Он погрузился в чужое тело полностью, отпуская паутину: ей все равно некуда деваться из порабощенного сознания. Хагалар рассматривал магическую составляющую Локи, проверяя все кости и органы на магию. Он проследил мерцающую дорожку защитных заклинаний: густые ответвления на ней соответствовали важнейшим органам: печени, сердцу, легким. И даже они, при всей своей защите, не избежали надрыва. Во всяком случае, печень. Причем повреждения залечивала умелая рука, и точно определить, когда и что именно произошло, было невозможно. От органов маг перешел к костям. Он ожидал найти множественные плохо пролеченные переломы рук и ног, следы дробления костей, но увидел иное: кости грудной клетки были сильно неровными, как будто ребра собирали по кусочкам, а правая рука недавно была сломана в нескольких местах. Когда именно это случилось: неделю назад, месяц, год или два — маг не мог определить, но в том, что кости были раздроблены, сомнений не возникало. В такие моменты Хагалар сетовал, что не обладает глубокими медицинскими познаниями. Он располагал огромными магическими силами, он мог видеть тело насквозь, но не мог понять, что именно видит!
Хагалар вернулся к паутине, отмечая про себя, что магическая энергия Локи совершенно не похожа на магическую энергию Одина, да и от его собственной отличается весьма сильно. «Надо будет обратить на это внимание во время тренировок. Жаль, сейчас нет времени» — подумал маг, вытаскивая из плененного сознания последние ниточки паутины. Теперь стоило крайне осторожно выйти за его пределы, не потревожив и без того измученный организм. На мгновение перед глазами потемнело, а потом вновь вернулось осознание реальности. Хагалар почувствовал запах дыма, наполняющего топленый дом, почувствовал тепло тела полулежащего на нем царевича.
— И за что Один над тобой так издевается? — прошептал маг, не ожидая услышать ответа. — Wahrhaftig{?}[Ей богу], лучше бы он тебя повесил.
Старый маг запрокинул голову назад, собираясь с силами. Он давно уже не занимался приведением в порядок чужого сознания, давно не снимал паутин. Несколько столетий назад они сбежали в первый раз и распространились по поселению подобно заразной болезни. Одновременно с ними сбежали и чары дара речи, так что половина вещей и мебели начала разговаривать и высказывать свое мнение по поводу всего происходящего. Маг улыбнулся собственным мыслям, чувствуя, что его колени постепенно начинают затекать от неудобного положения. Половина естественников тогда схватилась за чернила и пергамент, задавая вопросы мебели и получая самые невероятные ответы. Вторая половина устроила многодневное собрание и пыталась решить: «Может ли у мебели быть сознание?». Пока естественники занимались ерундой, маги были вынуждены ловить сбежавшие заклинания и снимать порчу буквально с каждого дома. Это вызвало недовольство естественников, заявивших, что говорящая мебель — ценнейшие носители информации. Им противостояли магиологи, доказывавшие, что мебель под чарами не может говорить ничего разумного, потому что у нее нет мозга! Вмешались восторженные логисты, убеждавшие всех прочих, что говорящие кубки и игрушки станут открытием на ближайшей ярмарке, в обмен на них можно будет получить любые реактивы. Библиотекари перекрикивали всех, напоминая, что у них и так дел по горло, им надо переписывать множество книг, и совершенно нет времени на приведение в порядок огромного количества скомканных бумажек, которые естественники, по только им известной причине, считают прародительницами чуть ли не самой интересной книги в научном мире. Хагалар до сих пор недоумевал, почему все эти противоречия не вылились в глобальную ссору? Казалось, только крестьянам, рабочим и целителям не было никакого дела до говорящей мебели, все остальные спорили до хрипоты, забыв о фелагах, о работе, обо всем. Конфликт сошел на нет сам собой, когда действие заклинания удалось погасить. Причем никто так и не смог определить, то ли заклинание само выдохлось, то ли маги нашли антидот. Но факт оставался фактом: мебель замолчала. Извлеченные осколки заклинаний заперли в зачарованные сундуки под деревянные и железные магические замки. Но до сих пор они иногда умудрялись выбираться из своей темницы, и тогда какая-нибудь пробирка вдруг начинала возмущаться, что за кислоту в нее налили?
Хагалар улыбался, вспоминая свое славное прошлое, неосознанно продолжая гладить Локи по волосам: это была не столько ласка, сколько передача сил, столь необходимая для того, чтобы сын Одина проснулся. И эти манипуляции уже возымели эффект. Но, похоже, юному богу совершенно не хотелось покидать приторные грёзы. С лица царевича начал понемногу сползать слой патоки, черты стали чуть острее, дрогнули, хмурясь какому-то сну, брови, по лицу пробежала тень. Быть может, воспоминание о перенесённых муках?
Мысль об испытаниях, выпавших на долю Локи, вызвала из глубин памяти ассоциации с несчастьем его «сестры». Были у того давнего и забавного бунта мебели и неприятные последствия. Одна «говорящая пробирка» стала причиной перехода Берканы из естественников в магиологи. Кто мог предполагать, что оживет именно пробирка с соляной кислотой, и именно в ту секунду, когда девушка будет держать её в руках? Результат: ожог на пол-лица, ослепший левый глаз, душевная травма на всю жизнь. Хагалар помнил, как навещал пострадавшую в лазарете. Она металась в полубреду, у нее поднялась жуткая температура, которую нельзя было сбить никакими травами. Кричать несчастная не могла: боль усиливалась от любого движения. Поэтому она стонала: тихо, жалобно. И хотя ей вкалывали морфий, он, казалось, совсем не помогал. Хагалар со смесью отвращения и безразличия смотрел на обезображенное перевязкой лицо, пока целительница пыталась напоить Беркану через трубочку питательной смесью, супом, но у нее ничего не выходило. Девушка извивалась, порой принималась срывать повязку, так что её приходилось силой удерживать, заламывать руки. Её явно мучили кошмары, заставляющие и без того измученное тело страдать еще сильнее. Хагалар владел магией, позволяющей облегчить боль. Облегчить, но не снять. Целительные камни лечили колотые раны, могли в мгновение ока изничтожить любую царапину, но не имели силы против ожогов. И хотя множество целительниц потратило годы на то, чтобы синтезировать целительный камень против ожогов, ни у кого ничего не вышло. В тот день, Хагалар хорошо это помнил, он попытался взять Беркану на руки, хоть как-то успокоить, но она была в полуобморочном состоянии, не узнавала его, а что самое ужасное, не давала себя напоить, отплевываясь от воды. Магу пришлось помогать целительнице: крепко держать девушку, насильно открывать ей рот, буквально заставлять глотать воду. Со времен последней войны он не видел таких жутких страданий.
— Сколь схожа судьба детей Одина, — прошептал Хагалар, отвлекаясь от образа вырывающейся из его рук Берканы и нежно глядя на спящего на его коленях Локи. — Вот уже второй из них в поселении, и уже второй страдает и от магической, и от физической боли. Vielleicht, ist das ein Schicksal{?}[Быть может, это судьба?]? — прошептал он, усмехнувшись.
Маг бросил взгляд на огромные песочные часы, игрушку из других миров, и нахмурился: он провел с царевичем немало времени, а так ничего и не добился. Оставаться в его покоях не было никакого смысла. Даже если он проснется, все равно будет не в состоянии мыслить связно. А вот навестить Маннара, отдать сбежавшую паутину — стоит. Хагалар аккуратно встал, опустив бесчувственное тело на подушки: Локи даже не шелохнулся. Постояв с полминуты, маг тихо произнес:
— Столетия прошли с тех пор, как я держал тебя на руках… Ну да ты этого даже не помнишь, юный Локи.
Маг хотел еще раз провести по волосам бога, но воздержался: он и так дал ему слишком много энергии. Возможно, у того будет кружиться голова, когда он проснется.
Подарив всё ещё дремлющему Локи последний, на этот раз насмешливый взгляд, Хагалар толкнул резную деревянную дверь, ведущую на улицу, и направился к Маннару, желая высказать магу все, что он думает по поводу сбегающих в самое неподходящее время паутин.
