он не сказала «даже тебе».

Я соображаю не так быстро, как Мари, и сам это прекрасно сознаю, но такая возможность все же пришла мне в голову и я успел подумать над ответом.

«Не говори глупости. Кто удивится или что-то заподозрит, если во время поисков вообще ничего не будет найдено? Дно Тихого океана — это множество квадратных миль, и еще больше кубических миль от дна до поверхности».

Как ни удивительно, но ей нечего было на это ответить, и в течение нескольких секунд она молчала. Затем она снова заговорила, оставив на время тему Джои, и попросила меня рассказать о том, что я узнал в библиотеке.

Это заняло немало времени, но я сделал все, что мог. Она внимательно читала каждую страницу, иногда молча кивая, иногда задавая вопросы после прочтения. Я отвечал на них в меру своих познаний.

Чуть ли не половина ее вопросов касалась того, в какой степени моя информация может зависеть от Берта. Прошло, должно быть, не меньше часа, пока мне удалось передать ей всю картину, которая сформировалась у меня самого.

Я закончил просьбой, которая являлась ключевым моментом всего плана.

«Мари, тебе надо вернуться назад и доложить обо всем. Что бы там ни говорил Берт, но Совет должен все знать. Мы с Бертом вернемся сами по себе, когда сможем, а тебе уже не нужно думать о Джои».

— Берт? С чего бы он стал возвращаться? Я знаю, что он останется. Он сам это признал. Ему нравится делать то, что хочется ему; о других он не думает. Он попытался убедить меня поступить так же, как он, грязная скотина. Именно потому, что он останется, я и прислушиваюсь к твоему предложению о том, чтобы уйти.

«Я не верю всему этому насчет него, — написал я. — Мне он тоже сказал, что остается, но он дал понять, что это не навсегда. Я счел тогда, что он присоединился к ним, чтобы узнать все, что нам необходимо знать, и вернется, когда — и если — сможет. Так же как и я».