Стою в гардеробной, растерянно перебираю вещи. В голове такая неразбериха, что я даже не могу сообразить сразу, сколько и каких вещей мне нужно с собой взять. Сколько дней мы пробудем в Париже, пока мидовцы уладят все формальности? Два…? Три…? В Москве уже неделю стоит жара, а там третий день идут дожди и прохладно – это мне Вера вчера по телефону рассказала. Значит нужен плащ, костюм, черные джинсы и футболки… Взгляд падает на новые вещи от Ёджи Ямамото… Вздохнув, снимаю их с вешалки. Вот и они пригодились. Все в точности, как предсказала бедная Вера: «в них только на похороны ходить». Прижимаюсь лбом к стене, закрываю глаза. Тоска такая, что зверем выть хочется. Через час мне придется смотреть в глаза отцу Веры. Что я ему скажу?! «Простите, не уберег вашу дочь»?! Чувствую себя последней сволочью… Я ведь всех в эту авантюру втравил, я…!

Вздрагиваю от раздавшегося в тишине телефонного звонка, открываю глаза. Нужно взять себя в руки. Нельзя так позорно расклеиваться. Сначала я должен разобраться с этой подозрительной аварией, привезти в Москву тело Веры и организовать достойные похороны. А потом уже предаваться самобичеванию и посыпать голову пеплом.

- Виктор, ты как? – слышу я в трубке сочувствующий голос Григория Давыдовича – Что там руководство решило?

- Я лечу в Париж вместе с отцом Веры. Все московские хлопоты на вас. Боюсь, Татьяна Геннадьевна сейчас не в состоянии делать хоть что-нибудь, так что привлеките Розу Афанасьевну к организации похорон. Нужно быстро решить, где пройдет прощание с Верой, и где семья ее похоронит.

- За это не беспокойся. Если возникнут трудности, я к Калинину обращусь или прямо к Николаю Анисимовичу, они помогут. Думаю Ваганьковское кладбище будет в самый раз. И похороны там удобнее всего организовать. Впрочем, как решат ее родственники.

Я тру виски, пытаясь собрать мысли в кучу. Получается плохо.

- И Майклу прямо сейчас позвоните - соображаю, наконец, я - У них раннее, утро - думаю, он уже проснулся. Если Гор сможет прилететь во Францию, буду ему благодарен. Мы видимо остановимся в гостинице при посольстве, пусть там меня ищет.

Поговорив еще немного, мы прощаемся с Клаймичем. Следом за ним начинается вал звонков. Слухи по Москве распространяются быстро - у многих приемники стоят сразу настроенные на Голос Америки, Би-би-си или радио Свобода.

Звонит Альдона по межгороду, потом Лада. Последняя рыдает в голос. У меня самого сердце в клочья разрывается, пока я ее успокаиваю.

Потом быстро переговорил с музыкантами - позвонили Роберт и Коля Завадский. Я уже опаздываю, но понимая состояние коллектива нахожу в себе силы всех подбодрить, заверить в том, что наши размолвки со старшей Кондрашовой никак не вылезут на похоронах Веры. В чем я, кстати, совсем не уверен. Татьяна Геннадиевна 100% обвинит меня в гибели дочери. Кого же еще?

Бросаю взгляд на часы - пора мчаться в аэропорт. Оставив записку для мамы и потрепав на прощанье по голове притихшего Хатико, направляюсь к машине. Господи, дай мне сил пережить ближайшие три дня…

…Мы подъезжаем к самолету практически одновременно. Я только успеваю выбраться из машины и взять из багажника спортивную сумку, как рядом с нами останавливается еще одна черная Волга. Из нее сначала выходит Сергей Сергеевич, а потом и Александр Павлович – отец Веры, которого я даже не узнал сразу. Вздохнув, роняю сумку на асфальт и делаю шаг им навстречу.

- Александр Павлович… - слова застревают в горле, больше я ничего не могу ему сказать.

Старший Кондрашов постарел разом лет на десять, и сейчас передо мной стоит совершенно другой человек. От прежнего жизнерадостного балагура осталась только тень…

Он сам подходит ко мне. И как-то неловко, по-стариковски обнимает меня, растерянно похлопывая по спине.

- Здравствуй, Витя... Вот видишь, как пришлось нам встретиться...

Сергей Сергеевич тактично отходит к ребятам охранникам, оставляя нас одних. А мы так и стоим, обнявшись, рядом с трапом. В какой-то момент мне даже кажется, что Александр Павлович настолько ушел в себя и так раздавлен горем, что забыл, где он находится. Пожилой мужчина похож сейчас на большого беспомощного ребенка, не понимающего, что происходит вокруг. И я уже начинаю сомневаться, стоило ли нам вообще брать его с собой.

Словно прочитав мои мысли, он тяжело вздыхает и отстраняется.

- Ты не переживай, я в самолете приду в себя, соберусь. Просто дома еще и Татьяна… мне страшно оставлять ее одну.

- Как она?

- Плохо, Вить… совсем плохо. Не знаю, как жена переживет все это. С ней сейчас сестра осталась, но…

- Может, позвонить Львовой, пусть тоже подъедет?

Я думаю еще насчет Брежневой, но сразу отбрасываю мысль. Она точно не поможет. А все остальные наши женщины разъехались и будут в Москве только завтра - послезавтра.

- Нет, не стоит. Вряд ли она сегодня захочет видеть кого-то. Может быть, завтра…?

Подходит Сергей Сергеевич, говорит, что нам пора заходить в самолет. Александр Павлович кивает ему, растерянно оглядывается в поисках своего багажа. Кажется, он даже не помнит, доставал ли его из машины. Кто-то из ребят бросается помочь, я в это время подвожу отца Веры к ступенькам трапа, поддерживая за локоть. Он послушно переставляет ноги, но мыслями где-то далеко. Мужчина явно не в себе, и как он перенесет предстоящие испытания, я даже не представляю. Впереди ведь еще опознание тела в морге…

Салон Ила разделен на несколько отсеков, и в том, где мы располагаемся, кресел тридцать, не больше. Судя по размеру и компоновке пассажирских кресел, между которыми размещены еще и удобные столики, этот борт принадлежит специальному авиаотряду. Мы с Александром Павловичем усаживаемся рядом, охрана занимает кресла чуть поодаль. Две вышколенные стюардессы проявляют максимум тактичности, не раздражая своей опекой и вниманием, но в то же время и не выпуская нас из виду.

Верин отец, устроившись в кресло, сразу будто погружается в транс, отключившись от действительности. Отрешенным немигающим взглядом смотрит в иллюминатор, неподвижно сложив на коленях. Вокруг опущенных уголков его рта залегла глубокая, горестная складка. Кажется, он даже не замечает того момента, когда наш самолет, разбежавшись по взлетной полосе, отрывается от земли.

Я молчу, но то и дело с беспокойством посматриваю на него, не понимая до конца: то ли его накачали успокоительным, то ли это такая защитная реакция на стресс. Но переживание за этого несчастного пожилого человека помогает мне хоть немного отвлечься от собственных тяжелых мыслей.

- Виктор, спасибо, что летишь со мной за Верочкой – вдруг произносит он – она бы тоже была благодарна тебе.

Не выдержав, я прерываю его благодарность

- Нет. Я очень виноват перед вами и Татьяной Геннадьевной! Если бы я не втравил Веру во всю эту историю с группой, она бы сейчас была жива.

Верин отец недоуменно смотрит на меня, словно не понимая, за что я перед ним винюсь, потом возмущенно прерывает мои покаяния

- Виктор, ты с ума сошел?! За что ты просишь прощения? Это я должен был извиниться перед тобой за все те неприятности, которые доставила вам Вера! Мне надо было бы сразу приехать в студию. Не спорь, я же разговаривал с Евгением Максимовичем и знаю, что ты взял на себя всю ответственность за ее ужасную выходку. Если бы не ты…

- …Вера сейчас была бы жива – хмуро перебиваю я его – Вот что главное. До знакомства со мной у нее была спокойная, размеренная жизнь. А я поманил ее ярким фантиком: славой и возможностью увидеть весь мир. Какая девушка устоит перед таким искушением? И теперь Вера мертва. Потому что я не смог ее защитить.

- Не смей себя винить! Виктор, ты ни в чем не виноват, поверь! - с жаром вдруг заговорил Александр Павлович – Несчастный случай с Верой мог произойти и в Москве, даже если бы вы не были знакомы с ней!

- Но произошел в Париже. Когда ее преследовали ...газетчики.

На последнем слове я спотыкаюсь. Сказать отцу Веры правду? Нет. Сначала нужно доказать убийство ее дочери.