Пальцы мелко дрожат, а ладони с огрубевшей от долгих тренировок с оружием кожей покрыты алыми, горячими, вязкими каплями, стекающими на пол. Они так похожи на раздавленные ягоды клюквы или брусники! Кажется, что если наклонить голову и провести языком, на нем останется кислый привкус, но запах отбивает всякое желание приближать руки к лицу. Знакомый, страшный, тот, который должен вводить воинов в боевую ярость, придавая отваги; но кисти, измазанные горячей кровью, принадлежат всего лишь детям, и на начищенное золото льются бесчисленные слезы. Мольбы и причитания бесполезны, но только они в силах заглушить скулеж невинного зверя, павшего от праведного гнева. Серая шерсть, когда-то такая теплая, мягкая и шелковистая на ощупь, скаталась и слиплась неопрятными сосульками; бока тяжело вздымаются и опадают, отсчитывая последние мгновенья. Животное в страхе перед неминуемым сучит передними лапами и тычется влажным, горячим носом в раскрытые ладони, ища защиты, не в силах понять, что его жизнь ничто по сравнению с уроком, который придется выучить юным царевичам. Тор прижимает к себе безвольную тушу, обнимая, закрывая собой в попытке найти спасение, но ничего не может сделать, чувствуя, как жизнь покидает тело. Стоящий чуть поодаль Локи не смеет подойти ближе, он как завороженный смотрит на морду, выглядывающую из-под руки брата, в доверчивые глаза, полные невыносимой муки, и видит, как они стекленеют, становясь безжизненными. Молодой царевич дрожит, обнимая себя за плечи руками в поисках хоть какой-то поддержки, но не может заставить себя подойти к рыдающему брату, сидящему в луже крови, вытекающей из смертельной раны на брюхе.
— Прекратите рыдать! Вы только прикоснулись к горю потери. Подумайте теперь, каково было бы нам с матерью потерять одного из вас. А если обоих? — послышался громоподобный рык отца.
Медленно раскачивающийся Тор, баюкавший уже мертвого друга, вздрогнул от речей Всеотца и поднял голову. В его глазах стояли слезы, но они не могли затмить огонь безжалостной ненависти. Весь измазанный кровью, брат вскочил на ноги. Оскальзываясь на багряных разводах, он медленно зашагал к отцу, возвышающемуся над обоими сыновьями в снежно-белых одеждах, которых не могла коснуться грязь.
— Как ты мог?! — крикнул Тор, делая резкий выпад, чтобы ударить обидчика, выместить на нем все то горе, которое он принес. С руки Всеотца сорвалась молния, ослепившая всех присутствующих. Локи вынужден был закрыть глаза руками, чтобы не ослепнуть.
Когда царевич открыл их, вокруг ничего не было видно. Он хотел было вскочить, но тут понял, что находится совсем не в царском дворце и даже не в Асгарде. Короткая ванахеймская ночь уступала место раннему утру. Комната была погружена в полумрак, который, разумеется, не скрывал под собой кровавых морей.
Локи откинулся на подушки, тяжело дыша, чувствуя, что простыни под ним насквозь пропитались потом. Все это сон, игра измученного недавними событиями воображения. Отец никогда не стал бы портить полы даже для того, чтобы проучить своих сыновей. Это лишь глупая фантазия! Локи потер виски, вспоминая, что на самом деле произошло после того, как они с братом впервые вернулись с болот. Да, убийство имело место, но совсем не такое. Все было не так!
Царевич встал на ноги, стараясь не шуметь, и подошел к кровати отца. Луна давно зашла, солнце еще только вставало, так что черты лица спящего искажались, в многочисленных морщинах залегли густые, почти черные тени. Сейчас, лежа в самой обычной постели, Один выглядел всего лишь дряхлым стариком. Никто бы никогда не догадался, что именно этот старец — царь девяти миров; бог, которому подвластно все; повелитель вселенной. Царевичу было очень странно смотреть на отца так, будто тот простой ас, а не величайший бог, каковым он являлся для всего мира и, в первую очередь, для своих сыновей.
Желая продлить странный момент, чтобы полностью прочувствовать его, царевич опустился на пол около изголовья и принялся рассматривать каждую черточку лица, впервые просто так разглядывая великого царя. Единственный раз, когда Локи был рядом со спящим отцом, — события полуторалетней давности, о которых вспоминать совершенно не хотелось. Для одного утра достаточно гнетущих дум: ванахеймский воздух слишком тяжел и вызывает кошмарные сны, искаженные воспоминания. Однако здесь и сейчас царевич может просто сделать вид, что он — всего лишь сын, сидящий рядом со своим спящим отцом. Локи нахмурился, считая морщины на лице бога. Любой непосвященный посчитал бы царя Асгарда дедушкой или даже прадедушкой молодого царевича. Так долго асы не живут… Стоило подумать о смерти, как по спине пробежал неприятный холодок. Бог не может умереть. Ведь вместе с ним умрет и мир, который он создал.
— Пусть я не твой сын, но ты будешь гордиться мною, — прошептал Локи в полной уверенности, что отец, который слышит все происходящее в мире, услышит и его робкое обращение. Сколько у Одина сыновей? Сотни! И все они, не знавшие и десятой доли того, что Локи знал о Всеотце, все же были богами и детьми бога. Они — да, а он — нет. Царевич поднял руку, но не решился положить ее на одеяло. Он всю жизнь считал себя богом, но ведь на самом деле он не сын бога, а лишь… воспитанник. Длинное, чуждое слово отдалось глухой болью в сознании. Даже если он совершит немыслимые подвиги, настоящим сыном Одина ему никогда не быть. Не к месту вспомнилась Беркана. Мужеподобная калека, очень похожая на Всеотца. Локи попытался воспроизвести в памяти все черты обожженного лица. Форма носа и губ совпадала почти полностью. Быть может, она — настоящая богиня. Асинья да еще и дочь Одина. Возможно, ее, а совсем не его, должно почитать все поселение и весь Асгард? И сколько еще таких асинь в золотом чертоге? Вряд ли кто-то осмелится пересчитать законных наследников царского трона.
Сидеть на полу у изголовья было холодно, и Локи был вынужден вернуться в постель. Он думал, что не сможет заснуть, но стоило только закрыть глаза, как царевич тут же провалился в легкий сон без сновидений.
Юный маг проснулся через пару часов. Отец опять сидел в кресле и читал легенды об Адоро. Все повторялось, словно сегодняшнее утро, понаблюдав за вчерашним, решило подготовить новую череду пыток. Локи ограничился учтивым приветствием, молча оделся и направился к двери. Завтрак прошел в молчании: чоколатль обжигал горло, а иноземные фрукты казались отвратительными на вкус. Вчерашний день почти полностью стерся из памяти. Локи смутно помнил, что какой-то подарок они купили, и что отец убрал его куда-то к своим вещам.
Сегодняшнего вечернего возвращения домой молодой маг опасался: ему предстоял тяжелый разговор с матерью. Он пытался понять, зачем отец собирается так унижать его, но сосредоточиться не получалось. Любые размышления казались ничтожнейшим детским лепетом по сравнению с осознанием настоящей божественной мощи того, кто шел рядом с ним. Даже тело Всеотца источало едва заметный глазу голубой свет, видимый только посвященным. Со всех сторон слышались голоса продавцов, ссоры покупателей, обрывки каких-то иноземных пьес — всего того, что недостойно слуха истинного бога. Локи ощущал себя ничтожнейшим созданием, недостойным дышать одним воздухом с величайшим владыкой.
Они остановились около одной из сотен оружейных лавок. Отец завел ничего не значащий разговор с купцом, а Локи, больше от скуки, чем всерьез, принялся рассматривать всевозможные мечи и ножи. Среди настоящего оружия попадалось и деревянное, детское. Взгляд молодого бога зацепился за нож, украшенный изображением орла. Он осторожно поднял его с прилавка и осмотрел. Ошибки быть не может, это тот самый клинок! Он выпросил его у отца во время одной из первых поездок в Ванахейм. Деревянный ножик стал любимой игрушкой для него и объектом шантажа для отца. Множество раз царь угрожал сломать его или отобрать, если сын не будет вести себя достойно. Противостояние продолжалось несколько зим, и, в конце концов, за какую-то провинность нож таки отобрали. С тех пор Локи его не видел, зато навсегда усвоил главный урок: никто не должен знать, какие вещи тебе нравятся.
