Алгир развернул свою кампанию тихо, мягко, незаметно. Ему повезло, что никто его ни в чем не подозревал. Даже Хагалар. Мастер магии — опасный противник — делился с ним своими соображениями и подозрениями, поэтому Алгир был первым, кто узнал о шпионке — некой Царице Листиков. Пришлось отозвать логистов из Муспельхейма, чтобы не попасться пронырливой женщине. За больше, чем полгода переговоров Алгир достиг успеха почти во всех мирах. Его мальчики работали безупречно, и на них никто не обращал внимания: все глазели, раскрыв рты, на логистов Мидгарда, которые творили промышленную революцию, и частично на логистов Хельхейма, которые доставляли нефть. Логисты всех остальных миров тихо сидели и работали на своего мастера, которому были лично преданы.
То, что Локи надо немедленно делать единственным наследником — поселенцы поняли совсем недавно, и Алгир не подавал виду, что сам дошел до этой мысли больше полугода назад. Его соседи подбирали яды для отравления Тора, и Алгир пока не вмешивался, скрывая свой козырь в рукаве. Вовсе необязательно травить старшего царевича. Если за спиной Локи будет поселение, а также лояльность шести миров Иггдрасиля, то у Всеотца не будет иного выхода, кроме как объявить его законным наследником, а Тор либо смирится, либо будет болтаться в петле, и поселению не придется брать на себя цареубийство. Это было просто, красиво, и Алгир не сомневался в успехе. Теперь не сомневался, когда остались только ледяные гиганты.
Каждые несколько лет собиралось межмировое собрание по всяким научным вопросам. Из-за поломки Радужного Моста провести его теперь невозможно иначе, чем с помощью осколков Тессеракта. Когда все будет готово, надо встретиться с союзниками в нейтральном мире. Не с научными целями, конечно, а с политическими. Пора представить подданным нового царя, обговорить детали и вынудить Одина принять правильное решение.
Алгир и сам себе не мог объяснить, зачем всё это делает: ради Асгарда, ради Локи или ради мести Одину, который почти три тысячи лет назад уничтожил всё и всех, кого Алгир любил? Прошло столько времени, многое забылось: лица друзей и свиты Орма стерлись из памяти. Никого не осталось из тех, кого Алгир когда-то знал. Как бы он хотел вернуться в прошлое и поблагодарить Орма за добрый совет. Он не знал, где и как его господин похоронен, но предполагал, что в Нифльхейме, раз именно туда направил свои стопы блудный советник. В мыслях все чаще вертелось нежно-ласковое обозначение, которым Орма называли его воспитанники на хуторах — «хозяин». Грубое слово, приличествующее рабам, а не свободным асам, приобретало совсем другой, сладостный оттенок, когда речь шла об Орме, когда оно срывалось с детских уст. Алгир не раз видел, как Орм обращался со своими детьми. Он любил их. Что не помешало ему бросить и их, и свою семью. И где теперь все те дети, о которых так заботились советники? Многие ли выжили? Были ли они счастливы и сыты, живя на хуторах? Алгир любил задаваться вопросами, на которые не было ответов, и постепенно погружаться в полудрему. Он знал, что когда-нибудь, уже скоро, он заснет навсегда и больше никогда не проснется. Но не сегодня. Не сейчас.
Когда Тор искал Сиф, он всегда первым делом шел на ристалище, а, не найдя там подругу, направлялся в ее личные покои или в пиршественную залу, однако в этот раз удача от него совсем отвернулась. Сиф не было во дворце, она скрывалась где-то в окрестностях. Идавёлль — равнина, на которой построили Гладсхейм — когда-то состояла из множества холмов. Потом часть холмов стоптали, подравняли, несмотря на то, что вместе с ними почти полностью исчезли серебристые травы, когда-то давшие название местности. Сохранилось меньше десяти холмов: большинство их них скрывали от глаз постороннего Вальгаллу и Химинбьорг — чертог Хеймдаля, — а также хранили главные сокровища сада — узорчатые фонтаны. Если кто-то желал уединения, то ему ничего не стоило затеряться меж холмов, скрывавших в себе тайные проходы. Но Сиф не была обычной асиней с обычными интересами: ее всегда выдавали громкие крики птиц. Тор пошел на них и вскоре нашел боевую подругу у неработающего фонтана. Она куталась в длинный теплый плащ бардового цвета — знак принадлежности к богатому роду — и нервно мяла что-то в руках. Только подойдя ближе, Тор понял, что она занималась расточительством, из-за которого и скрывалась от посторонних глаз — крошила хлеб. Частично поедала сама, частично кидала приставучим чайкам, которым можно было и не кидать хлеба вовсе: они его легко выхватывали из рук и уносились ввысь, оглашая округу жуткими ни на что непохожими воплями. Если кусок был особенно большим, то начиналась драка: голодные птицы нападали на счастливую обладательницу горбушки и ждали, не выпадет ли хлеб из клюва. Если выпадал, то счастливой обладательницей становилась другая, и всё повторялось, словно в детской игре. Если бы «игра» не сопровождалась кошмарными воплями, оглушающими, словно детский плач, то ими можно было любоваться. Тор отмахнулся от особенно приставучей птицы, подошел ближе к Сиф и набрал в грудь побольше воздуха:
— Я должен сказать тебе.
— Я должна сказать тебе.
Слова, произнесенные одновременно, заглушили новые вопли чаек, столь несуразные в такой напряженный момент. Мимо, к немалому удивлению Тора, прошел слуга с огромной корзиной, полной мороженых водорослей, и пробормотал, что от вредных птиц совсем житья нет: только и делают, что едят да портят фонтаны. Воины не стали вступать в разговор, но красивый момент всё равно упустили.
— Думаю, мы хотели сказать одно и то же, — нашлась Сиф, отрывая особенно большой кусок хлеба: старого друга она вовсе не стеснялась и ничего от нее него не скрывала.
— Наверное, — пробормотал Тор, провожая взглядом слугу. Стоило ему скрыться среди заснеженных деревьев, как навстречу ему вышла асинья. Что за напасть! Поговорить с глазу на глаз даже среди холмов оказалось решительно невозможно, а если кто-нибудь заметит, что Сиф скармливает птицам, то не избежать скандала. — Отец сказал мне о твоей скорой свадьбе.
— Да, — украдкой вздохнула Сиф, но в голосе ее слышалась непоколебимая решимость. — К сожалению, я совершеннолетняя, мне нужен хоть какой-то муж. Я рада, что это будешь не ты. Мы навсегда останемся боевыми товарищами.
— Я никогда не желал тебя в супруги, ты знаешь, — подтвердил Тор, подсаживаясь на самый краешек фонтана: очередные царедворцы прошли мимо, нарушая границы личного пространства. — Мама и тетя прочили тебя мне в жены.
— Я знаю. И теперь выйду замуж за пяти или шеститысячелетнего старика, — Сиф озорно усмехнулась: она как всегда была полна решимости лично вершить свою судьбу.
— В Мидгарде у меня остался друг, который упал во льды и там долго спал: успело смениться три поколения людей, — Тор с удовольствием вспомнил Капитана Америку. Он был не похож на Гринольва ничем, кроме судьбы.
— Что ж, если мне будет сложно совладать с супругом, я навещу твоего друга и спрошу совета, — обещала Сиф. — Как его зовут?
— Стив Роджерс.
— Это о нем спрашивала за ужином Беркана?
— Да, о нем.
Сиф хмыкнула и протянула оставшийся хлеб Тору. Бог грома сунул его в рот при всеобщем чаячьем неудовольствии.
— Гринольв настаивает на скорой свадьбе, не хочет ждать ни лета, ни, тем более, начала зимы, так что, как только мои родители будут готовы, мы поженимся, — твердо заявила Сиф. — Он переедет в мои дворцовые покои, мы договорились. Он понимает, что я не хозяйка дома и никогда таковой не буду. Это все понимают. Даже Всеотец обещал, что в честь свадьбы отдаст нам на несколько дней в услужение своего Фальхофнира. Сразу после торжественного парада в нашу честь. Живой талисман Гладсхейма на время перейдет к нам обоим — это будет объявлено во всеуслышание. Надеюсь, Гринольв поймет намек и никогда не забудет, что я жена ему, но не служанка. Вот будет позор, если конь покорится моей руке, а не его. Надеюсь, этого не случится, хотя меня уже предупреждали о том, что Один любит злые шутки. И да, Гринольв знает, что я не поеду в его земли, мне надо быть ближе к ристалищу и к воинам, чтобы первой попасть на новую войну.
