В самый взрывоопасный момент я взглянула на Люсио, сидящего рядом с Альфонсо, и чуть не подавилась: положив руки на стол, он невозмутимо поигрывал кончиком ослиного хвоста, который тянул из-под скатерти якобы со стороны нашего директора, – вся мизансцена не оставляла места для иного толкования. Обнаружив рядом со своей тарелкой кончик ослиного хвоста, Альфонсо в припадке ярости разбил свою чашку – «Трудно быть скромным, когда ты лучше всех», – и по всему видно было, что ему действительно трудно.
(«Где ты раздобыл ослиный хвост?» – спросила я Люсио после заседания. «Это не ослиный хвост, – сказал он спокойно, – вам, дуракам, со страху почудилось. Это ремень от моего рюкзачка, вот», – он показал мне. Действительно, это была всего лишь грубо плетенная серая веревка, но к кончику ее он удивительно ловко привязал кусок какого-то пушистого меха, какой здесь привязывают обычно солдатки к своим вещмешкам, и за столом подергивал его с ленивой естественностью животного.)
Таисья торжествовала. Она написала страстную докладную в Управление Матнасами. Содержание ее сводилось к тому, что она не находит более возможным работать под началом нынешнего директора.
Альфонсо тоже написал яростную докладную в Управление Матнасами. Содержание ее сводилось к тому, что он не находит возможным дальше работать с директором консерваториона.
Обе докладные «ушли наверх» – как уходят в небо ядра, пущенные из литых железных пушек. Оставалось только ждать результатов разрушений – но где и чьих? Чье ядро попадет в цель?
Целыми днями Таисья сидела на телефонах и интриговала: звонила мэру города, с которым лично была знакома, искала выход на главу канцелярии премьер-министра, обсуждала кое с кем будущие действия. Телефонные ее беседы были загадочны, легки, игривы и – смертельны для Альфонсо.
– Эли? Дорогой мой, – глубоко и звучно начинала она после обычного ритуала долгих и сердечных забот о здоровье самого мэра, его очаровательной жены (мне, прикрыв ладонью трубку: «редкостная мерзавка!») и пятерых его детей (следовал подробный перечень имен: а как там мой любимец Рами – он еще рисует? Нет? Перешел на шахматы? А Тали – она стала настоящей красавицей, слушай, давай познакомим ее с моим старшим, а? Не боишься породниться со мною, Эли, а? Ну, так давайте встретимся семьями, давно не виделись…) – после долгой кадрили, на мой неопытный слух – бесполезной и утомительной, следовали две-три невинные фразы вроде:
– Ай, не спрашивай. Одно и то же: вопли, амбиции и полнейшее безделье. Душа кровью обливается, говорю тебе откровенно: один из крупнейших Матнасов в стране отдан в руки манекенщику. Какой авторитет может быть у директора, который на всю страну рекламирует собственные яйца?
– …Все зависит от радиуса подготовки боя, милка моя, – объясняла она терпеливо. – Бой выигрывается только при тщательной подготовке. Во-первых, точный план сражения и – не торопиться. Поверь мне – сначала авиация. Потом артиллерия. И только потом – рукопашный и – штык в живот!
А мои концерты легкой классической музыки привлекали все большее число благодарных слушателей. Музыкальные коллективы – дуэты, трио, квартеты – уже сами находили меня: оказывается, среди музыкантов прошел слух, что у нас платят! Я и в самом деле платила приличные деньги: за неделю до концерта раздавала, по совету Таисьи, билетные книжечки двум летучим старушкам, и они распространяли их среди публики со скоростью света. С каждого проданного билета старушка имела шекель. Как известно, много прекрасных музыкантов прибило к нашему берегу последним прибоем эмиграции. Я рада была, что могу подкормить хотя б немногих.
После нескольких особо удачных концертов беспокоить меня стало только одно обстоятельство, свойства скорее мистического, чем анекдотичного: в программе каждого концерта так или иначе присутствовала «Хабанера» из оперы «Кармен». Как правило, подавался этот номер в заключение, на бис.
То пожилой кларнетист (мягкий глубокий звук, бархатные басы и прозрачный верхний регистр), отыграв сложнейшую сонату Брамса, выдавал «Хабанеру» в переложении для кларнета, о котором я прежде и не слыхивала. То молодой виолончелист – гордость ансамбля «Струны Средиземноморья», – уже и откланявшись после насыщенной, сложной программы, вытирая платком взмокшее лицо, вдруг – счастливый вниманием не отпускающей его публики и вроде бы неожиданно для себя самого – усаживался вновь, и густая страсть «Хабанеры» волнующими хриплыми стонами виолончели заполняла зал. У любви, как у пташки, крылья, законов всех она сильней. Меня не любишь, но люблю я – так берегись любви моей!
Словом, это было наваждение, как будто в стенах Матнаса обитал беспокойный призрак, непременный жилец всех рыцарских замков, бесплотный меломан, питающий слабость именно к этой арии из оперы Бизе и неведомым мне образом заставляющий каждого музыканта исполнять на бис полюбившиеся рулады.
Во всяком случае, призраки по Матнасу ошивались. И дело тут было не только в «Кармен».
Ящички…
В секретариате у одной из стен был установлен стеллаж с множеством закрытых маленьких ящичков, похожих на ниши в крематории. На каждом было написано имя работника Матнаса. Именные ящички служили главным коммуникативным путем между обитателями замка.
Представьте, что к четвергу вам необходимо установить для концерта микрофон в зале. Вы встречаете в лобби завхоза Давида, с которым у вас сложились ровные приветливые отношения, – славного малого в круглых очках, с жидким седоватым хвостиком на лысой голове, – и говорите:
– Дуду, не забудь, милый, подключить в четверг эту хреновину для музыкантов.
Он вам отвечает:
– Положи письменный запрос в мой ящик.
И вы – делать нечего, – стиснув зубы, берете специальный бланк и садитесь заполнять его. Бланк подробный и строгий: место для точной даты. Линеечка – кому. Линеечка – от кого. Жирная линейка: по какому поводу запрос. Просторное место для собственно обращения. Место для подписи.
Существовала и некая негласная форма самого запроса. «Приветствую Давида!» – писала я. Затем отступала строчкой ниже, чтобы интонационно отбить саму просьбу. «Прошу установить микрофон в зале к приезду артистов» (дата, точный час). Отступаю строчкой ниже: «Заранее благодарю». Еще строчка: «С благословением – Дина». И внизу в специальной графе – моя личная подпись.
После чего плетусь в секретариат, отыскиваю ящичек, на котором написано «Давид», и кладу в него запрос.
На следующий день нахожу в собственном именном ящичке бланк, заполненный рукой Давида: «Приветствую Дину! Микрофон стоит в зале с прошлого концерта. Устанавливать его не надо. Пожалуйста, благодарить не за что. С благословением – Давид».
Можно вообразить, до какого бешенства доводила меня эта чиновничья куртуазность. Однако вскоре, когда я поняла – кто они все такие, я и с этим ритуалом смирилась и, бывало, даже завороженно любовалась пируэтами странного контрданса, а иногда сама в азарте сочиняла идиотские запросы, на которые было трудно или даже невозможно ответить. Например, перед тем как везти моих пенсионеров на экскурсию в Эйлат, я написала завхозу следующее послание:
«Приветствую Давида! В связи с выездом на юг группы „Золотой возраст“ хорошо бы обеспечить в этом районе легкую облачность без осадков. Заранее благодарю. С благословением – Дина».
Кстати, в ящичках я путалась – маленькие, плоские, плотными рядами они заполняли стеллаж, пестрели в глазах именные наклейки… Я частенько влезала по ошибке в чужие владения – как, бывает, толкнешь в длинном, плохо освещенном коридоре гостиницы дверь в свой номер, а там… ах, простите, ради Бога!
Мой ящичек был зажат между отделениями Брурии и Люсио.
Как-то я забежала в секретариат – закинуть завхозу Давиду очередное развесистое послание («Приветствую Давида!» – «Ave, Caesar, morituri te salutant!») с просьбой размножить программку концерта, а заодно посмотреть – не лежит ли в моем ящичке («Приветствую Дину!») такое же развесистое указание от Альфонсо (время от времени он вспоминал, что я обязана трудиться) предоставить ему какие-нибудь сумасшедшие планы по организации Всеизраильской конференции координаторов русских культурных программ.
