– Сладкая, маленькая девочка. Сейчас ты чувствовала только себя…ты почувствуешь и меня. Обещаю.

Вытирая слезы и снова приникая к ее губам, стараясь успокоиться, унять бешеную дрожь возбуждения. Хочется верить, что это настоящее, что это то самое прекрасное, которого у меня никогда не было, и я снова смотрю ей в глаза.

– Не боишься, что теперь будешь проклятой своим богом и своей родней?!

И тут же резко обернулась, услышав шум шагов, заслоняя Лилю собой от посторонних взглядов и выдергивая нож из снега. Кирилл показался из-за деревьев и тут же остановился, завидев нас.

– Прошу прощения, барон. Приехал человек…Шаламе.

– Кто?!

– Он говорит, что приехал от Ману Алмазова.

В этот момент мне показалось, что перед глазами потемнело и в ушах раздался оглушительный свист.

– От кого?

– От вашего брата Ману Алмазова. Он хочет говорить с вами…

Я не собирался встречаться с этим высокомерным выскочкой и самозванцем, посмевшим взять имя моего мертвого брата и использовать в своих грязных целях. Только от одной мысли об этом у меня руки сжимались в кулаки и перед глазами появлялась красная пелена. Ублюдок возомнил себя безнаказанным, потому что не знает, что кто-то из настоящих Алмазовых остался в живых. Что ж, его ждет сюрприз…и смерть. Страшная, мучительная смерть только за то, что посмел произнести имя моего брата вслух.

Я хотел заманить мерзавца в ловушку и утопить их всех на хер, пусть подкрасят воды красной реки. Оставшись без предводителя, цыгане будут не так опасны, а потом я найду всех и предстану перед ними. Пусть видят настоящего барона и знают, что их предводитель был самозванцем. За что и поплатился. Они должны пойти за мной, должны признать своим предводителем и преклонить колени.

Уже несколько часов мы разрабатывали стратегию в моем шатре. Разведка донесла, что отряд Самозванца продвигается к нам через лес. Их около двадцати человек во главе с уродом в маске. Прячет лицо, чтоб никто не узнал о его грязной лжи. Когда мне принесли послание, я почувствовал, что земля вертится под ногами и в голове пульсирует дикая боль. Как и всегда, когда вспоминал о НИХ. О моих любимых, которых у меня забрали небеса. Вглядывалась в буквы, а они плясали перед глазами в варварском танце, сплетались в шипованные петли и затягивались у меня на шее.

Кривые линии, неровные строчки. Я прекрасно помнил почерк моего брата – это было произведение искусства. Мать часто сравнивала наши тетради и говорила, что именно таким должен быть почерк образованного цыгана, а я пишу, как безграмотный мужик, который привык камни ворочать, а не ручку пальцами держать.

Я злился, покрывался красными пятнами, а Ману смеялся своим заразительным гортанным смехом, и тогда я бросался на него с кулаками, и мы дрались до первой крови. Обычно его крови. Так как он никогда не мог причинить мне боль, и это тоже злило. Потому что означало, что не считает меня равным ему по силе. И в то же время я так безумно любил его именно за это. Больше никогда в этой жизни я не чувствовал себя настолько защищенным в детстве, как рядом с ним. Но это не мешало мне бросаться на него разъяренным зверем и валить на спину, пытаясь добраться до лица, а он продолжал смеяться и удерживать меня на расстоянии с такой легкостью, будто я невесомое перышко.

– Когда я убью тебя, Ману, я надену на шею твои зубы, как ожерелье.

– Если бы я знал, что ты хочешь новые бусики, братишка, как баба, я бы купил их для тебя на ярмарке.

– Не бусики, а твои зубы! – рычал я.

– Это все равно украшение. Я вечно забываю, что ты маленький, слабый мальчишка цыганенок, который любит побрякушки.

Он сбрасывал меня с себя, и я выхватывал кинжал, вызывая его на бой.

– Дерись, Ману. Дерись, черт тебя раздери!

– Я не бью маленьких, Дани.

И смеется, а я размахиваю ножом у него перед носом, с яростью глядя, как он ловко уклоняется от ударов, продолжая улыбаться. А мне обидно до слез и хочется поддать ему, чтоб больно было, чтоб не смел считать меня слабым. Я сильный! Я сын самого Алмазова пусть и младший! Я умею драться! Он замечал мои слезы и тут же переставал смеяться.

– Тогда не размахивай мечом, Дани. Сожми его сильнее и коли так резко и неожиданно, как можешь. Используй свой ум. Отвлекай, путай, зли словами или молчанием. В битве важен не только нож и руки. Голова, Дани. Дерись головой.

Спустя несколько лет я уже мог наносить ему порезы и царапины, а он всегда смеялся, даже если и морщился от неожиданной боли, и все же из боя Ману выходил победителем всегда. Впереди на два, а то и три шага, предвидит и реакцию, и следующий удар при этом ни разу даже не зацепил, что не мешало ему показывать мне, что я уже трижды мертв. Я шипел и грязно ругался, а он в эти моменты тоже приходил в ярость. Наверное, его веселье заканчивалось в тот момент, когда он понимал, что меня могут убить.

– Черт тебя раздери Дани, глупый ты щенок, я тебя уже три раза на тот свет отправил. Дерись, а не играйся в куклы. Ты не девочка. Слышишь, Дани, дерись на смерть. Думай! Всегда думай! Иначе я потеряю тебя, малыш. А я этого не переживу, понимаешь?

Я кивал и рывком обнимал его за шею. Мой сильный, мой благородный брат. Нет никого лучше его на этом свете. Он достойный преемник нашего отца, и я с радостью стану перед ним на колени, когда корона будет надета ему на голову. Я с радостью бы умер за него.

Ману научил меня коронному удару снизу. Когда приседаешь в ложном падении и пронзаешь противника прямо в подбородок насквозь, так что острие выходит из самой макушки вместе с мозгами. Мгновенная смерть. Этот удар спас мне жизнь столько раз, что я уже и не припомню каждый из них. Противник всегда расслабляется, когда видит, что враг падает на колени, он уже предвкушает победу, и именно тогда его и настигает черная бездна.

Я не вернулся в шатер, ушел на берег реки и думал о нем, глядя на звезды. Как же я тосковал. По матери и по отцу, а по Ману больше всех. Я любил его так сильно, как только может любить брат родного брата. Если бы мог променять свою жизнь на его, я бы сделал это не задумываясь. Но его больше нет… а я остался один и просто обязан выжить. Он бы не простил мне слабости. Я хочу, чтобы Ману гордился мной. Когда-нибудь я заставлю Лебединского заплатить за все.

Я часто видел Ману во сне. Там мы были еще детьми. Беззаботными, чистыми. Мы верили в добро и считали, что стены нашего дома так велики, что защитят нас от любого зла. Вспоминала, как Ману возвращался с отцом из города и как бросался к нему на шею, покрывая его лицо поцелуями, а он прижимал меня к себе и говорил, что я пахну пирожками и булочками, как самая настоящая девчонка, что мать меня слишком балует и я для пацана имею слишком чистую и смазливую рожу. Знал бы ты, родной, что от того мальчика больше ничего не осталось. Они…эти люди, что считают себя первым сортом, отняли у меня детство, тебя и родителей.

Но тогда я все еще был мелким, Дани. Отец в шутку говорил, что Ману я всегда ждал больше, чем его. А потом брат доставал из-за пазухи подарки для меня. Чаще всего какой-то диковинный трофей, а я от радости снова бросалась к нему на шею. Мне исполнилось четырнадцать, и отец решил искать для меня невесту, а брат сказал, что женит меня тогда, когда я смогу победить его в бою. И не раньше, чем он женится сам.

Услышал позади себя тихие шаги и улыбнулся уголком рта…можно было и не оборачиваться – я узнал её по запаху. Она встала рядом со мной и так же подняла лицо к звездам.

– Я верю, что они смотрят на нас оттуда. Радуются вместе с нами и плачут.

Они всегда рядом. Мы их не видим, но это не значит, что их больше нет. Пока из наших глаз текут слезы по ним, а сердце сжимается от боли, они живы.

Маленькая чужая малышка, потерявшая всех в этой бойне, как и я, могла найти те слова утешения, на которые мало кто был способен. Я видел, как она рыдала когда мы хоронили ее отца, как тихо произносила молитвы, а потом несколько дней отказывалась от еды, пока я не заставил поесть насильно.