— Твой муж до сих пор не пришел в сознание? — изумился Хагалар. — Сколько же еще ждать?

— Я не знаю. Он не был готов ни к чему подобному, — царица сладко зевнула. — Сложно удерживать во сне Локи. Столько часов сна сильно истощат его.

— Покормим, как проснется. Я сменю тебя на посту, иди спать, — Хагалар решительно подошел к кровати и помог подняться своей личной богине. Она запуталась в собственном платье, чуть не упала — старый маг едва успел подхватить ее. Ни Локи, ни Один не шелохнулись.

Воспоминания идентичных младенческих дней сменяли друг друга, прыгали, накладывались, взрывались фейерверками тусклых оттенков и гасли прежде, чем Один успевал разобрать хоть что-то. Только врожденное упрямство мешало ему прекратить рыться в чужой памяти и признать затею провальной. Дни сменялись днями, и в каждом из них почти ничего нельзя было разобрать из-за дефектов зрения. Надежда умирала медленно, но Один терпеть не мог сдаваться — ведь выкапываться из чужого сознания не легче, чем закапываться в него. Если он уйдет ни с чем, то повторять эксперимент смысла не будет. Снедаемый неприятным ощущением собственного бессилия, он чуть не пропустил звуки битвы. Есть! Их не могло быть в теплых женских покоях, где Локи рос первые несколько зим, и тем более их не было в асгардских покоях. Всеотец ухватил ниточку воспоминаний, отсчитал несколько часов в обе стороны и двинулся к поверхности, аккуратно пробираясь сквозь мыслеобразы, оплетающие его, словно паутина. Он ужасно устал, но цель оправдала средства. Последний рывок — вот он уже у самой кромки памяти, у последних дней. Он едва сдержался, чтобы не посмотреть, как именно Локи проводил время в Гладсхейме. Но нет: нельзя позволить себе безнаказанно гулять по чужому сознанию, иначе все то, что он так долго запрещал себе, снова станет не просто возможным, но и необходимым, подобно наркотическому зелью.

Всеотец открыл глаза и чуть не рухнул прямо на лежащего рядом Локи — Хагалар вовремя подхватил его и уложил рядом.

— Фригг?

— Спит. Прошло четыре ночи.

— Не будите Локи, — невнятно пробормотал Один, проваливаясь в сон. Он не спал несколько суток, находясь в чужом сознании, пускай и не замечал неумолимо тянущегося времени.

Когда Всеотец снова открыл глаз, то обнаружил себя там же, где оставил до сна — рядом с Локи. Хагалар и Фригг сидели неподалеку, едва не взявшись за руки. Идиллия, напоминающая прежнюю.

— Поздравляю тебя с тем, что ты проспал еще сутки, — небрежно произнес Хагалар. — Суммарно пять. Тор ужасно волнуется, остальных мне удалось утихомирить. А Локи потом придется усиленно кормить: шутка ли, пять дней без кусочка мяса, даже без глотка воды. Кстати, я тебе компот и блинчики принес. Правда, они уже остыли.

— Мы потеряли преступно много времени, — пробормотал Один, залпом осушая огромный кувшин и одним взмахом руки зажигая все возможные источники света. — Но я добыл нужное воспоминание.

Хагалар вздохнул с облегчением. На его лице мелькнула искра надежды.

— Я всегда хотела узнать, каким видят наш большой мир новорожденные дети, — мягко произнесла Фригг, пододвигаясь ближе.

Один молча вывел на стену серую проекцию. Фригг недоуменно нахмурилась:

— Что это такое?

— То, что ты хотела увидеть: мир глазами младенца. Блеклый. Тусклый. С вкраплениями красного и голубого.

— Я ничего не могу рассмотреть.

— Отчего же? Отчетливо видны стенки люльки, просто они находятся слишком близко. Похоже, что вокруг нет ничего, интересного для младенца, ни одной игрушки.

— Я и не предполагала, что детское зрение настолько отличается от нашего. Вот, в чем причина того, что мы ничего не помним о первых десятилетиях своей жизни.

— Прекраснейшая, неважно, что он видел. Важно, что слышал.

— Что случилось с изображением?

— Локи заснул. В памяти живого существа запечатлены только часы бодрствования.

— Но если он спал во время ритуала…

— Будем надеяться на лучшее.

Около трех часов они смотрели на блеклые картинки с такими размытыми очертаниями, что развлекались угадыванием, что за предметы лежали вокруг Локи. Единственное, что он видел четко, пускай и плоско, было лицо Уллы, вызывавшее у ребенка неподдельный интерес. А ведь взрослый Локи совсем не помнил лица родной матери. Порой издалека доносились голоса, но разобрать что-либо конкретное было трудно или вовсе невозможно, если ребенок начинал плакать.

— Смотрите, цвет потолка посветлел, — обратила внимание Фригг. — А крики стали громче.

— Они вынесли его из теплой комнаты. Готовьтесь, сейчас мы узрим ритуал! — Хагалар потер руки в предвкушении.

— Но мы не расслышали его описание! — ужаснулась Фригг.

— Пока ничего ужасного не случилось, — Один успокаивающе сжал запястье супруги. — Они сейчас обратятся с молитвой к темным божествам. Мы расшифруем древнеетунхеймский. Откройте свои уши. От нашего слуха зависит судьба не только Локи или Асгарда, но и всего Девятимирья.

Фригг с Хагаларом синхронно кивнули и прислушались с особым тщанием. Ребенка долго молча несли — ничего, кроме плача, было не разобрать, а изображение почти пропало. Наконец, его положили. Судя по усилившимся крикам, на что-то холодное.

— Начинается священное действо! — с замиранием сердца произнесла Фригг.

Все затаили дыхание. Сейчас или никогда.

— Может, какой-то ритуал и начался, но я время от времени вижу только кусочек потолка или стены и слышу омерзительные вопли, — поморщился Хагалар. — Священной Жертве впору петь в хоре — она заглушает жрецов.

— Я тоже ничего не слышу, — подтвердил Всеотец свои худшие подозрения.

— Становится только хуже. Один, можешь ли ты приглушить эти душераздирающие крики? — спросила Фригг чуть дрожащим голосом.

— Моих сил на это не хватит, — покачал головой царь. — Память живого существа статична. Я могу видоизменить ее, поменять местами воспоминания или исказить их, но это только повредит нашей миссии.

— Помолчите вы, божественные родители, дайте хоть что-то расслышать! — Хагалар буквально ухом припал к голограмме, хотя в этом не было никакой нужды. — Какое-то бурчание на заднем плане, но я не могу разобрать даже языка.

— Скоро появится Тень, — вспомнил Один: издалека послышались крики боли, заглушающие младенческий плач.

— Всего лишь Тень сожгла жрецов, — пояснил Хагалар недоумевающей Фригг. — Жестоко, но действенно. Сейчас она подойдет к Локи, и мы увидим ее лицо, разукрашенное боевыми шрамами.

— Ты хотел сказать, что вместо ее боевого лица мы увидим очередное плоское пятно? — спросил Один скептично.

— Прислушайтесь, она что-то говорит, — прошептала Фригг, напрягая слух. — Но я не могу разобрать слов.

— «Какая ирония: детеныш, которого должны были сжечь, погибает от холода. Какая же участь страшнее? Быть может, кинжал в твоем случае будет милосердием?» — процитировал по памяти Хагалар.

— Ты уверен, что она именно так сказала? — Фригг поджала губы. — Один, пожалуйста, дай еще раз прослушать ее речь.

Всеотец вернул воспоминание на несколько мгновений назад.

— Я не могу разобрать ни слова, — объявила Фригг после трех или четырех прослушиваний. — Это бесполезно: жрецы взывали к богам, стоя гораздо дальше от младенца.

— О, а вот и занесенный кинжал, а вот и второй кинжал, который насквозь пробил Тени руку и спас Локи от третьей смерти за пять минут, — усмехнулся Хагалар, наблюдая за размытыми перемещениями силуэтов. — Не думайте, что я что-то отчетливо вижу, я просто знаю, что там должно происходить. О, какое изящное бульканье — Тень ругается, сейчас бросится в погоню за Младшей Царевной. Или Старшей? А, какая разница. Через несколько минут к Жертве придет будущий папаша.

— Будет ли мое лицо таким же, как и все другие, когда я возьму Священную Жертву на руки? — задал Один риторический вопрос.

— Ну, тебя выдает жуткая травма глаза… — хмыкнул Хагалар спустя некоторое время. — К тому же ты, в отличие от Тени, заинтересовал ребенка: он с упоением тебя рассматривает, изображение становится всё чётче.