Один не ответил, и в этом молчании чувствовала укор даже та, которая не обладала даром эмпатии. Супруг мог бы ревновать ее к фантому, но для ревности даже прежде не было причин, и именно поэтому царь Асгарда когда-то взял в жены чужую невесту. Не по своей воле, не по ее, а по воле вездесущей судьбы, явившейся в облике одной из норн и сведшей на нет все планы правящей верхушки Асгарда.
С тех пор прошло очень много времени. Когда юная царица была беременна первым ребенком, Один несколько раз спрашивал, не жалеет ли она о поспешном браке? И всегда она отвечала одинаково: у нее не было выбора. Если бы не Один, у нее никогда не было бы детей, по крайней мере, от супруга, потому что тот, кто обожал ее, тот, для кого она очень многое сделала, — слишком уважал ее, чтобы прикоснуться к ней, пускай и в законном браке.
Фригг никогда не мечтала о чистой любви удачливого воина, она желала власти. Но приобрести власть асгардская женщина могла только одним всем известным способом, что Фригг категорически не устраивало. Она хотела доказать мужчинам, что способна на большее, чем быть любимой игрушкой на роскошном ложе. И она доказала. Ни она, ни ее спутник никогда не испытывали друг к другу любви — это было запретное мерзкое слово, предмет опасных, часто смертельных игр и увеселений. Она наслаждалась властью и купалась в чужом обожании, а он боготворил ее за смелость, безрассудство, природный ум и прочее. Он был превосходным убийцей и шантажистом — об этом знали все, поэтому не обращали внимания на его спутницу, на его невесту. Никто не предавал значения тому, что между помолвкой и браком, причем с другим мужчиной, прошло так много времени — почти четыреста лет.
А ведь Фригг планировала навсегда остаться всего лишь невестой. Она сменила бы статус только в том случае, если бы отец приказал, но он не смел приказывать той, которая получила покровительство столь могущественного существа. Давно прошли времена, когда отец под страхом плети запрещал ей видеться с опальным учеником Одина. Плеть Фригг ненавидела, но еще больше она ненавидела подчиняться приказам, неважно, отца, жениха или мужа. И она выиграла, поставив на карту всё. Она нашла того единственного, кто был готов понять и принять ее бесценные умения и задатки, развить их, а не закопать, получив взамен лишь любовь и преданность. Фригг было восемьсот, когда он впервые поцеловал ее и обещал жениться. Их разделяли почти пятьсот лет жизни, их разделяло общественное положение и воспитание, но они возмужали вместе, они вместе ринулись в бой и вернулись оттуда живыми. Это было время, когда чувства еще не оставили Фригг. И сейчас, спустя столетия, когда она вынужденно приняла на себя ту роль, которая приличествовала женщине и хозяйке Фенсалира, для нее стало полной неожиданностью ощущение отголосков того фейерверка чувств, который недавно пытался разжечь в ее сердце Хагалар. У него ничего не вышло и не могло выйти, но таинственное видение Одина способно на всё, и Фригг многое отдала бы за то, чтобы вновь увидеть призрака прошлого. Единственного, кого боготворила она.
Вся биография Джейн Фостер умещалась на одном листе бумаги, и в ней больше половины составляли названия институтов да заголовки публикаций. Почти всю жизнь она провела в лабораториях или классных комнатах за написанием и изучением очередных научных работ. Даже парней в ее жизни было гораздо меньше, чем у средней американской девушки: Дональд Блейк продержался дольше прочих, но и он не выдержал конкуренции с астрофизикой. Науке была подчинена вся жизнь Джейн, даже в другие страны она ездила не на отдых, а на конференции. И сейчас она впервые в жизни оказалась в чужой стране, в чужом мире не ради науки, а скорее ради мести. Она хотела посмотреть на Локи — на того, кто разрушил сперва Пуэнте Антигуо, а потом Нью-Йорк, на того, кто был повинен в сотнях и тысячах загубленных жизней. Она хотела посмотреть, к чему его приговорили на именитом Асгардском божественном суде… И какого же было разочарование, когда он вышел встречать ее вместе с прочими членами царской семьи, причем по его цветущему виду сразу стало понятно, что ни от каких лишений он в Асгарде не страдает. Это было настолько дико, немыслимо, отвратительно, что Джейн намеревалась высказать претензии Одину сразу же по приезде, но ее грубо перебили и не дали вставить слова, а потом Тор попросил ее не лезть к отцу с вопросами о Локи, потому что брат серьезно болен и недавно едва избежал смерти. Джейн считала, что одна-единственная смерть Локи не искупит его вины перед людьми. Тор предложил отослать пострадавшим людям компенсацию в виде золота от имени Асгарда, и Джейн не нашлась, что на это ответить: прошло уже полтора года со дня трагедии — неужели всесильные «боги» не понимают, как это много для человеческого века? Да и как они собираются компенсировать погибших мужей, жен, дочерей и сыновей? Статуями из золота в полный рост?
— Лучше бы вы раньше о компенсации подумали! — в сердцах воскликнула она, проглотив готовые сорваться с языка обвинения.
— Отец подумал: он прислал наших чародеев для разбора завалов и спасения выживших.
Джейн подавилась словами, готовыми слететь с языка. Она ничего не знала о спасительной миссии, поскольку по телевизору о «богах» по понятным причинам не говорили, но Тору не было смысла ей лгать. Он взял с нее слово, что она не будет подходить к Локи и затевать с ним ссору, и на этом они закрыли неприятную тему. В конце концов, не каждый же день человек оказывался в чертоге Одина, причем не в легендарной Вальгалле, созданной, судя по мифам, специально для погибших смертных. Если бы Джейн попала в Асгард летом или в любое другое бесснежное время года, то посетила бы гораздо больше интересных мест, но даже в январе, несмотря на теплую тяжелую одежду и запрет покидать пределы маленького городка-столицы, она ежедневно находила, чем восхититься и в чем утопить ненависть к Локи. Золотые стены, летающие храмы, невероятные наряды женщин, дивные украшения и чудные благовония — всё не как в Америке. Джейн никогда не увлекалась шмотками или побрякушками, но асгардская мода была столь прекрасна, что ей хотелось увезти домой полные чемоданы всего, особенно духов и благовоний. Из Мидгарда она взяла доллары, хотя и понимала, что это глупо: не могут быть у «богов» в ходу человеческие бумажки. И почему Тор не предупредил, что на его родине всё меряют на серебро? Хотя даже если бы предупредил, серебряных украшений у Джейн почти не было, да и обслуживали ее в Асгарде как принцессу. Всё, на что она хотя бы намекала, Тор непременно дарил по законам гостеприимства, так что подарков для Дарси, Селвига и прочих коллег набралось прилично. Джейн подозревала, что если положит в банк все золотые подарки, то ей хватит до глубокой старости. Еще она предполагала, что в асгардские законы гостеприимства входят прекрасные мужчины, и даже почти не ошиблась. Все они были все как на подбор высокие и широкоплечие, а вот асгардские женщины отличались изяществом и большую часть времени проводили за прядением или разделыванием туш. Причем занимались этим грязным делом даже те женщины, которых Джейн считала благородными. Все мужчины охотились на морских птиц и животных с соколами или гарпунами с сетями, и все женщины разделывали добычу. Когда Джейн отправлялась в Асгард, то думала найти во дворце огромное количество праздношатающейся знати, особенно женского пола, которая занимает досуг исключительно выпивкой, драками, сплетнями и всяческими средневековыми жестокостями, граничащими с пытками. Но она ошиблась. Как такового привилегированного сословия в Асгарде не было, и чем отличались рабы от слуг и от господ, до конца она так и не поняла. Особенно это касалось женщин, занимавшихся прядением. Прялка лежит в левой руке, веретено закручивается правой рукой — для местных женщин прядение было настолько привычным делом, что они могли заниматься им и сидя, и стоя, и даже на ходу. Мужчины чертога Одина все больше столярничали: чинили лодки, вырезали мелкие предметы быта, одним словом, занимались всем тем, чем должны заниматься слуги или специально обученные ремесленники.
