— Но мог узнать, — Фригг опустила руки. — Всеотец, разлучи их. Доверять врагу — это ненормально. Он отомстит тебе через Локи и погубит его. Хагалар может обмануть всех в Асгарде, даже тебя. Он уже узнал все секреты прошлого Локи и теперь…

— Он не стал бы говорить Локи о матери, — задумчиво произнес Один, вставая. — Хагалар не забыл своих амбиций: если бы он узнал правду, то скрыл бы ее.

— Он погубит его, — тихо прошептала Фригг. — Или не он. Страдая в одиночестве и скорбя по матери, Локи может вызвать ненароком её дух из Хельхейма. Она заберет его с собой, — Фригг оплела свои пальцы золотой нитью. — Ты же можешь воспользоваться одним из своих заклинаний и вызвать её? Или сам прими её облик и явись к Локи. Нельзя терять надежду, что он заговорит, — Фригг с надеждой посмотрела на помрачневшего мужа.

— Если Локи увидит её, он может совсем тронуться рассудком, — ответил Один после недолгого молчания. — Ты все время вверяешь участь Локи мне, но, в конце концов, ты его мать.

— Мать, — тихо откликнулась Фригг, и в её голосе на мгновение зазвучали слезы. — Локи, которого я вырастила, очень любил меня. Но его ты убил, — она подняла голову: на лице богини не было ни суровости, ни горя. Она просто говорила то, что считала необходимым сказать. Без эмоций. Без чувств. Так говорила царица, а не мать. — Нашего сына мы потеряли навсегда в Бездне. Тот, кто вернулся — не Локи. Не мой сын. Это искалеченный полуётун.

Наступило гнетущее молчание.

— Настал день, когда мать отрекается от своего сына?

— Я не отрекаюсь, — пожала плечами Фригг. — Я люблю его и таким. Но я понимаю, что мы вырастили чудовище. Помнишь, — она подняла руку, напуская легкую иллюзию, — мы мечтали, что сделаем из полуаса аса? С самого начала я настояла на том, чтобы Локи был нашим сыном, а не рабом, — комната наполнилась легким туманом, в котором можно было различить неясные образы двух взрослых богов и двух детей. — Мы не теряли надежду сделать из него достойного сына Одина, которым ты мог бы гордиться, надежного друга нашему родному сыну, — Фригг чуть повернула руку, развеивая иллюзию. — Но наши мечты не сбылись. Полуас никогда не станет асом. Наш сын умер. Из-за тебя.

Один вглядывался в лицо супруги, которое стало похожим на гипсовую маску. Совсем как много столетий назад, когда Фригг, умирающая, окровавленная, лежала в постели и не подавала никаких признаков жизни. Самый страшный кошмар царя богов и людей.

— Ты была во дворце и ничего не видела, — произнес Один, опускаясь подле супруги. — Он клялся, что его действия привели бы к благу Асгарда. Но его участь была в его руках, не в моих. Испугавшись ответственности, он сам предпочел смерть, — Фригг ничего не ответила — для нее это было не более чем жалкое оправдание. — Кто виноват в произошедшем с Локи? Ты сама.

Царица нахмурилась, выражая недоумение.

— Ты знала, что не имеешь права отдать ему копье судьбы.

— Я признаю свою ошибку, а ты признай свою, — богиня отвернулась, возвращаясь к прерванному занятию. — Время не стоит на месте. Все меняется. Наши дети растут, мы стареем. Теперь все по-другому, и Хагалар уже не тот. Локи не должен остаться с ним.

— Это обида говорит, не мудрость, — в словах Одина начал проступать настоящий гнев. — Ты забыла все, что было между нами. Что ты сама готова сделать, чтобы добиться возвращения Локи? Поезжай в поселение, поговори с Хагаларом.

— Мы разошлись так давно… — прошептала Фригг. — Как это будет выглядеть?

— Не более странно, чем царь и царевич, гуляющие зимой по кладбищу, — устало пробормотал Один, собираясь покинуть супругу — разговор явно начинал ходить по кругу.

— Кладбище? — воскликнула Фригг и поднялась столь резко, что чуть не свалила прялку. — Вы гуляли по кладбищу? Как долго?

— Час или чуть более, — недоуменно ответил Один.

— И ты еще и оставил его страдать в одиночестве? — Фригг быстрым шагом направилась к выходу. — Я выезжаю немедленно.

— Куда? — Один едва поспевал за женой.

Царица резко остановилась:

— Всеотец, ты совсем ничего не помнишь о собственных детях! — лицо богини исказил настоящий гнев. — Иначе ты бы ни в коем случае не поехал с ним на кладбище зимой.

Возвращение в поселение было долгим. Локи казалось, что добирается обратно он целую вечность, отвратительным образом растягивающуюся, нарочно отдаляющую заветные ворота, за которыми скрывались дома и желанное тепло очага. На кладбище холод совсем не чувствовался: от битвы, хоть и словесной, молодого царевича бросало в жар, и столь незначительные детали, как пронизывающий насквозь ледяной ветер, совсем не ощущались. Сейчас же, предоставленный на растерзание собственных мыслей, вынужденный все время вспоминать произошедшее, столь ярко всплывавшее перед внутренним взором, что застилало реальность, Локи замерзал. Онемевшие от холода пальцы сжимали поводья, каждый вдох морозного воздуха обжигал гортань и, казалось, что холод добрался до легких. Царевич дрожал, кутаясь в одолженные у слуг плащи, тщетно пытаясь ощутить тепло животного; сняв варежки, он запустил пальцы в косматую гриву, желая только одного — оказаться в доме, в лабораториуме, да где угодно, лишь бы ледяной ветер перестал хлестать по лицу, бросая мелкие снежинки, острые, словно осколки стекла.

Заветная ограда показались как раз тогда, когда царевич уже отчаялся увидеть ворота поселения, когда начал предполагать, что он, измученный мыслями об отце, свернул не туда и заблудился, а свита не посмела указать ему на ошибку. Часы, расположенные неподалеку от входа, показывали, что пришло время для очередного бдения над отданным Одином артефактом — Локи было все равно, что делать сейчас, лишь бы не оставаться одному на морозе.

В лабораториум он пришел раньше назначенного срока и сразу же устроился у печки, стараясь растереть замерзшие кисти. Кожу болезненно покалывало — это, конечно, не обморожение, но ничем хорошим не закончится. Он проиграл отцу в очередной раз, и сейчас поражение было еще более унизительным, чем предыдущее: отец слишком хорошо его понимал. И наказанием служили не только мучительные мысли, которые, Локи был уверен, снова станут его кошмарами, но и медленно расползающаяся по телу простуда.

Размышления были слишком безрадостными — вспоминать детально произошедшее, пытаться понять, где он допустил ошибку, было равносильно тому, чтобы морской водой промывать кровоточащую рану. Нужно отвлечься и не задумываться над надвигающейся болезнью — как хорошо было бы выпить горячего вина, чтобы дрожь наконец-то ушла из измученного тела, или хотя бы послушать бесконечный треп Ивара, который снова опаздывал. Царевич мог бы пока поработать с записями о Тессеракте, но даже мысль о том, чтобы брать в руки тонкие бумажные листы и вчитываться в собственный почерк, вызывала желание с головой накрыться какой-нибудь шкурой и не показывать носа. Работать после всего произошедшего было решительно невозможно. К тому же однажды он уже самостоятельно «играл», пускай и не с Тессерактом, а всего лишь с его копией, но то, чем все это закончилось, осталось в памяти надолго, отбивая всякое желание продолжать. Как он тогда чудом жив остался, он гадал до сих пор. Как его не убил отец — тоже. Если только благодаря матери…

Локи прекрасно помнил, как пытался после взрыва подняться на ноги и судорожно понять, кто он, где он и что он вообще делает в Фенсалире? Пол уходил из-под ног, вытанцовывая какой-то замысловатый боевой танец. Локи мутило. Вдруг его грубо подняли чьи-то руки. Разъяренное лицо отца двоилось и троилось.

— Чем ты тут занимался? — послышался громоподобный рык.

Локи при всем желании не мог ответить: голова гудела, ног он не чувствовал.

— Оставь его! — это голос матери. Она подошла ближе и схватила отца за руку. — Он не делал ничего, что нарушало бы твою волю.

Локи медленно приходил в себя, с трудом вспоминал, чем именно он занимался. Отец отпустил его и позволил жене увести себя. Но еще до того, как они вышли за дверь, в нее ворвался взволнованный брат.