Маннар, один из сильнейших магов поселения, издавна был назначен хранителем заклинаний-паразитов. Это он должен был следить за тем, чтобы всевозможные саморазмножающиеся заклинания, разрабатывавшиеся когда-то в качестве оружия массового поражения, не могли выбраться из сосудов и сундуков. В поселении магии было так много и применялась она настолько часто, что заклинания получали особую силу, чем-то напоминающую примитивный разум. Маннар был одним из немногих, кто хорошо понимал заклинания и их чаяния. С его точки зрения, каким бы ни был предмет, а о нем все равно стоило заботиться, даже если этот предмет всего лишь магическое заклинание. «Мы протираем столы тряпкой и моем стеклянную посуду водой, так с чего же вы все думаете, что заклинаниям не требуется уход?» — спрашивал Маннар, когда очередной магиолог пытался доказать ему, что заклинания — это невидимая субстанция, опеки не требующая.
Из-за слишком большой любви к заклинаниям, переходящей в страсть, Маннар допускал порой непростительные ошибки: а именно, упускал частички заклинаний. Обычно они были столь малы, что растворялись в атмосфере, но иногда находили благодатную почву, и тогда могла начаться новая страшная эпидемия с невообразимыми последствиями.
— Привет тебе, мой несравненный любитель заклинаний! — поднял руку в приветственном жесте Хагалар, без стука входя в лабораториум и кивком приветствуя растапливающих печи естественников и магиологов. Сколько Хагалар помнил, этот фелаг занимался починкой Бифреста, точнее, попыткой размножения заклинания, которым Радужный Мост на самом деле являлся. Когда-то он был создан из огня, воды и ветра. Все пропорции, точный рецепт был известен и хранился в архиве. Современные ученые, приступая к работе, были уверены, что не пройдет и месяца, как они восстановят Мост, приготовив ту самую первичную субстанцию и приварив её к обломкам. Однако возникли непредвиденные препятствия. Для создания полумагического вещества требовались сотни ингредиентов, и половина из них производилась только в Хельхейме. А как туда попасть, если Мост разрушен? Попытки же заменить редчайшие вещества на что-то асгардское пока не принесли положительных результатов.
— Odin heil{?}[Славься, Один — откликнулся Маннар, расталкивая естественников, попадавшихся ему на пути и с силой пожимая Хагалару руку. К этому жесту он привык с тех пор, когда был логистом Мидгарда. Человеческая форма приветствия была единственным моментом, радовавшим логиста в мире, где магии не существовало.
— Как Каскет? Как работа с Локи? Уж сын Одина, вечная ему слава, ist auf der Höhe{?}[на высоте?]? — скороговоркой проговорил Маннар, интонацией выделяя слова «сын Одина».
— Вот именно о плоти и крови нашего царя я с тобой и хочу побеседовать, — Хагалар перешел к делу, не отвечая на вопросы, не обращая внимания на навостривших уши работников лабораториума: всем было интересно послушать о таинственном сыне Одина, которого до сих пор видели только мельком.
— Держи dein nettes Tierchen{?}[свою милую зверюшку], — Хагалар ослабил контроль над паутиной, позволяя собеседнику заметить её.
— Опять сбежала! — хлопнул себя по коленям Маннар, аккуратно беря паутину двумя пальцами, боясь сломать хрупкое тельце. — Спасибо, что принес, а не раздавил. А то знаю я любовь многих к уничтожению заклинаний! — Маннар медленно направился к огромному сундуку, увешанному таким количеством магической защиты, что, казалось, открыть его невозможно. Хагалар молча наблюдал, как маг одним движением руки сорвал все замки и открыл запечатанный сосуд. Любопытные естественники подались вперед, норовя заглянуть внутрь таинственного сундука. В нем стояло множество прозрачных и непрозрачных сосудов из стекла и керамики. Казалось, все они были пустыми, и только магическое зрение позволяло видеть спрятанные, плененные, поникшие заклинания. Маннар взял первый попавшийся керамический сосуд, на котором была нарисована престранная картина: под деревом, увешанным крупными плодами, стоял ларец, а рядом с ним сосуд, из которого поднимались три распустившихся цветка. По обе стороны от дерева расположились пять девушек, у ног каждой из которой можно было разглядеть миниатюрное животное. Хагалар нахмурился, недоуменно переводя взгляд с Маннара на сосуд, обожженный в Асгарде. Какой искусный мастер мог изобразить древо жизни и познания, символизирующее первичную материю, под ним символ тайного знания с тремя основными цветами великого делания — черным, белым и красным, окружить его пятью девами разумными и неразумными и дать каждой из них священное животное: символ агента-катализатора, соединяющего серу с ртутью (змея в короне), фундаментальное единство материи (дракон), мужское начало (лев), сурьму (волк), символ всемирного духа (орел), красный камень возрождения (феникс), белую стадию великого делания (лебедь), черную стадию великого делания (ворон), указание на месяц начала делания (овна) и кошку. При чем тут кошка? Хагалар усмехнулся своей мнительности: за время работы над Каскетом в присутствии Берканы, догадки которой не расходились со словами, в его подсознании накрепко засели причудливые магиологические ассоциации и теперь в любом украшении он видел символы человеческой магии, которых, на самом деле, там не было и в помине.
Маннар пробормотал какую-то формулу, одновременно с этим откупоривая сосуд, сунул туда паутинку одним быстрым и неаккуратным движением и закупорил крышку. Почему остальные паутины не выбрались наружу, пользуясь мгновением свободы, оставалось только гадать.
— Спасибо, что принес её, — Маннар повернулся к магу. — Она еще крошка совсем, sie konnte niemandem viel Böses anrichten{?}[никому зла причинить не могла].
— Только не тому, кого истязали пытками Одина, — саркастически заметил маг, оглядывая заинтересованным взглядом грязный стол, стоящий у сундука с заклинаниями, куда были свалены поломанные циркули, части перегонных аппаратов, скелеты животных, склянки с лепестками желтого и изумрудного цветов, человеческие черепа и побитая стеклянная посуда. Не слишком-то аккуратному в быту магу очень хотелось спросить, что эта помойка делает в лабораториуме, где изучают сам Бифрест, но он воздержался от язвительных комментариев.
— Неужели моя крошка залезла в разум самого Asgardserben{?}[Наследника Асгарда]? — недоуменно произнес Маннар и, разом изменившись в лице, продолжил уже не таким веселым тоном: — Жалко его, конечно. Очень жалко. Er ist so jung und soll so furchtbar leiden!{?}[Такой молодой и терпит такие муки]
— А главное, das ist sinnlos{?}[в этом нет никакого смысла], — откликнулся Хагалар, одним точным движением ноги откидывая в сторону валяющийся на земляном полу глобус неизвестно какого мира. — Его все равно же заставят сказать рано или поздно. Я знаю дражайшего Одина, он бывает крайне настойчивым.
— Жалко, конечно, жалко, — в голосе Маннара проскальзывали нотки искреннего сострадания. — Может, ему помочь как?
— Was fangen wir an?{?}[Что мы можем сделать?] — вздохнул Хагалар, направляясь к выходу и стараясь не замечать множества любопытных глаз. — Ни я, ни ты не можем указать Одину на… хм… антигуманистическую направленность его действий.
— Так-то оно так, — заметил Маннар, сопровождая Хагалара до двери и злобно сверкая глазами на естественников, пытаясь заставить их вновь приняться за растапливание печей, одна из которых напомнила Хагалару кирпичный маленький атанор для философского яйца. Поймав себя на этой мысли, маг твердо решил, что больше он вместе с Берканой один на один работать не будет. Болтовня, на которую он, как ему самому казалось, не обращал никакого внимания, повлияла на его ассоциативные ряды, так что любой крест казался ему символом единства четырех элементов, а стоило ему услышать о царствах, как он представлял себе не всем известные пять, а только три: животное, растительное и минеральное. Для мага, занимающегося наукой, подобные ассоциации были непростительны.
— Но ведь все можно устроить по-другому, — говорившему многого стоило самообладание, поэтому обращение застало Халагара почти на пороге лабораториума.
