Только этого дому Одина недоставало. Проще убить проклятого ребенка, чем возиться с ним. И Фригг, и Один пытались снять проклятье, но не нашли его. Возможно, то была не магическая вязь, возможно, Улла говорила в сердцах — не всякая мать осмелится по-настоящему проклясть родное дитя.
Один собирался сделать сына Лафея рабом во всех смыслах этого слова. Фригг настояла на ином решении, предложила сделку. Не сказать, что жизнь Локи сильно изменилась из-за уступчивости царя Асгарда. Возможно, даже ухудшилась. В правах дети нисколько не были ущемлены и росли как сыновья Одина, но оба были рабами его воли, и неизвестно, кто больше — Тор или Локи. Течение их жизни было определено отцом, все их желания — продиктованы им же, и даже мысли вложены в голову путем не то многочисленных повторений, не то через манипуляций с разумом, пускай Один и клялся, что никогда не копался в головах детей. Большее, в чем он признавался — в подавлении и усилении поверхностные эмоции. Фригг часто незримо наблюдала за супругом и отмечала, как тренировки закалили Тора. Не понимая и не чувствуя, что происходит, он почти всегда интуитивно отводил ментальные захваты отца и оставался тверд в своем решении, пусть даже и ошибочном. Поколебать его волю ничто не могло, только сломить и то с огромным трудом. Царская чета гордилась старшим сыном, ведь никакие волшебные твари не могли проникнуть в его сознание. Царица не сомневалась, что Тор в той или иной степени владеет магией, возможно, даже той самой страшной магией Одина, которая вроде как не передается по наследству. Но Тор никогда не проявлял интереса к волшебству и не выказывал желания учиться, а Один не пытался его обучать.
С Локи дело обстояло иначе. От природы чувствительный, моментально прыгающий с эмоции на эмоцию, младший сын стал легкой добычей Одина на радость последнему. Едва заметное вмешательство, поверхностное касание — и Локи менял поведение на диаметрально противоположное. Фригг была уверена, что это добром не кончится, особенно учитывая болезное тело с постоянными простудами и неразвитую магию, подтачивавшую и без того слабую психику. Эмоции Локи сменялись мгновенно даже без толчка извне. Однако Царица благоразумно не вмешивалась в отношения отца и сына. Она знала, что поверхностное касание непредсказуемо, вредно для здоровья, но все же гораздо лучше того, что Один практиковал на непробиваемом Торе. Не имея возможности вмешаться в его эмоциональный дух, Всеотец прибегал к силе голоса и собственной энергетики — долгие столетия Тор не мог ему ничего противопоставить. Пока не начал затыкать уши и перебивать.
Локи обычно покорялся чужой силе, хотя эта самая сила редко касалась его — искренне боясь отца, он использовал брата в качестве живого щита и позволял ему отвечать за двоих. Тор перед отцом страха вовсе не испытывал, хотя часто сталкивался с ним лицом к лицу и подвергался сильным моральным и ментальным атакам, не говоря уже о привычных наказаниях. Не зря норны предсказали, что именно родной сын Фригг возьмет в руки Мьельнир. Только такой ас, как Тор, достоин могущественного артефакта, ведь он интуитивно способен закрыться от любых магических атак, а обычного противника уничтожит Мьельнир.
Показательно стелющийся под союзников и соперников Локи, действующий исподтишка, обманывающий и скользящий меж препятствий, никогда не будет достоин молота.
И все же с Локи Фригг проводила гораздо больше времени, чем с Тором, пускай и не по своей воле, а по чужой просьбе и из-за многочисленных болезней. Она знала, что Локи безмерно ее любит. Настолько сильно, насколько боится отца, с которым предпочитает даже не оставаться наедине. Впрочем, этот животный страх не мешал болезненной любви, напоминающей обожествление. Локи во всем стремился походить на отца, словно на кумира, о чем прямо заявлял матери. Ее он не ставил на один уровень с богом, считал чуть ли не равной себе и не замечал холодности и отчужденности — ее давнишних спутников. Тор тоже проявлял поразительную слепоту, свойственную только детям, обожающим мать и не видящим в ней никаких недостатков. Сыновья были похожи в своей невнимательности. К радости царской четы.
Когда-то давно они с Одином посчитали, что, дав ребенку имя после того, как на него наслали проклятье, они уберегут себя и других. Но все случилось иначе. Тень исчезла, потом распался триумвират, вершивший судьбой Асгарда почти два тысячелетия, а детская дружба-привязанность наследников друг к другу постепенно сошла на нет, уступив место вражде и соперничеству. Священная Жертва принесла много бед Одину и Тору, но царице ничего плохого не сделала. Возможно, потому, что она никогда не покорялась судьбе, а старалась переменить ее. Ее жизнь могла сложиться иначе, и не Фула прислуживала бы ей, а она Фуле. Если бы не библиотека…
Оглядываясь на первые тысячелетия своей жизни, Фригг сомневалась, что поступила правильно: она обманула того, кого когда-то любила, хотя ей и не впервой было обманывать. Она приняла в семью чужого ребенка, который должен был погибнуть. Она буквально вырвала его из Хельхейма, и эта дерзость дурно отразилась на доме Одина. Своего родного ребенка, их с Одином первенца, она не спасла, зато спасла чужого от той же болезни, сделала своим, и вот как он отплатил ей за тепло и ласку:
— Все было хорошо, пока ты не пришла!
Фригг не трогали подобные юношеские дерзости, но она не этого желала, не об этом думала, когда предлагала Одину сделку. И уж вовсе не такого Локи она ожидала увидеть после возвращения из Мидгарда, после того, как она лично направила к нему помощь через пространство и время, не поверив супругу, подтвердившему, что сын погиб в Бездне. Вернувшийся Локи не походил на прежнего. Он был грубым и безумным. Но сейчас его характер напоминал прежний, а внешность вернулась под влиянием потусторонних сил. Стоит ли спасать нынешнего Локи ценой невероятных усилий ради выживания оболочки, суть которой видимость? Смеют ли боги надеяться на упущенные возможности? Фригг не знала. Но ей хотелось узнать, поэтому она аккуратно присела рядом с мужем, дотронулась до его виска и попробовала последовать за ним в ту самую пучину, где скрывалось сознание Локи.
Локи очутился на Мосту. Спиной к нему стоял незнакомый ас в черных одеяниях.
— Кто ты? Кого я увижу, когда ты обернешься? — решительно спросил царевич, которому надоело пассивно наблюдать: он жаждал действовать.
— Приблизься ко мне, — приказал незнакомец, не оборачиваясь. Локи пришлось обойти его по кругу. Он впервые в жизни видел этого асгардца, но рассмотреть толком не успел: тот поднял бесцветные глаза, буквально приковавшие к месту.
— Взглянув мне в глаза, отвечай, если ли мудрость в том, чтобы отвернуть любовь?
— Чего? — недоуменно протянул Локи. — Какую любовь? Чью?
— Что ты знаешь о проклятой бесплодной любви?
— Ничего, — резко ответил царевич, с трудом обрывая зрительный контакт.
— Как же ты одинок, — досадливо пробормотал незнакомец. — Я чувствую твою боль. Мы похожи: слова опустели, мечты не сбылись — остались лишь горечь на дне памяти да боль старых ран, которые не затянулись. Ты жалок и унижен Одином. А я был им хуже, чем убит: представь вечное одиночество и пламя, которое в тебе порой разгорается: жизнь не кончается, но и смерть не кончается. Я вынужден был принять свою долю, проклиная собственное бессилие. Я вынужден вечно страдать. Но ты не должен. Я знаю, что рано или поздно ты устанешь скрывать под молчанием свой огненный крик и выбранный лично тобою путь. Ты уйдешь скитаться, а я останусь здесь навечно, как сказал Один. Когда-то мы были как братья, а ты пока еще его сын. От меня до тебя только шаг, всего лишь один миг — помни об этом. Расплата за один шаг — ты останешься один навсегда… Мой господин, — прибавило существо подобострастно, — отдай мне свой огонь.
— Зачем тебе мой огонь? — не понял Локи, но незнакомец уже переключил внимание на новое действующее лицо. Царевич не удивился появлению отца, как не удивлялся ничему, происходящему вокруг.
