— Откуда ты знаешь, что ткнул я? — Один жестом фокусника вынул из подпространственного кармана эль.
— А я не прав? — Хагалар взял бутыль, сделал пару глотков прямо из горла и протянул Одину. — Так что же?
— Я прикажу Локи стать твоим учеником. Ослушаться он не посмеет.
Не только Хагалар, но и само эхо, казалось, удивилось этому решению: по крайней мере, отчетливо повторило слова Одина больше десятка раз
— Занятно, — Вождь оперся спиной о стену и заложил руки за голову. — И что мешало с самого начала приказать? Хотя я согласен с тем, что, возможно, Локи не верит в мои силы и надо устроить демонстрацию, чтобы проявить у него хоть какой-то интерес к боевой магии. Мальчишки обожают красивые, эффектные, разрушительные заклинания. Проблема только в том, что мне не с кем сражаться. Ведь демонстрацию можно считать таковой, когда побеждаешь кого-то близкого тебе по силе, а, по правде говоря, ближайшие мне по силе маги все равно очень далеки, а притаскивать какое-нибудь чудовище чревато. — Ты намекаешь на то, что хочешь устроить бой со мной? — улыбнулся Один.
— Нет, ты же не боевой маг. Надо подумать. Пока мне по-прежнему хочется ребенка прибить, так что самое время не мозолить ему глаза, а поискать достойного противника, — Хагалар спрыгнул с камня, с удовольствием потянулся. — Пойдем отсюда?
— Пойдем, — кивнул Один. — Лучше потренируй молодых воинов. Спусти пар. Локи не виноват в том, что не слышал, как ты его спас и какой ценой.
— Не пойду я к твоим воинам, — хмыкнул в ответ Хагалар — от недавнего срыва не осталось ни следа. — Там кусачий Гринольв, а мне надо решить вопрос, на ком показывать свои умения. Потому что не вижу я никакого смысла лениво сидеть на скамье и, зевая, отражать слабенькие удары твоих магов. Да даже мои маги не подойдут. Я хочу достойного соперника и настоящей битвы. Я ужасно скучаю по войне, точнее, именно по битве, в которой можно не сдерживать свою силу и выжигать все и всех дотла. Это кощунство — иметь такую мощь и ею не пользоваться. Кстати, может, наши новые элитные воины из бездны подойдут. Среди них маги есть?
— Хорошо, делай что хочешь, но не в Асгарде, — легко согласился Один. — А что, Гринольв тебя до сих пор кусает? Мстит за то, что ты его запер?
— Я не собираюсь выжигать нашу и без того выжженную землю, не бойся. Я про демонстрацию. Она будет в Асгарде. Пусть все посмотрят, — на лице Хагалара отчетливо вырисовывались самодовольство и тщеславие. — Поставим купол… Если я найду, с кем сражаться. А твой Гринольв всех кусает, он же по жизни как туча грозовая.
— Неправда. Царскую семью не кусает, — заметил Один, но Хагалар его не услышал. Он прикидывал, где бы найти достойных соперников. Пусть так, пусть купается о собственном величии и оставит Локи в покое хотя бы ненадолго. Один пока не разобрался, кто зачем ему лжет и настолько искусно. Локи и Хагалар изображали вражду с тех пор, как попали в Гладсхейм. И изображали столь топорно, что владыке Асгарда было очевидно — эти двое точно что-то скрывают и затевают, причем, скорее всего, недоброе.
====== Глава 102 ======
На ум приходил Гринольв. Злой, пьющий и бьющий, хотя подобное сочетание в реальности было невозможно: он либо пил, либо бил, иначе с легкостью забил бы до смерти или покалечил любого из своих хрупких воспитанников. Гринольв пугал одним своим присутствием: даже когда не орал, а просто проходил мимо. При одном его приближении стихали разговоры и все норовили спрятаться — что дети, что их смотрители. Из-за его грозной натуры никто из воспитанников сильно не боялся наставников, пускай они и обладали практически безграничной властью. Стоило им переступить негласные правила, тут же, словно по волшебству, появлялся «хозяин» со своими представлениями и дозволенном и справедливом. Правда, иногда «тут же» случалось зим через пять-десять, но случалось обязательно.
Гринольв был единственным живым существом, которому юный Хагалар не стыдился демонстрировать свою слабость, забывая о гордости, выносливости и прочих столь же бессмысленных словах. Впоследствии ни просить, ни умолять, ни уж тем более плакать ему не приходилось.
До сегодняшнего дня — первого дня месяца гои.
Он предпочел бы уверить себя, что все произошедшее — лишь продуманная игра, пьеса, поставленная специально для великого и ужасного Одина, призванная запудрить мозги и наглядно продемонстрировать его фальшивую старческую слабость. Но себя обманывать опасно, поэтому Вождь признал: то было отчаяние, точнее — отчаянное непонимание происходящего, которое он настойчиво гнал от себя долгие месяцы. Сын Лафея не стоил такого позора! Приемыш Одина вообще ничего не стоил! Хагалар окончательно запутался и не мог даже себе толком объяснить, зачем раз за разом спасает поганую дрянь? Пусть величайший душегуб вселенной сам со своим приемным ребенком разбирается, особенно учитывая, как этот самый ребенок его любит.
Обожает.
Души не чает.
Только расставшись с Одином, Хагалар отвлекся от самобичевания и жалости к себе. Он что-то упускал, что-то не сходилось в его картине мира. Что-то забылось, пока они с царской четой якобы дружно защищали дитя от иноземных сил.
Хагалар сел на ступеньки, ведущие к высокому балкону, и мысленно перенесся на полтора года назад. Второе число осеннего месяца. Первая встреча с повзрослевшим Локи. Избитым Всеотцом. Спящим. Покинутым всеми. Какая красивая сказка, почти легенда, только вот Один уже несколько раз заявлял, что телесно детей никогда не наказывал, а Локи точно умеет закрывать сознание от боли. Несомненно, что великий царь мучил его во дворце в течение года, но явно не физически. Слишком уж спокойно ребеночек к боли относится, презирает ее, считает ничтожной слабостью, как и положено бравому воину. Но откуда тогда почти две зимы назад на теле взялись жуткие синяки, напугавшие даже видавшего виды Алгира? Не от Одина, значит… из Мидгарда! По возвращении с проваленной миссии по починке каскета прекраснодушный Ивар в качестве анекдота пересказывал мнение людей о битве зверенышей Одина. Сам Ивар считал, что-то были лишь учения, организованные Всеотцом, но Хагалар точно знал, что это не так. Что смерть Локи — падение с Радужного Моста вместе с Лафеем — произошла на самом деле. Он инкогнито присутствовал на похоронах, он обнаружил прекрасную Фриггу на обломках моста и передал ей часть своих сил, пока она ворожила в Бездне. Что за чары она накладывала, он так и не спросил, а Фригга до сих пор не знала о том, что он помог ей, но в одном Вождь был твердо уверен — волшба была ее инициативой, не Одина. Значит, если кто и спланировал нападение приемного бога на зарвавшийся Мидгард, то прекраснейшая из бессмертных. В это верилось. Точнее, в это хотелось поверить, потому что такая сложная интрига вполне отвечала характеру той Фригги, которую Хагалар знал в юности.
События Мидгарда точно были следствием, а не самоцелью. Царь и царица так или иначе сослали приемыша в Бездну. И приемыш это прекрасно понял, судя по тому, как опасался родителей весь год. Однако сейчас, едва очнувшись, счастливо избежав казни, позвал именно их. Не по расчету, а ведомый лишь чувством не то любви, не то сыновней почтительности. Проявление этого загадочного чувства Хагалар наблюдал во дворце все время. Даже опасаясь отца, Локи не переставал его любить. Другое дело, что, наверняка, убил бы, не моргнув глазом, если бы представился случай занять трон. Никакие чувства не стоят выше власти — Локи явно был сторонником серой морали, а вовсе не правил родного кланового общества. Но всё это не вписывалось в ту картину мира, которую Хагалар составил себе полторы зимы назад и сообразно которой действовал. Что же на самом деле происходило все это время?
Мастер магии постарался воспроизвести в угасающей памяти события теплого осеннего месяца и последующей за ним зимы. И он, и всё поселение уверилось, что Локи смертник, помилованный ради исследований каскета, но сейчас, когда Один решился на убийство, это было спонтанное решение, принятое из-за етунхеймских богов, а не тщательно разработанный план, связанный с ремонтом артефакта. Да и не вышло бы иначе у Хагалара спасти детеныша с помощью обычного ритуала. Подумать только: он — отверженный преступник — выламывал руки самому Одину Всеотцу. Да любой правитель уничтожил бы Гунгриром того, кто смеет шантажировать власть имущих.
