– Положим… и все-таки большинство населения планеты знакомо с некоторыми постулатами нашей веры в вашей… э-э… интерпретации… Так вот, не кажется ли вам, что в жизни человека бывают минуты, когда наиболее достойным выходом…

И тут истошно заголосил петух в живом уголке за поворотом горки.

– Вы правы, – сказал он спокойно и грустно.

Я обратила внимание, что длинные его рыжеватые волосы спутаны и откровенно грязны. Сухая пыльная кожа лица и рук была сероватого оттенка. Ну да, подумала я, он же сидит здесь около сорока дней. Вот почему никак не прольются дожди…

Предложить ему подняться со мной в город, вымыться, поесть? Я судорожно стала вспоминать – найдется ли что-то в холодильнике. Неважно, уж яичницу бы с колбаской зажарила. Но во всей его позе было нечто незыблемое, извлеченное, так сказать, из просторов вечности. Я заробела.

– Да, вы правы, – повторил он. – Бывают ситуации, из которых самый достойный выход – самоубийство. Куда дальше ходить – вот я. Если б знал, что из всего этого выйдет!.. Да, – он встрепенулся, – тогда эта легенда об Иегуде Иш-Крайоте – не перевертыш ли, по Фрейду, моей собственной посмертной тоски и сожаления?.. Воистину говорю вам: отношения со своим возлюбленным народом выясняйте при жизни. А не сможете – повесьтесь. Только вслух об этом – нельзя.

– А… как же?

– А молча, – сказал он. – По молчаливому уговору. Если совсем приперло. Но помните: вслух – ни слова!

И опять проорал петух из живого уголка, и вопль его растаял в ущелье.

– Благодарю вас, – растроганно сказала я и двинулась дальше, но, пройдя шагов десять, вернулась.

Он сидел, все так же понуро уставясь в землю, на грязные босые ноги, и когда я вновь заговорила, с такой же смиренной готовностью поднял голову.

– Знаете, я тут немного пишу… – пробормотала я в сильном возбуждении, проводя наждачным языком по нёбу пересохшего рта, – и хотела бы кое-какие ваши высказывания взять в качестве эпиграфа, если вы не возражаете.

– Берите, – разрешил он вяло.

– Но… можно ли на вас сослаться?

– Да ради Бога! – отмахнулся он.

– А… как же… как писать?

– А так и пишите, – сказал он. – «Иисус Христос. В личной беседе».

Я молча кивнула, попятилась и пошла, и пошла под надсадный крик петуха, и была разбужена ласковым и страшным окликом Альфонсо.

Рыцарь Альфонсо Человечный, осклабившись, хищно выглядывал своего провинившегося холопа. Впрочем, меня трудно взять голыми руками. Я уже знала его слабое место – нежно пульсирующую глупость самовлюбленного моллюска в красивой твердой оболочке раковины.

– Ты хотела предложить что-то по этому вопросу?

– Да! – сказала я, не представляя ни в малейшей степени, о чем у них тут шла речь. – Я давно уже предлагаю открыть при Матнасе пункт психологической помощи потенциальным самоубийцам.

– Помощи в осуществлении? – спросил Люсио, подмигивая.

– В предотвращении, – сухо ответила я. И проснулась окончательно.

Время от времени, как истинный рыцарь, Альфонсо предпринимал крестовый поход против кого-то из членов муниципалитета. Ко времени моего появления в замке была уже закончена главная война Алой и Белой розы – двухлетняя тяжба Альфонсо с отделом городского просвещения за обладание бассейном и двумя спортивными залами.

Война закончилась полной победой рыцаря Альфонсо: бассейн и спортивные залы перешли в ведение Матнаса. Очевидно, в верхах, в Управлении Матнасами, у Альфонсо и вправду, как говорила Таисья, была «спина».

Как истинный рыцарь, Альфонсо рвался к расширению своих владений. Так, на период моего гостевания в замке он явно готовился к двум крупным походам – завоеванию ущелья с живым уголком и захвату территории монастыря Мартириус.

Кроме того, подозрительно часто заговаривал о красоте и заманчивости для туристов бедуинского становища.

В ущелье, по другую сторону от живого уголка, жил своей размеренной жизнью большой клан «хозяев пустыни» – несколько старых брезентовых палаток, списанных за ненадобностью из армии, и две-три жестяных кибитки рядом с загоном для коз и овец. Соседство было мирным и в общем-то полезным: город обеспечивал многих отцов семейств куском хлеба, получая взамен дешевую рабочую силу.

– Давайте помечтаем! – раскачиваясь на стуле и упокоив затылок на сцепленных ладонях, начинал Альфонсо. – Представьте себе туристов, которые по дороге к Мертвому морю на часок заворачивают к нам – отведать настоящего бедуинского завтрака. Брурия может разучить несколько бедуинских танцев, установим дежурство по варке настоящего бедуинского кофе на огне… Можно совместить это с семинаром по правильному использованию богатств пустыни. К нам поплывут мешки денег!

– А бедуинов куда денем – перебьем к чертовой матери? – насмешливо поинтересовалась Таисья.

Альфонсо раздраженно отмахивался, он не любил мелочного уточнения деталей. Его манили планы грандиозных будущих завоеваний.

Но попутно он развлекался охотой на кабанов в собственных угодьях.

Я уже рассказывала, как пал жертвой незнакомый мне Дрор, координатор спортивных программ. С некоторых пор стало очевидным, что рыцарь Альфонсо строит козни против Таисьи. И это было роковой его ошибкой. Ибо Таисья не только не боялась директора, не только презирала его, но и сама не прочь была размять косточки в настоящем рыцарском поединке – кажется, он называется «джостра»?

Таисья и сама любила помечтать, только, в отличие от Альфонсо, тщательно анализировала все детали и учитывала все возможные варианты развития событий. Она давненько подумывала – как славно выглядела бы ее платежная ведомость, если б она получала зарплату директора Матнаса.

– А Альфонсо? – встревала я в самый разгар ее мечтаний.

– Отдохнет, – хладнокровно отвечала она, – манекенщик, пидор гнойный.

В такие минуты я представляла себе, как Альфонсо отдыхает на поле боя, его красиво простертое на земле тело в рыцарских доспехах и валяющийся подле пробитый шлем «басинет».

Началось с того, что, подготавливая рекламу работы всех кружков на будущий год, Альфонсо умолчал музыкальную школу, а ведь нашей музыкальной школой – выпестованным Таисьей коллективом – мог бы гордиться и не такой городок.

Кроме того, директор систематически отказывал Таисье в закупке двух флейт, трех мандолин и одной органолы.

Дети не могут полноценно заниматься, объясняла мне Таисья, задерживается их духовный рост, чувство прекрасного во всей полноте неподвластно их воображению.

– Ла-адно!.. – бормотала она, сладко и могуче потягиваясь в кресле, а в это время под столом каблучки ее туфель отчебучивали жигу. – Вот увидишь, он отсосет! Он отсосет у дохлого бедуина! Он приползет ко мне просить место уборщика в Матнасе. Все, конец пришел моему ангельскому терпению. Лопнула манда, пропали деньги!

В войне она расцветала, она расправляла орлиные крылья, и размах этих крыльев выходил далеко за пределы ее маленького кабинета.

К этому времени они с Альфонсо уже не разговаривали и даже не здоровались, предпочитая обращаться друг к другу через третьих лиц. Случилось это после грандиозного скандала на одном из четверговых заседаний, когда Таисья публично обвинила Альфонсо в бесчестном поведении и намеренном затирании консерваториона.

Альфонсо возопил – ты лжешь, бесстыдная! Она в ответ взвилась таким фейерверком проклятий и взываний к небесам, что весь «цевет» зажмурился и втянул головы в плечи: каждый преодолевал желание вжаться в стенку.