Скрипка принадлежала Льву уже около десяти лет к тому времени, когда они с Юлией решили эмигрировать в Бостон в 1990 году. Хотя реформы Михаила Горбачева к тому времени немного облегчили эмиграцию, старой скрипке все еще было трудно покинуть Советский Союз. Государство рассматривало любую скрипку, изготовленную до 1870 года, как антикварную, и семьям эмигрантов было отказано в праве, когда они уезжали, брать с собой подобные исторические ценности. На первый взгляд, это могло бы показаться разумным способом защиты национального наследия России. Однако, на практике, это упростило систему присвоения государством ценностей, принадлежавших частным лицам. Конечно, было очевидное отличие от методов нацистов, конфисковавших скрипки у еврейских музыкантов во время Второй Мировой войны, но в данном случае государство лишало музыкантов-эмигрантов возможности найти работу по прибытии в свой новый дом. Лев охарактеризовал это как способ сохранения давления на них даже после того, как они покинули страну. Когда мы говорили об этом в Глазго, он все еще был полон возмущения по поводу использования государством подобных методов. «Я заплатил эквивалент своих семи годовых зарплат за альт, на котором играл в квартете, - рассказал он, - так что вы можете себе представить, как много он значил для меня. Конечно, я не мог выплатить такую сумму сразу, поэтому мне пришлось работать, работать и работать. Я работал не покладая рук и отдавал все заработки за инструмент более трех или четырех лет, а теперь государство заявило, что мой альт – это общенародная собственность. Можно ли это понять?» Неудивительно, что советские музыкантам пришлось идти на изощренные хитрости, чтобы вывозить свои инструменты из страны.
Эмигранты из Ростова обычно упаковывали имущество, которое им разрешалось брать с собой, в деревянные ящики для перевозки. Чем больше ящик, тем дороже стоит его транспортировка, но вам позволено положить внутрь все, что захотите, при условии, что это не антиквариат. Когда, наконец, пришли их эмиграционные документы, Лев и Юлия должны были решить, как они собираются вывезти его инструменты из страны и какие необходимые вещи они должны взять с собой. Однако самой первой задачей для Льва было найти достаточно досок, чтобы сколотить ящик для багажа. «Я никогда не понимал, - признался он мне однажды, - почему стране, покрытой сплошными лесами, вечно не хватает древесины». Но это было именно так, и в конце концов он додумался обратиться на кладбище и выпросить там несколько досок, используемых для изготовления гробов. «Зачем они вам? Кто-то умер?» - спросил служащий на кладбище. Похоже, он отлично понимал, что нецелевое использование досок от гроба для изготовления упаковочного ящика не впишется в их документы, поэтому, регистрируя продажу, написал «ритуальные цели» в разделе «Использование» своих ведомостей. Лев был ошарашен. «Какие ритуальные цели?» - спросил он. «А Бог его знает, - услышал в ответ, - ведь вы, евреи, всегда делаете какие-то странные вещи, и никто не понимает, что и зачем вы делаете, так что «ритуальные цели» будут в самый раз». Вот так просто.
Что положить в ящик? Этот вопрос мучил Льва и Юлию неделями. Когда я вижу груды вещей, скопившихся в моем собственном доме, я не представляю, что бы я взяла с собой, если бы пришлось начинать совершенно новую жизнь на новом месте. Я всегда буду считать некоторые вещи, в окружении которых живу, принадлежащими моим родителям или свекрови. Что-то оставили в своих комнатах и на чердаке наши дети, а что-то нам оставили, временно, но, как оказывается, навсегда, родственники, которым не сидится на месте.
А есть наши вещи, мои вещи, вещи, о ценности которых я никогда не задумывалась, но и обходиться без которых не могла. Я заметила, что эти предметы создают умиротворяющую атмосферу, потому что не несут заряда эмоций, которые я испытывала в детстве. Однако придет и их черед, потому что они уже заряжаются эмоциями следующего поколения. И я узнала, убираясь в доме моей матери, что некоторые вещи, которые мне дороги более всего, потому что годы и работа для меня состарили их, скоро начнут вызывать раздражение у нового поколения. По этим причинам я не могу распознать, какие из окружающих меня вещей могли бы в наибольшей степени отвечать моей личности и моей истории. Что я упаковала бы в этот деревянный ящик, чтобы сохранить для своей новой жизни? Я не знаю, потому что слишком долго просто жила в их окружении, и мне даже не приходило в голову задаваться вопросом, какие из них для меня важнее всего.
Когда Лев вспоминает, как они с Юлией решали, что брать с собой, он признается: «Мы были как два новорожденных ребенка, потому что мы ничего не знали об огромном мире, в котором нам предстояло жить, или о том, что нам может понадобиться, чтобы выжить в нем. У нас ведь даже не было банковского счета». Конечно, было много разговоров с другими эмигрантами о том, что может понадобиться в Соединенных Штатах, и они ко всем прислушивались. Большинство людей почему-то считали, что очень важно брать с собой постельные принадлежности, и поэтому в итоге большую часть места в ящике заняли одеяла.
Всех эмигрантов заставляли укладывать свои вещи в ящики на таможенном складе под присмотром официальных лиц, и Юлия до сих пор помнит, насколько угнетающей была атмосфера там. «Было холодно, как на вокзале при прибытии в ГУЛАГ, - вспоминала она. - Единственная разница - по ту сторону забора был Ростов, а не Сибирь». Служащий таможни должен был проверить каждую вещь перед упаковкой, но иногда его отвлекали коллеги, и возникала возможность незаметно засунуть что-то в ящик. Люди часто вывозили друг для друга жизненно важные вещи, такие как музыкальные инструменты, или более мелкие предметы, связанные с семейной памятью, такие как серебряные ложки, передаваемые в еврейских семьях младенцам из поколения в поколение, или украшения, которые могли и стоить-то мало, но представляли сентиментальную ценность для своих владельцев.
Когда дело дошло до нелегального вывоза скрипки, все, что Лев мог сделать, это снять струны, поцеловать ее, спрятать среди чужих книг, одеял и одежды, и надеяться на лучшее. Вот так скрипка Льва и покинула Ростов - безбилетный пассажир, тайно вывезенный среди личных вещей какой-то бескорыстной семьи, ящик которой был отправлен в Израиль.
А я улетала из Ростова рано утром, когда ещё не рассвело. Юлия спала, но накануне вечером она заказала для меня такси, и сразу стало ясно, что заказ сопровождался набором инструкций, которым водитель намеревался следовать в точности. Начало моего дня было концом его рабочего дня, и он был в настроении поговорить. Он вез меня по пустым улицам в аэропорт, постоянно рассказывая что-то и задавая вопросы, и иногда мы даже понимали друг друга. Когда мы приехали, он выскочил из машины, но вместо того, чтобы просто отдать чемодан, как я ожидала, взял у меня билет и повел внутрь аэропорта, а потом стоял с заботливым выражением на лице, пока я регистрировалась. Когда регистрация завершилась, я ожидала, что он успокоится и уедет, но он проводил меня к выходу на посадку, где взял за руки и крепко пожал их. Отправляясь в автобус, я оглянулась через плечо и увидела, что он все еще оставался у входа и все еще с энтузиазмом махал мне рукой. Иногда у меня возникает вопрос, что же такого сказала ему Юлия? «Убедитесь, что она благополучно улетела»? Но он определенно знал, как правильно исполнить такую просьбу.
Все участники Ростовского струнного квартета покинули Советский Союз примерно в то же время, что и Лев, но иногда собирались вместе для выступлений. В 1991 году их пригласили приехать в Глазго на фестиваль, посвященный столетию со дня рождения Прокофьева. Поскольку в квартете Лев играл на альте, скрипку он оставил в Бостоне. Тем не менее, это было первым шагом на пути, который в конечном итоге привел скрипку в Шотландию и открыл новую главу в её жизни.
А началось все по окончании фестиваля на вечеринке в доме знакомого музыканта. Собралось много гостей, атмосфера была праздничной, а под ногами металась маленькая собачка. Перевозбужденный, а может просто полный энергии молодой щенок, начал рвать газету, упавшую на пол. Кто-то поднял обрывки и, взглянув на страницу «Предложения работы», заметил объявление о вакантной должности первого альтиста в Шотландской опере. «Почему бы тебе не попробовать, Лев?» - разом заговорили все его шотландские друзья, и вскоре кто-то уже звонил по телефону и договаривался о срочном прослушивании на следующий день, прежде чем он улетит обратно в Бостон. Грегу, игравшему в тот период в оркестре Шотландской оперы, руководство оркестра поручило организовать это прослушивание. Когда Лев, успешно прошедший испытание, устроился на работу, его скрипке в очередной раз пришлось эмигрировать, на этот раз из Бостона в Глазго. Со временем Лев и Грег стали добрыми приятелями, в результате чего скрипка перешла в руки Грега. И вот однажды я случайно услышала ее и отправилась в путешествие, которое как-то незаметно заняло четыре года моей жизни.
